Владимир Гельфанд - Дневники 1941-1946 годов
Зачем я участвовал, ковырялся в болоте этом? Но ведь и предать-то ему старшего лейтенанта нельзя было. Он бы опозорил мою часть. Я должен был его выручить, пусть я наравне с ним теперь виновен. А болтать лишнее - это ли не глупости?! Я тогда еще не выпил, когда проболтался.
Комбазы и его зам. - очень справедливые и умные люди. Они, если тоже хотят погулять и повеселиться, то только за счет своих собственных денег. А мы-то, дураки, на мелочи размениваемся.
Так своим откровением я потерял авторитет у начальника.
Если бы я сидел - я бы написал больше, но рука трусится от трамвая, а мест нет.
06.11.1945
Хайликезее.
Праздничные дни, подготовка к ним в особенности сильно попортили мою репутацию в глазах начальства.
Началось с военторга. Начальник АХЧ никак не мог прикрепить к нему свое хозяйство. А ведь нужно было - особенно к праздникам. Тогда он попросил меня вместе с ним съездить, выпросить:
- Ты еврей и майор тоже еврей, тебе с ним легче договориться.
На самом деле совсем напротив. Судьба и злосчастная природа лишили меня красноречия. И вообще, обычно все мероприятия, в которых мне случается участвовать, непременно не имеют успеха. Но в данном случае мне повезло. Нам посоветовали ехать в Потсдам за получением разрешения на прикрепление к военторгу, без которого все труды и старания бесполезны.
Перспектива замечательная. Я намекнул о своем желании съездить в главное управление торговли. Старший лейтенант Юрченко (начальник АХЧ) с радостью подхватил эту мысль, подкинул начальнику. И вот опять я получил командировку, хлеб на дорогу, и захватив с собой привычный маленький чемоданчик и плащ, поднялся в кабину машины.
Выехал в 7 утра, а в 12 был в Потсдаме. Все на попутных машинах. По дороге-шоссе длинной вереницей тянулись красные узкотелые автобусы, до отказа груженые детьми. Я насчитал машин пятьдесят. Было интересно знать, куда и зачем едут дети на английских машинах, и когда у моста случился "затор" - подошел, поинтересовался. Оказывается, добрые великобританские джентльмены-дядюшки принялись создавать курорты и лечебницы для бедных, невинных немцев. Всего отправлено на поправление более 50 тысяч детей и предстоит еще не одна отправка.
В Вельтен вернулся благополучно. Был голоден, намерзся. Сразу направился в столовую. Там было весело - пели все дружно, и командир базы майор Скорокин был душой коллектива. От него исходило столько жизнерадостности и веселья, что и все радовались, глядя на него.
Было настроение грустное, но когда выпил, сразу забыл о горестях и неудачах житейских. Хлебнул порядочно, грамм 600, после этого вдруг позабыл себя, и не могу по сию минуту отчетливо вспомнить дальнейшее.
Офицеры не умеют пить. Напившись, теряют самообладание и свой авторитет. Всю ночь хлопанье дверьми, базарная ругань, драки и крики.
07.11.1945
Берлин, по дороге на Хайликезее, в электричке.
Мой праздник в дороге. Пусть утомительна моя поездка, пусть временами я голоден и на ветру и морозе нахожусь, все-же мне доставляет удовольствие то богатство впечатлений, которое повсеместно окружает меня в пути. Бывают неприятности, бывают хорошие знакомства, разговоры, наблюдения.
Сегодня, например, два особо знаменательных события врезались в мою память и неотвязно грызут воображение. Нет, вру! Еще длинная цепь происшествий тревожит меня, никак не желая оставить бесследно во мне то, что имело место произойти.
Сразу по приезду в Вайсенсее я обратил внимание на двух офицеров, которые, крепко напившись, безобразно себя держали на большой людной улице (Берлинерштрассе). Особенно меня возмутил и обидел поступок старшего лейтенанта, который с дикими ругательствами бросался к одной немке, чем обращал на себя недовольные взгляды прохожих. Я поспешил вмешаться в назревавший конфликт и успокоить наших людей.
- Достань нам водки, лейтенант! - обратились они ко мне, уже позабыв о немке.
Я вспомнил о своей бутылке и пообещал им ее продать, при условии, что они перестанут ругаться и бушевать на улице, и вообще уйдут куда-нибудь.
Обошлось не без выгоды для меня - я выручил полторы сотни марок, продав за астрономическую цену, по сравнению со стоимостью водки в военторге, и на эти деньги купил любимых шоколадных конфет.
Дом, где живут Ришовские, был наглухо заперт, и оттуда не показывался ни один человек. Была странной такая перемена. На дверях висела немецкая надпись, которую я не мог разобрать и терялся в догадках.
Решил, что всех выселила комендатура. Пару раз крикнул: "Ау, Хельда!", но никто не отвечал и не показывался в окнах здания. Тогда попросил ребятишек покричать. Они неохотно выполнили мою просьбу - немцы, от стара до мала, сплотились против "страшных русских" из комендатуры, являющихся для них "самим дьяволом". Дети видимо и меня причислили к этой категории военнослужащих.
Тогда я начал усиленно тарабанить в двери, заранее понимая, что подобные меры обречены на провал. И все же мои старания увенчались успехом: в окно выглянули, меня впустили.
Вообще, они пройдохи. Не додали 30 марок опять. Я решил для них больше ничего не покупать. Потребовать неудобно, а так слишком разорительно для моего кармана бросаться деньгами и продуктами во имя чьего-то обогащения.
Хельда - огромная баба с широкой грудью и коровьим лицом. Уродина, хотя полагает, что довольно хороша.
Пришел капитан, угостил водкой в знак благодарности за привезенные ему из Берлина папиросы. Я охмелел и потянулся в столовую. Там плотно закусил, подкрепился, а когда разошлись офицеры, взялся продолжать записи в дневнике.
Вдруг пришли Юрченко и К?, пьяные. Не успел я спрятать дневник, как Юрченко попытался его у меня выхватить, рванул, и разорвал один лист свежий.
- Ты думаешь, я не знаю, что ты пишешь?! Ты про меня треплешь языком! Смотри, скажи еще что ни будь, поболтай! - и сжал кулаки.
Я отвечал спокойно, ибо не хотел поднимать шума. Но тот не унимался.
- Завтра передам тебе склад, будешь зад лизать!
Я не выдержал, хмель заговорил во мне сам:
- Нет, дорогой, никогда я не пойду на это дело, ибо не стану воровать и обманывать!
Тут он вскипел, схватился за пистолет, попробовал ударить рукояткой. Я уклонился. Тогда он, наставив на меня пистолет, потребовал или уйти, или "пристрелю жидка!".
Я спокойно повернулся, предоставив судьбе свой затылок. Офицеры его схватили за руки, уговорили спрятать пистолет.
Вышел я, разгорячившись, побежал прямо к майору в кабинет, доложил обо всем. В это время на улице раздался выстрел.
- Вот дурак, - покачал головой командир базы и пошел со мной выручать дневник.
- Это мой! - нагло заявил Юрченко - не отдам!
