Моисей Кроль - Страницы моей жизни
Помню, когда я прибыл в Иркутск в 1908 году и посетил Восточно-Сибирский отдел Русского географического общества, я застал членов его Распорядительного комитета в необычайно подавленном состоянии, и на мой вопрос: «Как у вас идет работа?» председатель комитета Кармазинский, видный чиновник местной Казенной палаты, мне ответил: «Какая там работа! Селиванов нас всех взял в такие тиски, что никакая плодотворная деятельность немыслима, просто руки опускаются».
Селиванов не постеснялся даже посягнуть на свободу адвокатских защит на суде и выслал из Иркутска присяжного поверенного Григория Борисовича Патушинского за одну его защитительную речь, которая якобы носила противоправительственный характер.
Занимая высокий пост генерал-губернатора и начальника края, Селиванов своей реакционной политикой воздвиг между собой и населением этого края глухую стену, а культурные общественные круги питали к нему чувство самой острой ненависти.
Не удивительно, что уход Селиванова с поста иркутского генерал-губернатора был встречен всеми со вздохом облегчения, тем более что на его место был назначен Князев, человек совершенно иного душевного склада и нравственного облика.
Князев снискал себе репутацию гуманного и либерального администратора еще на посту тобольского губернатора. Он там завоевал симпатии всего населения, входя в его нужды и поощряя общественную инициативу как на поприще экономическом, так и культурном. Поэтому когда Князев, получив повышение, покинул Тобольск, тобольчане были искренно опечалены его уходом.
И этот редкий в то время в России гуманный администратор пришел на смену сатрапу Селиванову и занял пост иркутского генерал-губернатора.
Надо отдать ему справедливость: он вполне оправдал приобретенную им раньше репутацию. С его прибытием в Иркутск в Восточной Сибири точно повеяло свежим воздухом. Он сразу заинтересовался деятельностью местных благотворительных, культурно-просветительных и научных учреждений и оказывал им всяческое содействие. Он установил также тесный контакт с видными представителями местного общества. Его простота, обходительность и доступность производили на местное население очень сильное впечатление, составляя резкий контраст с суровостью и грубостью ушедшего Селиванова. Оживилась работа в Восточно-Сибирском отделе Географического общества, которому Князев уделял особое внимание как почетный покровитель его. Потребительские кооперативы, которых было множество в Восточной Сибири, после вынужденного затишья при Селиванове заработали с новой энергией. Снят был намордник с местной повременной печати. Вздохнули свободно и мы, адвокаты. Дело в том, что после карательных экспедиций генералов Ренненкампфа и Меллера-Закомельского и селивановского крутого режима осталось очень тяжелое наследство в виде множества следственных дел, по которым привлекались к уголовной ответственности сотни и сотни людей всех званий и состояний. Обвинения этим людям предъявлялись очень тяжелые: в «мятеже». Было «дело о мятежнических организациях на Сибирской железной дороге», «дело о мятежнических организациях на Забайкальской железной дороге» и другие дела с такими же грозными заголовками. Предстоял целый ряд крупных политических процессов, и перед иркутской адвокатурой вставал волнующий вопрос: как организовать защиту на этих процессах, когда над адвокатами висел меч селивановской жестокой цензуры. К счастью, для большинства обвиняемых следствие по упомянутым делам тянулось много лет, и важнейшие политические процессы были поставлены уже при Князеве, когда адвокаты вновь обрели широкую свободу защиты.
Давление Селиванова на суд и даже на адвокатуру было настолько сильно, что на тех немногих политических процессах, которые были поставлены в бытность Селиванова генерал-губернатором, защита велась, если можно так выразиться, партизанским способом. Тот или другой адвокат не по идейным соображениям, а как профессионал брал на себя защиту того или иного обвиняемого «политического» за определенный гонорар. Помню, когда я приехал в Иркутск в 1908 году, защитником «политических» на их процессах выступал довольно часто присяжный поверенный Разумовский, очень способный уголовный защитник, но к политике и политическим проблемам, тогда волновавшим Россию и в особенности культурные слои ее, совершенно равнодушный. И приемы его защиты были весьма своеобразны, чтобы не выразиться сильнее. Так, например, защищая одного подсудимого, которому было предъявлено обвинение по 102-й статье Уголовного уложения, Разумовский позволил себе дать такое приблизительно заявление: «Перед вами, господа судьи, человек, обвиняемый в соучастии в тайном обществе, ставящем себе целью насильственное ниспровержение существующего государственного строя. Но чтобы участвовать в таком сообществе, надо иметь известный умственный багаж, определенные политические убеждения и быть готовым нести последствия такой опасной противоправительственной деятельности. Теперь посмотрите на подсудимого. Ведь это не только невежественный человек, но круглый дурак, который привлечен к уголовной ответственности по 102-й статье по явному недоразумению, а потому прошу вас его оправдать». И суд оправдал этого «политического», который, по словам Разумовского, и не думал протестовать против данной ему его защитником характеристики.
Так «спасать» своего подзащитного ни один идейный политический защитник никогда не позволил бы себе.
Установившаяся среди русских адвокатов традиция защищать «политических преступников» на процессах организованно и солидарно при Селиванове не практиковалась, и на тех немногих процессах, которые были поставлены в период его управления краем, напуганные адвокаты-одиночки могли вести свои защиты лишь в весьма сдержанных и осторожных тонах. Но с прибытием Князева все коренным образом изменилось. Адвокаты воспрянули духом, и на множестве крупных политических процессов, имевших место в Иркутске, начиная с 1911 года до 1915 года, защитники пользовались самой широкой свободой слова.
Я лично вел преимущественно гражданские дела. Уголовные защиты я брал на себя только в исключительных случаях. Но участвовать в роли защитника на политических процессах я считал своим общественным долгом, хотя это участие требовало от меня чрезвычайного напряжения моих сил. Дело в том, что гражданская моя практика была очень большая. Почти ежедневно мне приходилось выступать то в окружном суде, то в Судебной палате, то у мировых судей. Работы у меня было очень много. Бывали дни, когда у меня ни одного часа не бывало свободного. Между тем политические процессы, на которых сплошь да рядом на скамье подсудимых сидели много десятков обвиняемых (иногда их число доходило чуть ли не до ста), тянулись часто дней семь-восемь, а то и недели две. Отлучаться защитникам было почти невозможно, и мне с величайшими трудностями приходилось как-то урегулировать свои дела в гражданских судебных учреждениях. Некоторые дела откладывались, по другим меня заменяли коллеги. Словом, хлопот и забот у меня было с ними очень много. Но на участие свое в политических процессах я смотрел как на общественное служение, и должен сказать, что благоприятный исход огромного большинства политических процессов, в которых я выступал, доставлял мне и моим товарищам по защите не только глубокое нравственное удовлетворение, но и большую радость.
