Евгенией Сомов - Обыкновенная история в необыкновенной стране
— Ты думаешь, легко было нам в коллективизацию-то людей раскулачивать? Своих-то старых знакомых. Как начнешь-то зимой детишек почти раздетых из дома на мороз выносить и в сани сажать, сердце кровью обливается. Да что поделаешь, такая задача партией была поставлена.
Конечно, ни в птицеводстве, ни в инкубаторной технике он ничего не понимал. Он следовал сталинскому принципу «кадры решают все». А значит, и отвечать за все должен не он, а мы, кадры.
— Вот видишь, я тебе все предоставил. Как думаешь, пойдет оно или нет? — с некоторым испугом посмотрел он на меня.
Что я мог ответить подвыпившему старику?
— Да пойдет, Иван Николаевич, пойдет! Не пойдет, так потащим! — А про себя подумал: «…или нас всех потащат».
Прокурор Асадчий не успокаивался. Как-то поздно вечером он подкараулил Раису при выходе из ресторана:
— Ну, что? Может быть, в кино сходим?
— Некогда, Дмитрий Иванович, дома дела есть, — вежливо отнекивалась она.
— Для меня так некогда, а для других — всегда готовая! Пошли! — схватил он ее за руку. Раиса вырвала руку. Повернулась, чтобы уйти, и услышала за спиной:
— Ну, ты у меня нагуляешься с ссыльными!
Как оказалось, это была не просто угроза.
Каждую неделю я должен был приходить в районную комендатуру МВД и расписываться там в особом журнале. Дежурный по комендатуре обычно был со мной вежлив и добродушен, но на этот раз я почувствовал другое:
— Ну, как работа-то, зоотехник?
— Слава Богу, не жалуюсь.
— Говорят, ты жениться задумал.
— Да нет пока. Если буду, вас приглашу.
— Ты, вот что, — протянул он тихим угрожающим голосом, — к вольным девчатам приставать кончай!
— Это что же, приказ?
— Да нет. Пока совет. Но крепкий совет.
Мне сразу стало понятно, что Асадчий начал уже действовать через комендатуру. Война объявлена.
А любовь наша разгоралась все жарче. Но теперь нам уже никто не мешал — у меня был свой собственный дом с деревянными ставнями на железных засовах. Наша крепость. Счастью не было конца. Сначала мы купили большую железную кровать с большими блестящими шарами на спинках. Раиса принесла гору белья и развесила по окнам занавески с вышитыми петухами. На новоселье пришла мать Раи и напекла в моей печке большие пироги. Дом просыхал и становился уютным жильем. Теперь мы могли уже рано вечером забираться под ватное одеяло и чувствовать себя в полной безопасности до утра.
Однако, видимо, наш покой кому-то мешал на селе. Поздно вечером мы слышали, как похрустывал снег под окнами, и Гейша срезу же бросалась с рыком на подоконник, а утром были видны следы на снегу вокруг нашего дома: вероятно, кто-то пытался смотреть через ставни в комнату, но они были хорошо пригнаны.
Гейша моя быстро подрастала и уже через два месяца превратилась в большую собаку. Видимо, под влиянием сибирского климата шерсть на ней отросла, как у овчарки. Я учил ее каждый день по учебнику хорошему собачьему поведению. Спала она на специальном деревянном помосте в прихожей, причем для большой ее морды была сшита специальная подушка с песком, на которую она клала морду во время сна.
Канитель с ней была большая, иногда я проклинал себя, что согласился взять такой подарок. Чтобы у нее не испортился экстерьер, нужно было кормить ее по определенной схеме, мыть, чесать, подрезать когти. Когда стали у нее прорезаться зубы, она рвала все, до чего могла дотянуться. Однажды я пришел поздно с работы и обнаружил, что она лежит среди комнаты на моем новом ленинградском пиджаке, причем в плечах он уже разорван и одну из прокладок она держит в зубах. Произошла немая сцена: я застыл от негодования, а она, почувствовав это, оставила пиджак и, крадучись, стала забираться под кровать. Виноват был я, так как оставил пиджак на стуле, и ей ничего не оставалось, как «лечить» им свои молодые зубы. Хотя я и не думал о ее наказании, она все поняла и позднее старалась не приближаться к этому пиджаку, где бы он ни лежал.
Чтобы не гулять с ней специально, я брал ее с собой на станцию, где ее все полюбили. Проходя по улицам, я замечал, что местные собаки воспринимают ее, как пришельца с другой планеты, и жмутся к воротам своих домов. На кур она не обращала никакого внимания, а вот гусей за их гоготанье ненавидела и сразу же бросалась на них в атаку, так что из домов выскакивали хозяева и вспыхивали скандалы. Она привлекала внимание всего поселка, где бы ни появлялась. И многие приводили своих детей ко мне в дом, чтобы показать это чудо.
Однажды я вел ее на поводке по главной улице и у здания районной прокуратуры нос к носу столкнулся с Асадчим, выходившим из дверей. Я поздоровался, но он не ответил. Злобно-презрительная улыбка играла на его лице — он смотрел на Гейшу. Как только мы прошли мимо, я услышал его шипение: «Троекуров!». Я про себя усмехнулся: подумать только, даже Пушкина читал.
Советская власть не лишала ссыльных избирательных прав, видимо, потому, что выборы были чистой формальностью. Получил и я повестку на выборы и решил их не бойкотировать, а в первый раз в жизни посмотреть, как эта машина здесь работает. Люди, получив избирательный бюллетень, несли его, не раскрывая, прямо к урне и бросали туда, тем самым отдавали свой голос за все кандидатуры, которые там были написаны. На пункте были построены и закрытые кабины для голосования, куда согласно «Положению» можно было войти, чтобы прочитать бюллетень и вынести свое решение. Но туда, конечно, заходить боялись, чтобы никто не подумал, что они там зачеркивают фамилии кандидатов и голосуют против.
Уже с шести часов выстраивалась очередь у избирательного участка, столь велик был страх попасть в черные списки. Но избежать выборов на селе было просто невозможно, так как уже с утра по домам бегали активисты и выгоняли людей из домов на избирательный участок, а кто не мог идти, тому подносили специальную урну: «Получи бюллетень и брось вот сюда!» Так, что уже к обеду 90 % избирателей успевало проголосовать.
Выстояв небольшую очередь, я оказался перед столом комиссии, где выдавали бюллетени, и в эту минуту увидел сидящего там же за столом Асадчего, конечно же, он был председателем. «Вот возьму и покажу ему, как нужно выбирать согласно „Положению!“» — вскипело во мне. Получив бюллетень, я уверенно направился в кабину для голосования, но, проходя вблизи Асадчего, вдруг услышал:
— Не туда пошел, вот урна-то где!
Не обращая внимания, я прошел в кабину, развернул эти бумажки, вычеркнул тех, кто мне не понравился, и направился к урне. Не успел я запихать в щель урны свои бумажки, как опять слышу, теперь уже почти шепотом:
