Руне Белсвик - Простодурсен. Зима от начала до конца (сборник)
А в четвёртом ящике были рядами, один к одному, сложены камни-бульки. Золотые и серебряные, кругляши и плоские шайбы, белые, серые и обычные. Только всё это были не камни, а марципаны.
Теперь Простодурсен в свой черёд едва не хлопнулся без чувств. Бог мой, что только не творит Ковригсен, чтобы порадовать их и поддержать в добром здравии и хорошем настроении!
Простодурсен тут же попробовал камешек на вкус. Весенний дух разошёлся по телу и забил нос. Конечно, это был марципан. Но от его лёгкого, радостного вкуса Простодурсен почувствовал себя так, словно стоял на берегу громко поющей весенней реки и булькал камешки.
Они выложили всю эту вкуснотищу на стол. Разложили – веером, пирамидой, заборчиком. Построили из марципанов поезда. Для принесённых Октавой коробок с фруктами в глазури и четырёх кувшинов сока из кудыки едва хватило места.
Мне жаль, что это не у вас разбегались глаза от яркого великолепия.
Мне жаль, что это не у вас кружилась голова от дурманящих запахов.
– Ну что же, – сказал Ковригсен. – Не хотите ли снять пробу?
– Снять пробу? – спросил Простодурсен. – Уже можно есть?
– Да. Разве нельзя? – спросила Октава.
Можно, можно, ещё как. Они сели за стол, они открыли рты и клюв. Нет-нет, словами этого не описать. Диковинные звери один за другим исчезали внутри гостей, а потом бродили в них. Чёрствый хлеб проскакивал стоймя. Они ели бульки вместе с фруктами и ягодами, заливая их соком.
– Скоро нам придётся сделать перерывчик, – простонал Сдобсен. – Нельзя ли объявить марципановую паузу?
– Фуф, господин пекарь, – сказал Пронырсен. – Хлебушек вам сегодня удался.
– Мы с Пронырсеном придумали, что надо бы нам всем походить вокруг дерева. Это будет такая игра. И мы снова проголодаемся.
– Да! – оживилась Октава. – Мы можем петь мою песню, пока ходим.
– И получится, как будто мы гуляем в лесу, не выходя из дома, – добавил Простодурсен.
Они встали, взялись за руки и за крылья и пошли вокруг ёлки. Вернее, все шли, а Утёнок болтался между Простодурсеном и Октавой.
– Я лечу! – кричал он. – Смотрите, я лечу в галстуке и шляпе!
Пронырсен вспомнил про лопату. Он сбегал принёс её, и теперь они со Сдобсеном держали её с обоих концов во время этого тихого хождения по кругу.
– Что же, – мягко сказала Октава. – Я готова представить вам свою новую песню.
У ёлки грянуло троекратное «ура!». И Октава запела совсем новую песню:
Жизнь у реки непонятно-чудна,
вечер приходит дню на смену,
после зимы наступит весна,
птицы вернутся к нам непременно.
У каждого здесь голова на плечах,
в ней крутятся важные мысли.
И меткие речи в наших устах,
к счастью, ещё не прокисли.
Жизнь у реки легка не всегда.
Но если кого-то настигнет беда,
если случится мороз или вьюга –
мы позовём на помощь друга.
Удачно, что слух отменный у всех,
работает он без помех, без прорех,
а то б не услышали песню мою,
которую вам я от сердца пою.
Я приглашаю к столу всех опять,
чтоб марципаны вновь уплетать!
Аплодисменты и крики восторга наполнили нору Пронырсена. К тому времени компания сделала немало кругов вокруг ёлки и вполне готова была к новой порции марципанов.
– Какая ты чудесная, Октава! – восхищённо сказал Утёнок. – Какие из тебя вылетают красивые стаи слов!
– Ничего особенного, – смутилась Октава.
– У меня есть подобие стишка, – сказал Ковригсен. – Если это вдруг кстати.
– Да, фуф, – сказал Пронырсен. – Я только хотел сказать, что не буду произносить речь, если кто-то её ждёт. Вместо речи я собирался сказать совсем другое, но хорошо, что забыл. Фуф. Спасибо.
– Итак – стихотворение, – сказал Ковригсен.
В стране приречной тихо жил
в пекарне под горою
и дружбу я тогда водил
с дрожжами и мукою.
Коврижки я исправно пёк,
любил я это дело,
но годы шли, и вышел срок –
мне печь осточертело.
Я понял: жизнь моя пуста,
коврижка станет крошкой,
а где-то ждут меня места,
где жизнь не понарошку.
И ночью я пустился в путь,
дождливой мокрой ночью,
чтоб жажду сердца утолить,
взглянуть на мир воочью.
Судьба гнала меня вперёд,
терзала и томила,
но с верной рыбкой золотой
мне встречу подарила.
Теперь в дому у нас уют,
и всякий день – погожий,
и рыбку каждому свою
найти желаю тоже.
После криков «браво!» и «ура!» в честь Ковригсена наступила очередь Сдобсена. Он, как обычно, повёл рассказ о далёкой стране под названием заграница. Территория её огромна, сказал он. Но самое удивительное то, что в ней нельзя поселиться. Потому что стоит тебе обосноваться за границей, как она внезапно перемещается в другое место.
– Это точно как мы с Пронырсеном, – объяснил он. – Пока мы с ним не изобрели нашу игру, меня пугала даже мысль о том, чтобы пойти к нему. А теперь меня пугает мысль, что придётся идти домой. Получается, что всё выворачивается навыворот, стоит только найти что-то кроме того, что было наоборотным раньше. К тому же за границей есть туннели в горах и парашютисты. А у нас, к счастью, нет. Спасибо.
– А теперь, – сказал Утёнок, – моя очередь.
– Ты тоже хочешь выступить? – удивился Сдобсен.
– Да! С моим коронным номером. Я его единственный исполнитель в мире. Итак – волшебное и невероятное…
– Не тяни время, – оборвал его Простодурсен.
Утёнок запрыгнул на стол. Вскочил на жестянку из-под печенья, стоявшую рядом с золотой рыбкой. Осмотрел публику. Все постарались и выглядели сегодня превосходно. А некоторые ещё и пахли так же.
Он посмотрел на Ковригсена. Тот наконец-то отряхнул с себя муку. Сбрызнул волосы кондитерским золотом, а вихор начесал и подколол сосновыми иголками, и он стоял на голове красивым рыжим гребнем и благоухал.
Утёнок взглянул на Октаву. Она пришла в новой шляпе, украшенной в духе мечтаний о долгом летнем отпуске за границей, и расточала приятный аромат.
Он оглянулся на Простодурсена в белой рубашке, с подобием галстука, который тот соорудил из красного шерстяного шнура.
Затем перевёл взгляд на Пронырсена со Сдобсеном, которые загадочным образом сблизились перед лицом зимы. Оба они припорошили волосы снегом, но теперь он растаял и потёк.
Пять дивных созданий. Пять небесных сводов. Пять вселенных, пять судеб – нестройных, некулёмых – сейчас сидели тихо.
И оставалась ещё сияющая золотая рыбка. Она высунула голову из воды и сказала два слова, которые знала.
– Тьфу-тьфу, – сказала она.
– Будешь начинать? – спросил Простодурсен.
– Я уже давно начал, – сказал Утёнок. – Отвечайте не задумываясь. Что вы видите перед собой?
Гости заёрзали на дровяных сиденьях. Посмотрели на Утёнка. Он был прямо у них перед глазами. Так они и ответили.
Простодурсен заволновался. Неужели Утёнок собирается исчезнуть? А продумал ли он, как потом вернуться обратно? С этим малышом никогда не знаешь, о чём он забыл подумать.
– Отлично, – сказал Утёнок.
Он дважды склонил голову в поклоне.
– Это всё? – спросил Простодурсен.
– Разве мало? – удивился Утёнок.
– Ну… – неуверенно протянул Простодурсен.
– Я хотел показать вам что-то невероятное, что могу показать только я. А это невероятное – это я. Твой Утёнок, Простодурыч, часть твоей жизни. На празднике год назад меня ещё не было. Никто обо мне не слышал, никто меня не ждал, и ты жил, как будто я и не должен никогда появиться. Но вдруг к тебе приплыли в руки утка и яйцо. А из этого яйца вышел я собственной персоной. А теперь я встал на жестянку и дал вам на меня посмотреть. На твоего меня, Простодурыч. Это же невероятно, что всё устроено так. В этом больше магии, чем на небесах.
После этой длинной речи наступило молчание. Словно бы слова Утёнка обживались во всех головах, суетились, вертелись, метались, чтобы донести свой смысл.
И вдруг все как будто разом поняли, что они стали свидетелями великого превращения. Потрясающего фокуса. Необычайного чуда. А именно: на жестянке стоит Утёнок. А раньше его и в помине не было.
Тогда они захлопали. Они кричали «ура!» и громко били в ладоши.
– Невероятно! – кричала Октава. – Этот Утёнок – он такой выдумщик!
– Фуф, – попросил Пронырсен. – Ничего себе! Ты не повторишь номер на бис?
Утёнок повторил. Раз за разом он напоминал им, что он здесь, вот он. Напоминал, чтобы они не забывали, сколь невероятна, загадочна и волшебна жизнь.
Они ещё отведали красочных праздничных марципанов. Поводили хоровод вокруг ёлки. Они изо всех сил старались радоваться жизни вместе.
Тем временем пришла ночь со своими тихими шалостями. А тщедушный ручеёк тихо и упрямо катил себе вперёд сквозь зиму.
