Гэри Ван Хаас - Юность Пикассо в Париже
На Хайме произвело сильное впечатление то, как глубоко Пабло понимает творчество Веласкеса.
– Вижу, вы знаете своих соотечественников, – похвалил он Пабло.
– Работы Веласкеса – это лучшее из всего, что я когда-либо видел. Вершина величия!
Пабло весь так и сиял.
– Но есть один художник, которого я здесь не нахожу, – заметил Карлос, оглядывая зал.
– Кого же это? – спросил Хайме.
– Эль Греко…
– Эль Греко? Что это еще за имя? – спросила Анна, явно без особого интереса.
– Это был греческий живописец, который приехал в Толедо в 1577 году, – объяснил Карлос. – Его настоящее имя – Доменикос Теотокопулос.
– Эль Греко хороню известен в Малаге, – добавил Пабло. – На самом деле он был одним из первых импрессионистов, это заметно по характеру мазка.
– Эль Греко родился на Крите в 1541 году, – продолжал Карлос. – Это имя означает «грек» и указывает на его происхождение. Мало что известно о ранних годах его жизни и об учебе, но по его поздним работам видно, что на него оказал влияние поздневизантийский стиль того времени. Около 1566 года он ездил в Венецию и там учился у великих мастеров Ренессанса – Тициана и Тинторетто.
– О Господи, откуда только вы все это знаете? – удивленно воскликнула Анна.
– Я знаю еще больше, – засмеялся Карлос, старясь не упустить случай похвастаться.
– Ну, говорите же, – взяв тон капризницы, кокетничала Анна.
– Вам понравился мой ученый доклад?
– Это было блестяще, но пока что достаточно. Вполне достаточно, – ответила Анна.
Пабло покачал головой и обратился к Хайме:
– Быть может, вашим импрессионистам Эль Греко знаком, но они не желают его признавать?
– Возможно, вы правы. А разве нет иронии в том, что такой город, как наш, почиет на лаврах импрессионизма?
– Я слышал, что импрессионизм получил здесь признание только в девяностых годах.
– Так поздно? – удивился Карлос.
– Думаю, кое-кому это течение очень мешало, – ответил Хайме. – Есть могущественные силы, которые боятся новых идей.
Анна пожала плечами.
– Я слышала, есть мнение, будто импрессионисты разрушили традиционную маньеристскую живопись.
Карлос разочарованно опустил голову.
– А чего еще можно ожидать от коварных критиков и от ханжей, которые правят искусством?
Двигаясь дальше по испанской галерее, друзья останавливались то тут, то там, восхищаясь великолепными полотнами. Время от времени Карлос позволял своей руке легко опускаться на плечо Анны и касался щекой ее щеки, указывая на ту или иную работу. Анна смотрела в темные глаза Карлоса, и, казалось, его близость и бесстыдные знаки внимания доставляли ей удовольствие.
Карлос склонился к девушке, понюхал ее душистые волосы и тихо шепнул ей на ухо:
– Итак, чем столь прекрасная дама, как вы, занимается по вечерам?
– Я думала, мы пришли сюда смотреть на картины.
– Да, но вы невольно привлекаете взгляд.
Анна мило улыбнулась.
– Осторожно, дорогой, лесть может завести вас бог знает куда.
Анна и Карлос уходили вдаль по огромным залам, звук их голосов стихал, и наконец от них осталось лишь далекое эхо.
Пабло постоял, глядя им вслед, и когда парочка исчезла за углом, он только покачал головой.
Глава 11
Отдых у Сены
Пабло и Карлос сидели в оживленном уютном баре у столика со свечами и пили абсент. На металлических решетках поверх стаканов аккуратно лежали горящие кубики сахара. Все смотрели на двух бойких танцовщиц, которые отплясывали канкан.
– Мне действительно нравится Анна, – сказал Карлос. – Она настоящая леди, и не исключено, что к тому же очень богата!
Пабло не понравилось то, что он услышал.
– Не торопись, парень. Вы едва познакомились.
Карлос, увидев вытянутое лицо друга, улыбнулся.
– Ага, ты ревнуешь?
Пабло сделал большой глоток и вытер рот тыльной стороной ладони.
– Просто будь осторожен, только это я и хотел сказать.
Когда танцовщицы закончили свой номер, на противоположной стороне длинного многолюдного зала раздался громкий возглас.
Пабло посмотрел туда, откуда раздавался шум, и увидел подвыпившего, но опрятного лысого мужчину лет двадцати пяти, одетого в костюм-тройку, при галстуке. Он стоял у противоположного конца барной стойки и горячо, увлеченно спорил с каким-то молодым человеком. Это был журналист по имени Макс Жакоб.
Еврей по происхождению, Жакоб утверждал, что недавно ему явился Христос, и потому он обратился в католицизм. Однако и религия не смогла избавить новообращенного от гомосексуальных наклонностей, о которых он однажды сказал: «Если небеса видят мое раскаянье – они простят меня за удовольствия, которые, как им известно, непреднамеренны». Жакоб, пользовавшийся дурной славой за свое беспробудное пьянство, говорил, что присоединяется к художественному сообществу на Монпарнасе, чтобы «грешить публично».
Макс кричал на сидящего рядом жалкого пьяного посетителя, который раскачивался на своем высоком стуле. Танцовщицы сошли со сцены, недовольные выкриками Макса, а тот яростно вопрошал:
– Что вы знаете о нашем правительстве? Говорю вам, Франция становится полицейским государством!
Один из завсегдатаев бара крикнул ему:
– Эй ты, пустозвон, сядь на место и заткнись!
Макс разозлился.
– И зачем только я трачу свое время? Что вы, глупцы, понимаете? Что вообще граждане знают? Правительство постоянно держит нас в состоянии войны, оно заставляет людей непрерывно платить налоги и на наши деньги покупает все больше оружия – это порочный круг, разве вы не видите?
– Если вам не нравится – уезжайте из Франции! – пробормотал пьяный, сидевший рядом.
– Именно это я и ожидал от вас услышать, и того же хочет правительство.
Бармен с густыми щетками усов подошел к Максу и вмешался в разговор:
– Макс, перестаньте будоражить моих клиентов.
– Хорошо, хорошо, но разве вы не видите? Республика гниет на наших глазах, – сказал Макс, вытерев губы. – Я больше не могу спокойно стоять и наблюдать.
Он рванулся прочь от барной стойки и присел ближе к ее противоположному концу, возле Пабло.
Юноша проследил, куда сел журналист, и сказал:
– Думаю, то же самое происходит во всех странах мира. Продажные политиканы вовлекают нас в войны, крича о патриотизме и самозащите.
