Артем Маневич - Синий Колодец
Впрочем, от хозяев можно было ждать любого подвоха.
На всякий случай Антоша приоткрыл ногой ворота сарая, где большая рыжая лошадь с аппетитом ела свежую траву.
Услышав скрип ворот, лошадь заржала и скосила лиловый глаз на людей.
— Конь! — воскликнули Григорий Михайлович и Матильда Францевна.
И Жорж воскликнул:
— Конь!
Старшие Тариковы ушли. Или им не показалась почти багряная масть лошади? Или по другой причине? А кто их знает?!
Жорж не ушел. Он прижимал к сердцу книгу с золотым обрезом. Самого Жоржа в сарае вроде и не было, присутствовала лишь большая книга. Поверх книги, как поверх забора, Жорж уставился на Антошу. До тех пор глядел, пока Антоша спросил:
— Чего тебе?
Жорж чуть подвинул книгу к Антоше:
— Хочешь? — И тише: — Посмотреть?
Золотой обрез книги заманчиво, как огонь, сиял в полутемном сарае.
— Ты мне за это лошадь покажи.
— Лошадь? — удивился Антоша. — Смотри, жалко, что ли.
Уже выпуская из рук книгу, Жорж повторил:
— Не насовсем, а — посмотреть.
— Ладно, ладно, — буркнул Антоша и шире раскрыл ворота сарая.
— Погладить можно? — боясь продешевить, спросил Жорж.
— Гладь, если не трусишь.
Антоша собрался заглянуть в книгу, уже взялся за обложку, но Жорж дернул его за рукав.
— Погладь ты первый.
Антоша погладил теплую шею лошади, она не возражала, добродушно мотнула хвостом.
Тогда и Жорж вытянул перед собой руку с растопыренными пальцами, зажмурился и скорее царапнул, чем погладил коня. Конь вздрогнул, сердито фыркнул и так махнул тяжелым черным хвостом, что задел Жоржа по носу. Жорж вобрал, как черепаха, голову в плечи, выскочил из сарая и, не оглядываясь, побежал домой пить сладкий чай или какао с белыми булочками.
2Красная книга с золотым обрезом лежала на столе. Антоша любовался книгой и завтракал. Он ел настоящий ржаной хлеб, рассыпчатую картошку, репчатый лук, помидоры и огурцы с солью. Антоша пил настоящий чай с настоящим сахаром.
В это время Матильда Францевна принесла корзину фруктов: внизу лежали яблоки, повыше — груши, а на самом верху — сливы.
— Вашему супругу. — Подумав, добавила: — И вам с сыном. — Скосила глаза на дверь и еще тише спросила: — Спят-с?
— Спасибо. — И хотя мать не слишком приветливо произнесла «спасибо», глаза матери смеялись.
— Спасибо, Матильда Францевна, не спят-с.
Почти на пятках Матильда Францевна попятилась за порог и, медленно отступая, бесшумно закрыла дверь.
Едва затихли крадущиеся шаги хозяйки, Антошина мама широко распахнула дверь.
Вежливо заглянули собаки, заглянули и взвизгнули от зависти: Антоша ел. А когда мальчик повернул к ним голову, псы застенчиво опустили глаза, завиляли хвостами: «Это не мы взвизгнули от зависти, это муха взвизгнула». Шалун и зубами щелкнул, будто съел муху, чтобы зря не шумела.
Антоша кинул приятелям четыре кусочка хлеба. Мать не прогнала собак и ничего не сказала: она была рада и хотела, чтобы и вокруг все радовалось.
Свет лежал на полу густыми пятнами, легонько вздрагивал, из садов прилетали запахи яблок, трав, цветов, жужжание пчел.
Собаки скромно постукивали хвостами об пол, просили: выдать, ежели имеется возможность, еще по кусочку ржаного хлеба.
В дровяном сарае переступала с подковы на подкову рыжая лошадь. Она досыта наелась травы и не знала, что делать дальше. Хорошо бы попить, разумеется.
А по правую руку Антоши на добела выскобленном столе лежала книга, на ее обложке человек в остроконечной шапке с золотым попугаем на плече всматривался в корабль, уплывавший на всех парусах.
* * *Отец поднял Антошу как мог выше.
— Мой сын!
Красноармейцы, товарищи отца, глядели на Антошу, кто с задумчивой грустью, кто с веселой улыбкой.
— Весь в тебя, Василий.
— Огонь!
И впрямь, Антоша в праздничной кумачовой косоворотке с хохолком на макушке походил на огонь.
С высоты поднятых отцовских рук Антоша видел Красную улицу. По улице два знакомых человека: Федька Носарь и Ванька Цыган неслись верхом на метелочных палках, и каждый всадник сжимал в правой руке острую деревянную саблю. Вдогонку кавалеристам скакала на одной ноге Тамара.
Антоша наверняка увидел бы еще что-нибудь, однако отец опустил сына на землю.
Из сарая выглянула лошадь и заржала: а я не нужна? И била подкованным копытом землю, словно подтверждая свою готовность скакать куда потребуется. Вместе с тем лошадь намекала, что не прочь испить воды. Мать принесла свежей прозрачной воды и, не ставя ведро, радостно спросила:
— Можно твоего коня напоить, Вася?
Отец серьезно ответил:
— Если конь согласный.
Конь с удовольствием пил. Случалось, встряхивал гривой, и с конских губ срывались холодные брызги.
* * *Мать поставила на стол корзину с фруктами.
— Хозяйка угостила. Давеча грозились выгнать на все четыре стороны, а тут на тебе: «Фрукты вашему супругу».
Высокий красноармеец с редкой сединой в черных усах сказал:
— Бывает.
И другие красноармейцы угощались.
Мать посерьезнела:
— У вас небось свой секретный разговор… Пойдем-ка, Антоша.
Бойцы засмеялись. Один из них — белобрысый и усы, как лен, — сказал:
— Секретный разговор в чистом поле с белой сволочью, а в доме нашего друга разговор открытый.
— Верное слово, Иван. — И черноусый хлопнул белобрысого по широкому плечу.
— Дело в том, мать, что жить в Новохатске на мирном положении, думаю, долго нам не придется.
Увидев испуг в глазах матери, трепет, пробежавший по ее лицу и рукам, — мать сжала пальцы, словно спрятала дрожь в кулаки, — отец опустил голову, промолвил:
— Еще не все враги разбиты… Вот какое дело.
— Тот же генерал Деникин, — произнес молчавший до сих пор солдат, безусый и лысый, почти как дед Свирид.
Остальные согласно кивнули.
— Пока нет приказа выступать, — продолжал отец, — мы решили по возможности одеть, обуть Антошу и тебя, мать… Зима не за горами.
— Да и осенью без обувки не сладко, — заметил белобрысый по имени Иван.
— Верно, — подтвердил черноусый.
И лысый открыл рот, намереваясь что-то сказать, как в дверях появились: Федькин нос, за носом сам Федька, Ваня Цыган, а из-за их голов торчали косички и кланялись зелеными бантиками: «Вот и мы, здравствуйте, пожалуйста».
Ваня Цыган выставил босую ногу. Нога поцарапана, искусана комарами. Не это удивило солдат. На Ваниной рубахе и штанах было такое множество заплат и заплаток, что сразу после удивления в сердце ударяла жалость.
И на Феде Носаре взгляд, прямо скажем, не отдыхал. И на Феде Носаре были примерно такие же штаны и рубаха, как и на Ване Цыгане, разве что с большим числом заплат.
Зато нос у Феди был целый и невредимый, поистине выдающийся нос, длинный, с заостренным кончиком, любопытный и весьма подвижный. Пожалуй, ни у кого из новохатских мальчиков не было такого носа.
Не принес и Федя успокоения красноармейским сердцам.
А вот Тамара хоть и в стареньком, зато в совершенно целом платье, светлом в цветочках, Тамара с веселыми косичками вызывала улыбку.
— И откуда взялась такая? — спросил черноусый красноармеец.
Ответила Антошина мать:
— Лукерьи Плахтиной дочка… Ты ее должен помнить, Василий.
Отец кивнул: он помнил и Лукерью Плахтину, белошвейку, а того лучше самого Плахтина — столяра-краснодеревщика.
— Помер Кирилл Плахтин от чахотки… прошлую зиму, — сказала мать.
Все помолчали.
— А хлопцы чьи ж такие? — спросил лысый.
— Мои хлопцы. Мы — вместе… Их батьки в красноармейцах.
И Федя и Ваня подтвердили кивком головы слова Антоши.
— И мы с Федькой скоро подадимся в красные кавалеристы, — сказал Ваня.
Антоша собрался объявить, что и он станет кавалеристом, однако раздумал, и без слов ясно: не останется Антоша дома, с мамой, когда Федька Носарь и Ванька Цыган подадутся на своих конях в красную кавалерию.
— Стало быть, такое дело: надобно и их обувать, одевать, — сказал Антошин отец.
Красноармейцы опустили на колени руки. И тот, кто понимал в руках, мог бы сразу определить: у черноусого руки сапожника и у Ивана руки сапожника. А у лысого и у Антошиного отца — руки самые что ни на есть портняжьи. Впрочем, и самый знающий толк в руках далеко не сразу догадался бы, что Антошин папа — дамский портной, а лысый — мужской.
Зато любой, кто разбирался в руках, смело скажет: руки красноармейцев не боятся работы, соскучились по делу, хотят поскорее начать и шить и тачать.
3В садах дозревали антоновские яблоки.
Запах антоновских яблок ни с чем не сравним.
Утром, днем и вечером антоновские яблоки пахнут по-разному.
