Александр Чуркин - Литературно-художественный альманах «Дружба», № 4
Не знаю, как я прожил эти сутки. Деду я ничего не сказал. А вдруг она не придет!..
Утром в школе ребята обступили меня с вопросами, — а я как-то ничего не мог им рассказать.
— Оставьте его, — сказал Кирилл, — глупо приставать.
Вернувшись из школы, я не находил себе места. Придет?… Не придет?..
Стрелка часов приближалась к шести. Дедушка пришел с работы, пообедал и прилег отдохнуть. Я ждал. Неужели не придет?… Часы пробили шесть.
В начале седьмого раздался звонок.
— Я открою, няня! — крикнул я и побежал на кухню.
Она стояла на пороге страшно бледная, какая-то замученная. Видно, и она не спала ночь. Я молча взял ее руку и повел в нашу комнату.
— Погодите, я его предупрежу, — шепнул я ей.
Дед уже сидел на диване.
— Кто это звонил? — спросил он.
— Дедушка, я ее нашел. Это она. Она тут.
— На… нашел?! — Дед вскочил.
— Войдите! — крикнул я.
Она вошла и остановилась на пороге. Наступила такая тишина, что я услышал, как бьется мое сердце. Не знаю, сколько времени они молчали, не спуская глаз друг с друга.
— Машенька… жива?… — глухим голосом спросил, наконец, дед. Она отрицательно покачала головой.
— Умерла? — прошептал он.
— Обоих фашисты убили, и папу, и маму. Они партизанами были на Украине. Меня соседи спасли, — неожиданно громко ответила она.
И я вдруг — в первый раз в жизни — увидел, как из глаз деда выкатились две слезы и упали на седую бороду. Я почувствовал, как комок подступает к моему горлу, и, чтобы не разреветься при ней, выскочил из комнаты.
* * *С тех пор прошло уже четыре года. Маша тогда же переселилась к нам, она поступила в Высшее Художественное училище. Из нее выйдет талантливая художница. Я учусь в десятом классе. Мы с ней большие друзья, хотя она и называет меня «цыпленком». Я не обижаюсь. Я так счастлив, что у меня есть сестра! Она всего на три года старше меня, но ей пришлось столько пережить! Все мои товарищи очень полюбили ее, и они с Глебом иногда смеясь вспоминают встречу в трамвае и косичку. Ребята часто собираются у нас, — и какие споры разгораются иногда! Даже Кирилл начинает говорить с придаточными предложениями.
И дедушка и нянька в ней души не чают. Деда не узнать: он помолодел, повеселел. А у няньки любовь выражается в том, что ворчит она на Машу еще больше, чем на нас с дедом.
Сегодня воскресенье. Сильный мороз, а мы с Машей собрались с утра на каток. Нянька решительно запротестовала:
— Куда вы, непутевые, в такой холодище? И думать не смейте! Сидите дома, нечего носы морозить. Не пущу — и всё.
Дедушка за ее спиной лукаво подмигнул нам.
— Одевайтесь, я отвлеку ее, — шепнул он, когда нянька ушла.
Мы с Машей оделись, взяли коньки подмышку и стали у двери в кухню. Нянька возилась у плиты. Дедушка подошел к ней, стал рядом и заговорил о чем-то. Крадучись, на цыпочках, сдерживая смех, пробирались мы за их спинами и слышали, как нянька отчитывала деда.
— Ты-то сам хорош! Как маленький! Их еще учить надо, а ты потакаешь. Не видишь разве, — оба в яковенскую породу. Своевольщики. Неслухи. Упрямые. Оба — как есть в старика. Одно слово — патреты!
И. Демьянов
Лед почернел…
Лед почернел,
Нева запахла рыбой —
и появились чайки над Невой…
Река, бунтуя, ледяные глыбы
Ударила в гранит береговой.
Ломал их берег, ставя на ребро,
Со звоном рассыпая серебро…
Вновь загорится гладь речная скоро —
Весна себе прокладывает путь,
И чайка, пролетая над «Авророй»,
Тугому ветру подставляет грудь.
Слезится от ветров весенних лед…
Уже каток закрыли — нет морозов.
На пятитонке мокрой из ворот
Куда-то снег слежавшийся вывозят.
Я по катку шершавому иду,
Вода уже заполнила ложбины.
Лед постарел — следы коньков на льду
Пестрят вокруг, как мелкие морщины.
И дни растут и солнце горячей,
У МТС бежит в поля ручей,
Бежит, журчащий, вестником тепла,
Свернул к трехтонке, что во двор вошла,
И зайчики не сходят со стекла,
Которое промыл, протер шофер,
Чтоб лучше видеть солнечный простор.
И. Демьянов
Вместе с песней веселой
Мы всё дальше по тропам
замшелым идем,
Веет ветер в лицо от озер…
Роса на травинках горит серебром;
Здесь колхозного поля простор!
Нас встречают высокие сосны у рек,
Водопады шумят на пути,
И плывут облака, словно утренний снег;
Сердце просит — идти и идти!..
На привале, лесным ароматом дыша,
Ты сидишь, прислонясь к валуну,
А короткая летняя ночь хороша,
И ты смотришь, как там,
под горой,
не спеша
Речка синюю катит волну.
А за речкой — цветенье колхозных лугов,
Над тобою — глубины небес,
У крутых краснорыжих речных берегов
Над палаткой задумался лес.
А за рощею каменных гор этажи
Отражаются в зеркале вод…
Будь туристом
и с солнцем и с ветром дружи,
Вместе с песней веселой —
в поход!
П. Ездаков
Кукушонок
Ребята нечаянно вспугнули птицу, и та с криком закружилась над ними.
— Гнездо! — Толик схватил Олега за рукав и потащил в густые заросли ольховника. Укрывшись в зелени, мальчики стали следить за птицей. Та улетела куда-то и вскоре вернулась с червяком в клюве.
— Гляди в оба, — зашептал Толик.
— Тс, — ущипнул его Олег.
Птица посидела на ветке, озираясь по сторонам, потом прыгнула в траву, словно нырнула в воду.
Ребята на цыпочках, не дыша, подкрались поближе; Толик взмахнул рукой, и оба разом вскрикнули: «Гав».
Птица вырвалась из гнезда и с пронзительным криком стала метаться над головами ребят, делая круг за кругом.
Гнездо скрывалось под кочкой, в густом сплетении прошлогодней травы. Толик заглянул туда и испуганно шарахнулся.
— Олег, сюда!
Мальчики стукнулись головами, разом припав к гнезду, и тотчас отшатнулись.
В гнезде копошилось какое-то страшное, пузатое существо. Всякий раз, когда ребята заглядывали в гнездо, это существо рвалось им навстречу с каким-то хриплым шипением. Из-под страшилища виднелись подмятые им птенчики.
— Чорт знает что такое! — воскликнул Олег.
— А я знаю, что это, — закричал Толик и хлопнул ладошками по коленям, — а я знаю…
— Говори, если знаешь!
— Кукушонок это. Кукушка сама детенышей не высиживает, она яйца в чужие гнезда подкидывает… Вишь… сидит здоровенный в чужом гнезде, как дома. Птенчиков придавил… И за них червяков поедает..
— Долой его из гнезда! — закричал Олег. — Вон дармоеда!
Он сунул руку в гнездо, нащупал мягкое тельце кукушонка и вышвырнул его. Птенец покатился по траве, как шарик. Стукнувшись о кочку, он перекувырнулся на спину и стал беспомощно болтать ногами.
— Зачем ты его так?… — с укором вскрикнул было Толик, но, подняв глаза на Олега, осекся. — Он ведь совсем еще голенький, — докончил он смущенно.
Олег, отмахнувшись, стал глядеть в гнездо. Толик сжалился над кукушонком; он посадил его поудобнее, погладил по спинке. Птенец дрожал.
— Толька, гляди, — позвал Олег друга к гнезду.
После изгнания кукушонка в гнезде стало просторно. Четыре желторотых птенца сползлись на середину гнезда и сгрудились в пушистую кучку. Чуть шорох — кучка оживала. Из нее выскакивали головы с открытыми ртами и тоненько пищали. Шорох умолкал — головы прятались, и в гнезде становилось тихо, тихо.
— Они голодны, — пробормотал Олег. — Тот дармоед всё за них поедал. Как они только живы остались…
Толик, только что гладивший кукушонка, посуровел и, прищурившись, щелкнул птенца по разинутому клюву. Кукушонок фыркнул и сердито зашипел. Толик с минуту глядел на него немигающими глазами, потом поймал кузнечика и сунул его в рот кукушонку.
— Ешь, ну тебя!..
Тот мгновенно глотнул добычу и снова разинул рот.
— Ну и обжора! — рассмеялся мальчик и опять щелкнул легонько птенца по носу.
Кукушонок был потешный. Если держать над его носом палец, он косо-косо посматривал, прицеливаясь, и с силой долбил по пальцу своим мягким клювом и при этом шипел.
— Всё равно он паразит, — сказал Олег. — И его надо повесить на шесте посреди поляны…
