Артем Маневич - Синий Колодец
И Андрей Лукьянович поднялся под бурные аплодисменты на сцену.
Вдруг Женя заметила: Андрей Лукьянович, как два пшеничных зерна, похож на старичка волшебника, который в поезде по дороге в Синий Колодец подарил ей сказочные конфеты.
Андрей Лукьянович низко поклонился людям.
— Благодарствую за добрые слова… Однако не гость я в Синем Колодце. Тут я рожденный, и здешнюю землю с отцом пахал… Плугом, правда… Изба наша, ежели кто интересуется, стояла у криницы, у самого синего колодца…
А вот крылатых очков, как волшебник из поезда, Андрей Лукьянович не носит. Чего нет, того нет… Или очки улетели в окно и носятся теперь рядом с ночными бабочками над Синим Колодцем?
И снова великан Сурвилло речь держит:
— Гостит у нас и Николай Петрович Гарбузов со своим самосвалом. А самосвал у Николая Петровича не простой, миллион километров наездил по разным путям-дорогам и, между прочим, без аварий.
— Нас восемь водителей-миллионеров, — объявляет залу Николай Петрович.
В пятом ряду поднимаются богатыри-миллионеры: два русобородых, один рыжий, будто обожженный кирпич, у четверых — бороды смоляные, как у Николая Петровича.
Женя пожимает Лене руку и шепчет:
— Настоящие богатыри…
И Лена что-то шепчет Жене.
А знаменитый богатырь-водитель Николай Петрович подходит к столу, к огромному пшеничному караваю, отрезает от каравая добрую горбушку, посыпает тонкой белой солью и ест свежий хлеб так вкусно, с таким поджаристым хрустом, что всем охота попробовать колхозного каравая.
Но на сцену не пойдешь, неудобно, тем более что великан Сурвилло снова держит речь:
— Наша синеколодезная Груня Лебедева наткала миллион метров полотна… Всю Землю обернуть и еще для Луны останется.
Кто-то всхлипывает.
— Маманя, что с вами? — беспокоится Груня Лебедева.
— От радости я… — шепчет старушка в первом ряду.
А великан Сурвилло, не теряя времени, режет от огромного каравая славные ломти, потчует каждого, кто желает. А желают все.
Женя ест колхозный хлеб и становится сильней… Захочет, обежит всю Землю по экватору; переплывет Великий, или Тихий, океан; накормит и выдоит всех Лысок; решит какие только существуют задачи и примеры; научится писать без единой ошибки… И Лене Овчинниковой и Дусе любое дело под силу. И Антон Васильевич построит новые добротные дома для всех колхозников. И дядя Степан обожжет не один, а сто миллионов кирпичей… Каждому, кто попробовал богатырского колхозного каравая, любое дело под силу.
Глава десятая
Вот это дождь! Не иначе в небе лопнули все водопроводные трубы. Женя прыгает по воде, а брызг нет. Брызги не успевают подскочить: дождь вгоняет их обратно в лужу.
А где пруд? Пруда нет. Он впал в море. Ежели нет выхода, не только реки — и пруды впадают в море.
Топ высовывает нос, чтобы на всякий случай гавкнуть, а дождь швыряет в пса неожиданную струю, и Топ трусливо возвращается под сени, где его ждет приятель петух.
Ветки ивы гнутся до земли.
Из калитки выскочил Женин папа. На полном скаку подхватил Женю, щекочет ей шею мокрыми губами: холодно и смешно.
— Вот мы и отбыли в Новоселенск с первыми лучами солнца. Ты глянь, какой ливень ливневич!
Ветер расталкивает папины слова. И почему-то хочется кричать. В дождь и ветер всегда хочется кричать.
— Ур-ра! Ур-ра-аган! — Женя размахивает рукой, другой рукой Женя крепко держится за папину шею.
Появился дядя Степан в блестящих резиновых сапогах, таком же резиновом плаще с капюшоном. Из-под капюшона ползет дым: и в такую погоду дядя Степан не расстается с сигаретой.
— Знатный дождь… все жить будет.
Почему-то дядя Степан шепчет? Или успел простудиться? А скорее, ветер и дождь заливают водой слова.
Вдруг трахнул гром, да так, что Женя обо всем на свете забыла, перестала видеть и слышать… А когда вспыхнула молния, Жене показалось: по небу мчится железный змей, на змее, свесив ноги в резиновых ботиках, сидит Ленка Овчинникова и кричит:
— Женя, хочешь, прокачу? Мой змей ручной.
Змей рычит, гремит, рвется в космический полет.
Женя ахнула и села в лужу.
Кто-то поднял девочку, понес. Ни зги, ни ползги не видать, а кто-то несет Женю в дом дяди Степана.
На кухне тесно, мокро, весело.
Вдруг с шумом распахнулась дверь: Лена Овчинникова!
— Ведь ты с космической скоростью улетела? — удивляется Женя.
— Я и вернулась с космической скоростью.
— Ты не боишься змея?
— Вот еще… стану я его бояться… Змей с виду страшный, гремящий, а так он ласковый и тихий, как кошка.
— И я не боюсь змей, — хвалится Дуся. — Идем мы раз с Колей по лесу, гадюка ползет. Коля подумал: гладкая палочка, хотел цапнуть… Еле-еле успела я оттолкнуть Колю. Он даже испугался… А змея в кусты.
— Вовсе я и не испугался…
— Мой змей железный, — сказала Лена. — Погоды не боится. Летает куда нужно.
— И в Москву? — любопытствует Дуся.
— А чего ж…
— Из сказки твой змей, — разочарован Коля, — а я решил: дядя Сурвилло купил колхозу всамделишнего змея с мотором.
— Обещал он, что ли?
— Обещал.
— Обещал — купит… Не купит, подарю Синему Колодцу своего ручного змея.
— Врешь ты все, — не верит Коля.
Женя молчит. Она видела Ленкиного змея, и ей нечего сказать.
Глава одиннадцатая
Женя и ее папа Антон Васильевич искупались в Огневке. В реке купаться в тысячу раз лучше, чем в пруду. С ног до головы щекочет тебя речная вода.
Женя и ее папа гуляли сегодня по синеколодезным улицам, обсаженным липами, березами, кленами, гуляли по сосновому лесу, по лесной опушке. Гуляли, гуляли и пришли к впадине, густо поросшей травой и цветами.
— В давние годы, — сказал Жене папа, — из впадины бил кристально чистый синеватый ключ. Его прозвали «Синий Колодец». Бил, был, былью порос.
— Это о нем говорил Андрей Лукьянович на вечере богатырей?
— Не иначе… Других колодцев, да еще синих, поблизости нет. Всему селу синий колодец дал свое имя.
Шелковистую траву над впадиной шевелил ветер.
Завтра, ежели не случится бури и ливня, Женя и Антон Васильевич поедут в Новоселенск. А пока они сидят на белом прибрежном песке, ждут, когда за Огневкой, за лесом зайдет круглое, как спелая луна, красное солнце.
— А что было потом? — спрашивает Женя.
Антон Васильевич захлопнул блокнот со своими домиками.
— О чем ты?
— Будто не знаешь? Об Антоше, о Ване Цыгане, о Феде Носаре, о Томе с двумя косичками.
Женя вскакивает с песка, прыгает на одной ноге, вытряхивает из уха воду. Прыгает и поет:
Разбежимся скоро мы
На все четыре стороны…
— Вот ты о чем? — удивляется папа и прячет блокнот в карман. — Так бы сразу сказала… Пожалуйста…
Антон Васильевич рассказывает 1Лошадь, на которой Антоша со своим отцом ехал по Красной улице, стояла в дровяном сарае.
Никогда еще в старом дровяном сарае не было настоящей лошади.
Во всяком случае, Антоша не помнил.
Антоша погладил лошадь. Она заржала и тряхнула гривой, возможно, хотела сказать: «Видишь, я ем, погладишь в другой раз».
Мальчик вышел из сарая.
Медленно отворилась дверь хозяйского дома, показались осторожный носик Жоржа, глаза Матильды Францевны, сам Григорий Михайлович Тариков. И все разом они сказали:
— Здравствуй, Антон.
Вот ведь: «Антон»… Впервые в жизни хозяева назвали Антошу — Антоном. На него уже не сердились за то, что произошло ночью в саду. Не иначе забыли. И Жорж забыл, хотя на лбу у Жоржа продолжала торчать шишка.
Рекс, Соловей, пушистый, как снежный сугроб, Бобик, Шалун, виляя хвостами, подбежали к Тариковым, обнюхали, во-первых, Григория Михайловича, во-вторых, Матильду Францевну и напоследок кое-как Жоржа. Повиляли хвостами Антоше и уселись у входа в дом.
Григорий Михайлович Тариков улыбнулся своими морщинками, потер руки, спросил:
— Антон, как себя чувствует твой папа?
И Матильда Францевна старалась улыбнуться, когда спрашивала:
— Наверно, мальчик, твой отец еще спит? — и почему-то оглянулась по сторонам.
Лишь Жорж не проронил ни звука. Обнял Жорж толстую книгу с золотым обрезом и всем своим видом давал понять, что готов показать книгу Антоше.
Антоша еще более удивился странной вежливости Тариковых. Обычно они не замечали Антошу, особенно Матильда Францевна. Она проходила мимо Антоши, как индюк мимо божьей коровки. А тут на тебе: «Здравствуй, Антон».
Впрочем, от хозяев можно было ждать любого подвоха.
