Рахмат Файзи - Его величество Человек
—Берите, берите! Что ж здесь особенного? — сказал он.
—Возьмите кольцо,— тихо, но настойчиво попросила женщина.
Махкам-ака взял. Только тогда она успокоилась и подала хлеб и урюк ребенку. Махкам-ака не спешил уходить. Медленно он протянул руку женщине. Решив, что незнакомец хочет попрощаться с ней, женщина тоже подала руку. Кузнец вложил в ее ладонь кольцо, сжал пальцы и, подтолкнув Остапа, быстро пошел, не оборачиваясь. Мальчик схватил Махкама-ака за руку, и по тому, как он сделал это, как прижался к нему, кузнец понял: ничто не ускользнуло от зорких детских глаз.
Эвакопункт Махкам-ака и Остап нашли довольно быстро и сразу объяснили девушке с красной повязкой причину своего прихода. Девушка открыла книжку — тоже толстую — и стала ее перелистывать. Махкам-ака и Остап в это время разглядывали детей — они лежали по углам на матрацах. Видимо, малыши были больны, никто из них не поднимал головы, некоторые тоненько хныкали. Две другие девушки с красными повязками успокаивали детей.
—В списках такой девочки нет, амаки,— услышал Махкам-ака.— А объявления вы не читали?
—Какие объявления? — не понял огорченный кузнец.
—Те, что на улице. Они расклеены повсюду.
—Не заметил, доченька.
—Темно, поэтому вы и не заметили. Масуда, иди-ка сюда,— позвала дежурная одну из девушек, склонившихся над больными детьми. Девушка тут же подошла и поздоровалась с Махкамом-ака.— Фонарь при тебе?
—А что?
—Возьми фонарь и покажи этому амаки все объявления.
Масуда вывела Махкама-ака и Остапа на улицу. Все
стены огромного здания были обклеены объявлениями.
Масуда подняла фонарь.
«Коля! Каждое воскресенье в шесть часов вечера я жду тебя здесь. Твоя мама Мария». Огонек высветил тетрадочный лист в клетку: «Доченька Оксана! Мы с твоей бабушкой устроились в заводском общежитии. Наш завод тот же самый. Адрес узнай в эвакопункте. Евдокия Горбатенко». «Ищу сына,— крупными буквами было написано на газетном клочке,— ему шесть лет, волосы курчавые, на носу с левой стороны родинка. По гроб буду благодарна тому, кто сообщит о сыне. Заранее спасибо ему. Елизавета Синикайте. Мой адрес: махалля Гайрат, дом 134...» «Тамарочка! Я буду у входа в шестой зал. Твоя мама Валентина».
—Про вашу девочку здесь ничего нет,— сказала Масуда и повела Махкама-ака и Остапа к столбу. Его тоже облепили объявления. Масуда пробежала их глазами — и здесь ничего о Лесе не было. Потом они втроем подошли еще к одному столбу, еще к одному, осмотрели стены всех зданий на площади. Махкам-ака чувствовал, как у него сжимается от боли сердце: за каждым объявлением стояла человеческая судьба. Кузнец живо представлял себе несчастных детей, истосковавшихся в. разлуке с родными, слезы их матерей. Сколько надежд у каждого было связано с этими клочками бумаги!
Читая объявления на стене двухэтажного дома, Масуда невольно рассмеялась:
—Послушайте, что пишет одна девица: «Всю дорогу я думала о тебе. На вокзале потеряла из виду. Я не могу жить без тебя. Олесь, дорогой, приходи к нам, ладно? Мы живем на заводе. Адрес наш возьми в эвакопункте, знаешь, да? Жду тебя, жду... Галя Проценко».
—Молодость, доченька,— усмехнулся Махкам-ака.— Возможно, они и найдут друг друга. А почему во многих письмах адрес велят узнавать в эвакопункте?
—Среди эвакуированных заводов есть оборонные. Называть их адреса нельзя. Сами знаете, всякие люди бывают,— сказала девушка серьезно.
—Правильно,— согласился кузнец.
Они подошли к деревьям, росшим вдоль тротуара. И вдруг из темноты к ним бросилась женщина.
—Я Марина! Это я! — закричала она, протянув руки к Масуде.
—Знаю вас, помню,— спокойно ответила Масуда.
—Дочь сейчас придет. Она уже где-то здесь.— Женщина вдруг умолкла и кинулась к обочине тротуара, села там и застыла в страшном напряжении как вкопанная.
Масуда подвела Махкама-ака к стене ближайшего здания, негромко прочитала:
—«Доченька, если ты в Ташкенте, приходи в восемь часов к этому дереву. Я каждый день буду ждать тебя. Я твоя мама Марина». Это как раз ее письмо.
—Кто эта женщина? — спросил Махкам-ака.
—Помешалась она. Каждый день в восемь часов приходит сюда. Сидит, сидит, пока не продрогнет вся. Иногда заходит в эвакопункт. Спрашивает про дочь. Мы успокаиваем ее, утешаем.
—Бедняжка! А розыски ведутся?
—Дочь ее умерла.
—И она не знает?
—Дочь ее, уже взрослую девушку, фашисты застрелили прямо у нее на глазах...
—О аллах! И после всего этого она еще держится на ногах!
—Ей все кажется, что дочь жива... Сноха ее работает на фабрике, а живут они по ту сторону вокзала. Иногда сюда приходит сноха, уговаривает ее, уводит домой,— рассказывала Масуда.
—Ужас, доченька, ужас! Неслыханно, невиданно... О аллах...— шептал Махкам-ака.
У дверей эвакопункта Махкам-ака и Остап расстались с Масудой.
—Если что-нибудь узнаем о вашей девочке, я сама вам сообщу,— пообещала Масуда на прощание.
Усталые и голодные, Махкам-ака и Остап сели в трамвай. Остап совсем скис, тихонько и жалобно посапывал. Устроившись у открытого окна, он грустно разглядывал вечерний город. Махкам-ака снова был занят своими мыслями: «Сколько людей я потревожил, сам целый день мотался, и все зря. Так уж устроен человек... Появляется в этом мире — и постепенно сам, со всеми своими заботами, становится целым миром... Вот и эта кроха Остап — он тоже целый мир. А те, кто остался дома? Веснушчатый Витя, конечно, целый мир. Маленький, но с характером, ревнивый, злючка. А Абрам! Бедный мальчик! Будто с того света вернулся... Столько пережить... А курносая? А Сарсанбай? Бедовый, проказник. Постеснялся снять штаны. Значит, уже большой стал... Надо приноравливаться к настроению каждого, знать, что любит, чего не любит... Дети — украшение земли. Что она без них? Пустыня! Неужели Гитлер не знает этого? Прости, аллах, уж не зверь ли он в человеческом облике? Но власть его ненадолго. Не зря говорят люди: слезы овцы заставляют слепнуть даже волка!
Вдруг Остап увидел на тротуаре женщину с девочкой. Он вгляделся в них и, вскочив, закричал:
—Леся! Вон она — Леся!
Трамвай поворачивал за угол. Махкам-ака, хоть и не поверил Остапу, бросился к водителю.
—Будьте добры, остановите трамвай!
—Нельзя,— категорическим тоном ответил водитель.
—Мы ищем сестренку вот этого мальчика, и, представьте, он увидел ее сейчас. Остановите, пожалуйста.
Вагоновожатый бросил взгляд на Махкам-ака, на Остапа и затормозил. Мальчик спрыгнул на землю и стрелой помчался назад вдоль трамвайных путей. Кузнец бежал следом, но скоро начал задыхаться и остановился.
—Хватит, сынок! Наверное, тебе показалось! — крикнул он Остапу.
—Это она, Леся,— откуда-то из темноты ответил Остап.
—В каком направлении они пошли?
—Вот сюда, за угол. Вы подождите меня здесь. Я пробегу подальше. Ле-е-е-ся! Я Остап!
Голос Остапа гулко разносился по безлюдной улице. Мальчик бежал по аллее маленького скверика. Внезапно аллея разделилась на две уходящих в разные стороны. Остап остановился в растерянности и опять громко выкрикнул имя сестры.
И вдруг из глубины аллеи донесся голос девочки:
—Я здесь!
—Ле-е-е-ся!
—Ос-та-а-ап!
Дети встретились у памятника в центре скверика. Леся повисла у брата на шее. Остап крепко обнял ее и долго не отпускал. Трудно было понять, плачут они или смеются. Взволнованный Махкам-ака с трудом обрел дар речи.
—Слава аллаху, нашли друг друга! — Он снял поясной платок и утирал пот с лица.
Женщина озадаченно смотрела то на детей, то на Махкама-ака, дышавшего шумно и с трудом.
—Что теперь делать? Что же делать? — с беспокойством заговорила она наконец.
—Хорошо, что дети нашли друг друга. А что делать дальше, подумаем,— успокаиваясь, сказал Махкам-ака.
—Если брат останется у вас, а Леся у меня... Согласятся ли они?.. А вы что, заменили ему отца? — вдруг спохватилась женщина.
—Радуйтесь, сестренка, что они нашли друг друга. Настрадались дети. Видите, боятся разойтись. Назарова, директор детдома, уж так будет довольна! А моя жена просто не поверит. Ах, какой большой праздник!
Махкам-ака чувствовал сейчас такую радость, что всю усталость как рукой сняло. На душе стало легко, и он не понимал в этот миг до конца, отчего тревожится женщина.
—Ну, Остап, хватит тебе, хватит обнимать сестренку. Дай и нам поздороваться с ней.
—Поздоровайся, Леся. С этим дядей мы ищем тебя с самого утра.— Остап не снимал руку с плеча сестры.
—Хорошая ты моя, золотая ты моя! — Кузнец взял девочку на руки, гладил ее по голове своей широкой ладонью.
Женщина была подавлена всем происходившим. Она не сводила глаз с Леси, нервно комкала платок. Махкам-ака опустил девочку на землю, и та снова прильнула к брату.