Надежда Тюленева - Тайка
Что, ежели съесть одну конфету? Тайка взяла на ладонь красную и белую помадки. На красной была еле заметная трещинка. Завтра конфета могла сломаться. А кусочек-то все равно затерялся бы! Тайка отломила его и положила в рот. О-о! Как он тает! Девчонка блаженно зажмурила глаза. А, была не была — и съела всю помадку. Осталось двенадцать. Завтра, когда они с Наташей будут пересчитывать свое богатство, Тайка скажет, что одну конфету съели мыши. Но почему одну? Доберись эти серые лакомки до сладостей, что ж, стали бы они раздумывать, сколько им съесть, не поделиться ли по-братски с хозяевами?
От съеденных в присест помадок Тайку затошнило, за-покачивало, она вышла на улицу, села на лавку и стала думать, позовут ее в дом или нет. Потом решила, что досчитает до ста, и, если не позовут, вернется и ляжет спать в сусеке на мешках. А для компании возьмет кота Тришку. За ужином его в избе не было, значит, он где-то в ограде. Тайку тошнило все сильнее, она с отвращением ворчала:
— И зачем я только их слопала! Вот окаянный продукт!
Так бабушка говорила о конфетах, когда приходила с Тайкой в сельмаг. Тайке стало стыдно. Собирались, готовились, а она!.. Тут ее осенило. Можно же исправить дело! Она выпросит у бабушки на праздник два рубля и купит на них эти поганые помадки. А пока закроет амбар на замок и скажет Наташе, что потеряла ключ. Только бы бабушка дала денег. А в этом уверенности не было.
Решив так, Тайка немного успокоилась. Тошнота вроде бы прошла. «Ой, считать-то забыла!» И принялась бубнить сначала: «Один, два, три…»
На «двадцать семь» из дому вышла бабушка.
— Тайка! Где ты, варначка? Ступай ужо домой, зовет мать-то.
С утра Тайка взялась усердно помогать бабушке: разбирала семена, ладила луны для огурцов, поливала лук и редиску. В другое время позвала бы Тайка и свою дорогую подружку, но сегодня не смела об этом думать. Не явилась бы только сама Наташа.
— Баба! А если я тебе целых два дня, с раннего утра до позднего вечера, буду помогать-помогать, ты дашь мне два рубля, а?
— Три не хошь? На что тебе?
— А я куплю чего-нибудь, у Наталки скоро день рожденья.
— Дак я ей носки вон связала и варежки к зиме.
— Бабк! Это же ты!
— Отвяжись, худая жисть! Дам!
— А когда?
— Ну в воскресенье, может быть.
Тайка охнула. До следующего воскресенья еще, почитай, неделя.
Не пришла Наташа и на другой день. Тайке было беспокойно, тоскливо, но пойти к подружке она боялась. Опять Наташа будет показывать нарисованные солнышки, мерцать кубовыми своими глазами и рассказывать из какой-нибудь новой книжки. Потом достанет из духовки противень с пятком сухарей и скажет: «Принимай пополнение нашим запасам».
Нет-нет, ни за что! Хотя бы до воскресенья. А как только в воскресенье утром откроется сельмаг, Тайка побежит и купит двадцать или даже тридцать киевских помадок. Половину они положат в запас, а остальные съедят на радостях, и Тайка все-все расскажет Наталке. Но до этого прекрасного дня было так далеко!
В среду и четверг бабушка работала в саду. Тайка не отставала от нее ни на шаг. Разгребала луны вокруг яблонь, таскала навоз, разводила в бочке жижу для подкормки деревьев.
На яблонях засветились тугие пунцовые бутоны. Весна нынче была ранняя. Бабушка говорила, что сроду такой не видала и не было бы беды. Бедой она называла заморозки. И потому надо было запасти побольше кизяков. Притащив тридцатую корзину коровьих лепёх, бабушка, отирая фартуком потное лицо, сказала:
— Ухайдакалась старая! Теперь и поись не грех!
Обедать сели в саду. Бабушка сделала первую окрошку.
Подвигая внучке тарелку, внимательно заглянула в лицо. У Тайки дрожали губы.
— Чой-то ты, девка, куксишься! С товаркой поссорилася?
— Чо мы, с ума сошли ссориться! — пробормотала Тайка, отщипывая от горбушки кусочек хлеба. — Не хочу окрошки.
— Губа толще — брюхо тоньше. Снеси-ка Евгенье Ивановне первой редисочки. Шибко она расхворалася, гляди, и не подымется вовсе. Сердце у меня не на месте: чую, колодец этот виноват. Отсылали ведь мы ее с матерью-то. Да где там! Меня, говорит, свежий воздух пользует. А может, и не от колодцу ей хуже сделалося? Да все одно нечисто на душе-то…
Бабушка тягостно вздохнула и отложила ложку.
— Слышь-ко, даже ись не могу… Фершалица сказывала: чахотка у ей. А ты, девка, «не хочу, не хочу», а целу миску оплела! Может, ишшо налить?
— Не, не надо!
Тайка нерешительно вертела в руках пучок малиновых редисок с колючими веселыми хвостиками. Ведь только-то и дела — перебежать дорогу… Ой, нет! Два дня, только два дня, и она сможет пойти к Наташе с легким сердцем.
Однако вечером Тайка не утерпела и подошла к дому Калинкиных. В окнах не было света. Закрыты ставни? Нет, в стеклах отразились всплески тающего в Таискином саду костра. Дед Егор Сорокин, по прозванию Прогноз, наворожил заморозки, и бабушка ближе к ночи запалила кучи натасканного днем кизяка, чтобы до самого утра купались деревья в сизом теплом дыму.
Спят? Но еще рано. Тайка легонько толкнула калитку. Подошла к крылечку. Замок?! У Тайки неровно что-то толкнулось в груди. Что у них случилось? Бабушка, наверное, знает. Тайка потрусила домой.
— Баба! — с криком вбежала она в избу.
Мать, разливавшая по кринкам молоко, от истошного Тайкиного крика едва не выронила подойник.
— Тьфу ты, дурак! Что же ты горло-то дерешь?
— Мамк! У Евгени-Ванны замок!
— У Евгеньи Ивановны? Замок? Верно, неладно. Бабушка-то вечорась им молоко относила, дак сказывала, Евгенья-то Ивановна шибко плохая сделалась. Кашель у ей с кровью открылся. И вправду, как бы чего не случилось!
Тут распахнулась дверь. Вошла бабушка. Темная, простоволосая. Сразу заняла всю избу.
— Господи, Устинья! В райбольницу ее повезли! Ходила я провожать…, Наталья в ходок влезла, в мать вцепилась, так и не оторвали. Кричит, как диконькая. Вчуже и то сердце заходится.
* * *В воскресенье Тайка с утра сидела возле дома на лавочке, тихая и нарядная. Конфеты были приготовлены накануне. Свежие, яркие помадки. Тайка сложила их в новый мешочек для чернильницы и теперь глядела на него с ненавистью.
Дом учительницы ослеп и оглох. Тайке было тревожно, сиротливо. Она то и дело выбегала на дорогу. Не едут ли? Но дорога оставалась пустынной. И когда приедут, никто в деревне не знал. Только хором жалели Евгению Ивановну. «Золота-а! Труженица! Пошли ей бог выздоровленье!»
Праздник прошел для Тайки скучно и незаметно. Только и было радости, что в лес за подснежниками сбегала. Выпросила у бабушки кринку и большущий букет на крыльцо Евгении Ивановне поставила. Вообразила: подойдут они к дому, а их подснежники встречают. Улыбнется Евгения Ивановна и скажет: «А ведь волшебник у нас гостил!» А Наталка будет смеяться и приговаривать: «И пра-авда! И правда, чудо!»
— Шпа-арит, надсаждается! — Тайка досадливо прищурилась на солнце. — Усищи-то рыжие распустило!
Отвернувшись от светила, она увидела, как из ограды Калинкиных с пучком цветов, по сторонам поглядывая, вышел Петька Сорокин. Разъяренной кошкой вынеслась Тайка за ворота и вцепилась в мальчишку.
— Ах ты, Сорочонок! Да я тя изметелю! Тебе в лесу цветков мало?
— Ну ты чо, ты чо? — отбивался перепуганный Петька. — Это у меня осталися, не вошли в банку. Ты посмотри, у меня же ветренка, а там подснежники стоят.
Тайка взглянула на пучок, которым прикрывался Петька, сконфузилась и потащилась обратно. Безвинно побитый Сорочонок смотрел-смотрел ей вслед, потом позвал:
— Тайка, пойдем лучше за деревню, на поляну. В «бить-бежать» играть, а?
Но сегодня все мальчишки ей казались дураками, а игра не нравилась, и била Тайка по мячу как попало. Часто «мазала».
— Ох и матка у нас сегодня-а! — несмело сердились мальчишки. — Ты что, Тайка, лупнуть не можешь как следовает!
Едва закончился первый кон, Тайка потребовала замены и помчалась в деревню.
На улице пахло рыбными пирогами. Правда, мать говорила, до довоенных пирогов этим — из серой, ручного помола, вперемешку с картошкой, муки — было далеко. Да для Тайки главное было — рыба. А рыбы той (про желтых жирных карасей и говорить пустое) в зауральских озерах хватало! Вот и плыл по улицам этот запах рыбы — жареной, вареной и печеной, — слышались песни, играли гармошки. Народ гулял. И было гулянье то людям, как обновка бедной вдове. И радостно, и горько. Что за праздник, что за обновка, что за гульба без мужа, без брата, без отца? Да кто на гармошке-то наяривает? Школьная техничка Матрена Небогатова — вдова, потерявшая на фронте сына мать! Может, из последнего испекла этот пирог с рипусом. Ишь зазывает к столу, говорит, не побрезгуйте угощением, спойте со мной частушку под мою гармошку. Мне, мол, легче станет.
Эх, топну я, топну я, топну ногой!
Поведу по воздуху да белой рукой.
С крутого пригорка платочком махну.
Горькою песней в сердце плесну.
— Эх, тетка Матрена! Опять напилася! — пожалела Тайка техничку, пробегая мимо ее крылечка. Вспомнила, как честила ее «шпионкой», запоздало устыдилась.
