Альбом для марок - Сергеев Андрей Яковлевич

Мне как-то представляется, что ему было несвойственно влезть в какой-нибудь сидячий или лежачий поезд Москва – Ленинград, он скорее гнал на аэродром. По городу – только такси, когда он был один или когда инициатива была решительно у него в руках. Вместе – мы с ним отлично ездили в метро. В Ленинграде в первый же вечер он повез меня к Ромасу и Эле Катилюсам – на метро до Финляндского, и на электричке до Удельной, там мы прошлись на своих двоих.

В Ленинграде он мне показал родные Палестины – улицу Пестеля, Пантелеймоновскую, храм с оградой из турецких пушек, показывал двор, где бестолковый Рандольф Черчилль орал, выкликая Исайю Берлина, который засиделся у Ахматовой. Потом – двор Третьего отделения – “Сквозь узенькую арочку вкатиться в казенный двор и поминай как звали” – эти свои строчки я зрительно зафиксировал на той прогулке. Иосиф торжественно подвел:

– Вот здесь и я сидел, здесь был суд.

Историей в то время Иосиф интересовался только современной, XX века, а политикой скорее гнушался. Слишком многое разумелось само собой и выносилось за скобки разговора. Политики как таковой в разговорах было, может быть, процента два. Единственную острую реакцию – активную радость – помню на той же встрече Нового 1971, когда объявили, что Кузнецова и самолетчиков помиловали: расстрел заменили сроками. Позже Иосиф сетовал, что в Ленинграде нельзя ни с кем встретиться – вместо “добрый день” говорят “кого посадили?”

Около того времени не раз назидательно:

– Андрей Яковлевич, запомните, если меня снова посадят, прошу, чтобы за меня никто не хлопотал. Так всем и говорите, такова моя воля, это мое персональное дело.

Тема выезда в широкий свет никогда не была темой для разговоров. Совершенно ясно, что каждому из нас хотелось поглядеть мир. Здешнее Иосиф все пересмотрел – в геологических партиях, на Дальнем Востоке, на Крайнем Севере, на Кавказе, в Прибалтике, в Средней Азии. Чего и кого только не насмотрелся в Москве, Ленинграде. Ленинградцы рассказывали, что, придя в гости, Иосиф сидел как на шиле и думал: вот сейчас бы сбежать туда, там, может быть, лучше, – но и там повторялось то же самое.

Иосиф хотел не уехать, а ездить – уезжать и возвращаться. Весной 1968 предпринял нелепейшую попытку. Раз-два у меня на кухне как бы между прочим сказал, что надо сходить в ЦК и поговорить. Потом, что уже сходил – и сказал референту, что мог бы лучше других представлять страну за рубежом. Не дурак референт записал его на прием к Демичеву. И поход, и текст были настолько не похожи на Иосифа, что за ними виделась подсказка какого-нибудь либерального прогрессиста. В назначенный день на той же кухне я сказал Иосифу, что он никуда не пойдет. Иосиф был предельно нацелен на визит – но все-таки не пошел.

от руки. 22.VI. 1971

…вообразите себе такое крово-стечение обстоятельств: из окон больницы, где я когда-то служил санитаром в морге и где сейчас нахожусь в качестве пациента, я смотрю на окна заведения “Кресты”, где я тоже обретался некоторое время и где как раз тогда, в марте 1964, и началось то, результатом чего является мое здесь пребывание: обнаружилась какая-то ерунда с кровью. Но мало того; гранича (стеной) с “Croix”, больница, в довершение всего, другой стеной, а также своим фасадом соседствует с заводом “Арсенал”, где я совершал свои первые шаги – фрезеровщика, сверловщика etc. Это было в 1956 году, 15 лет назад, и сейчас, видя, как в камерах загорается свет, я, имея, кажется, все основания не думать об имеющемся view как о перспективе, испытываю чувства совершенно не ностальгические, но ровно наоборот. Видимо, это и значит “вернуться на круги своя”. Впрочем, пес с ним.

Вчера произошел забавный эпизод. Я повел пришедших навестить меня К[атилюсо]в к prison wall с целью сделать им небольшое show и молодой warder заорал на нас в том смысле, что сюда смотреть нельзя, что оштрафует etc, etc. Я хотел ему сказать, что я имею большее право, чем он, смотреть на этот ансамбль, что, в конце концов, это мой дом и проч., но Ханум [жена Ромаса Эля. – А. С.], ожидающая 2-го ребенка, увела нас с Р[омасом] прочь, a warder выкрикивал мне вслед, что я иду на обострение.

Может быть, действительно, Иосиф шел на обострение. Сознательно – или самим фактом своего существования. Власть не могла не оскорбляться всем, что он делал: работал, бездельничал, гулял, стоял, сидел за столом или лежал и спал.

Только что он был в Ереване, в первой машине ехал с академиком, во второй, открытой, везли охапки цветов. По возвращении в Ленинград сразу Большой дом:

– Убирайся, а то за себя не отвечаем!

Говорят, заранее посоветовались с популярным поэтом. И израильская виза наготове. И необходимость ехать на бессмысленную волокиту в Москву. Я видел в окно, как он шагал по нашему двору, – плечи высоко подняты, голова втянута – шагал чугунной походкой грузчика. Ночевать остался у нас на Звездном. Много говорил; напоследок, почему-то, не сразу начав от смеха, прочитал “Чучело перепелки”. Не нажимая, сказал, что сделает изгнание своим персональным мифом.

На другой день прощались у Голышевых – посидели, как на дорогу, – обожавшая Иосифа Микина мачеха Лидия Григорьевна (Мики и Наташи не было в Москве), Марина, Маша Слоним, мы… Иосиф просил не приезжать в Ленинград на проводы.

Дальнейшие отношения в письмах.

открытка от руки. вена

20 июня 1972

…Лечу вместе с Оденом в London на Poetry Festival… Оден – 10 баллов по пятибалльной системе; я трижды ездил к нему в Кирштеттен на lunch; великий дачник, но не эскапист, как был наш [Пастернак. – А. С.]. Считает порнографию реализмом, говорит, что принадлежит к сигаретно-алкогольной культуре, не к культуре drugs. В общем, удивительно похож на А[нну] А[ндреевну] – особенно, взглядом, хотя – слегка обалделым… Морда напоминает пейзаж. Завтра (если нас не хайджахнут) будем читать стишки в L[ondon]. Пустяк, но приятно. Жалко улетать из Европы…

машинка вроде бы прежняя. анн арбор

12 декабря 1972

…Святофранцисск шикарен, прекрасен, похож на Владивосток и Севастополь, расположен на семи, кажется, холмах, столь крутых, что будь я существом четвероногим, одна пара конечностей была бы короче другой. Подниматься и опускаться жутковато – пешком, а тем более: в автомобиле. Благодаря чему (не хотите ли) здесь и не бывает зимы. Потому что, если бы выпал снег, месту сему пришел бы издец. По причине тяготения моих камрадов [Профферов. – А. С.] к люксусовости, был поселен на надцатом этаже Марк Хопкинс Отеля, откуда открывается вид, за который действительно следует платить валютой. У меня в таких местах обычно возникает ощущение какого-то гротеска: я и это… Я только хочу сказать, что главный в семье Штраусов не Иоганн, не Рихард, не тем более, Леви, но Джозеф, соорудивший Голден Гейт. Сукой буду, есть на что посмотреть. И вообще я считаю, что город, желая быть великим, должен иметь: выход к океану, уникальный бридж или чорч и китайский город, по которому вечером идешь, как по электрическому винограднику, и запахи бросаются в лицо, как цветы…

В Мичиганске, естественно, зима, и это приятно вернуться в систему четырех времен года. Которая – система эта – есть единственная для меня реальность. Кроме, конечно, дня и ночи. Все остальное выглядит приблизительно и временно и не рождает (а может и не требует) серьезного респонс; так что чувства мои как бы дремлют. Что – мучительно. Имеет место только физическое уставание и физический же отдых. Я бы пожаловался еще, но на таком расстоянии Вашу жилетку не промочишь.

Жизнь моя проста, незамысловата. Два раза в неделю происходят семинары; по понедельникам и средам. В 10 утра для градюэйтс (дипломников) по-русски, в 4 часа пополудни – для андерградюэйтс, сиречь просто студентов (плюс профессора из разных депар[таменто]в и всякие, кому интересно) по-английски. Этот второй, конечно, есть комбинация моей наглости и ихней терпимости, но чего-то толковое получается. Заставляю, например, независимо от возраста и пола, учить стишок на память. Ну и объясняю, как могу, что к чему. Думаю, что доходит. Вечером – возвращаюсь в свой пустой дом, пытаюсь чего-то сочинять. Иногда – да, чаще – нет. Готовлю, прибираюсь, смотрю телик; когда нервы позволяют – читаю. Раза два в месяц – минимум – летаю куда-нибудь по оральным делам, как, например, во Фриско. Что до личной жизни, то хватит с меня личной жизни. Тут она была бы, по меньшей мере, эскапизмом, попыткой разгрузить душу, заслониться от – как бы поточнее – от ужаса. Что и желательно, и нежелательно. Я все-таки приучил себя к хандред персентности…