Рахмат Файзи - Его величество Человек
Кузнец не послушался жены.
—Без надежды один шайтан живет.
Махкама-ака очень тронуло отношение Остапа к наказу
матери. «С такого возраста он считает священными материнские слова! Хороший из него человек вырастет! Поищу хоть для успокоения его души».
Шли молча. Вероятно, Остап был по натуре немногословен, а может быть, его крохотное сердце так сжимало горе, что и слова-то никакие не рождались. Кузнец же был поглощен своими мыслями.
В трамвае оказалось пусто. Поток людей, спешивших на работу, уже схлынул. Махкам-ака с Остапом поехали.
Вот и знакомый детский дом на Самарканд-Дарбазе. Взяв Остапа за руку, кузнец направился к директору.
К счастью, директор Назарова оказалась на месте, хотя, судя по застегнутому портфелю на столе, вот-вот собиралась уйти. Выслушав просьбу Махкама-ака, она долго листала большую книгу. Остап сидел на стуле, крепко сцепив руки и не отрывая взгляда от большой книги,— надеялся, что тетя непременно скажет, где его сестренка.
Тщательно просмотрев бумаги, Назарова покачала головой:
—Нет, Лесю Трищенко к нам не привозили.
Остап окончательно пал духом, как-то весь сжался в комок.
Попрощались. Вышли во двор. Махкам-ака принялся успокаивать мальчика:
—Не огорчайся, сынок, не теряй надежды. Послушай, что я вспомнил.
Желая развлечь Остапа, Махкам-ака рассказал историю, происшедшую с ним, когда он впервые пришел в этот детдом на Тахтапуле. Кузнец рассказывал длинно, весело и кончил только тогда, когда они подошли к следующему детдому. И здесь директор так же обстоятельно листал толстую книгу, озабоченно морщил лоб, а под конец сказал:
—У нас Леси Трищенко не было. Попробуйте зайти в двенадцатый.
Они опять двинулись в путь. Махкам-ака попытался занять Остапа новой смешной историей, но и на этот раз не имел успеха: мальчик два раза улыбнулся, но веселее не стал.
—Зайдем-ка, дружок, выпьем чаю,— предложил кузнец и круто повернул к чайхане.
Едва они переступили порог чайханы, началась передача последних известий. Седобородый старик с пиалой в руке уставился в громкоговоритель. Его сосед замер с чайником в руке. Чайханщик, вытирая посуду кончиком перекинутого через плечо полотенца, тоже застыл, не отрывая глаз от репродуктора. У входа торопливо ели женщины в спецовках. Они оставили тарелки, примолкли. На приход Махкама- ака никто не обратил внимания. Кузнец посадил Остапа на низкую деревянную кровать, застланную ковром, уселся рядом с ним.
«После ожесточенных боев наши войска оставили город...» — разносилось по чайхане.
Все сурово молчали. Только одна из женщин громко всхлипнула и заплакала. Все поняли, что город, захваченный врагом, почему-то ей особенно дорог. Может быть, там родилась, училась, а может, и теперь в этом городе жили близкие люди...
Передача окончилась, и репродуктор выключили. Молчание нарушил старик с пиалой в руке.
—Большой кусок захватил, шакал,— сказал он тревожно и вздохнул.
В разных углах чайханы его слова вызвали взволнованные отклики:
—Подавится он, отец! Рано или поздно подавится!
—Города берет, а народ покорить не сможет.
—Пусть никогда не оскудеют наши силы!.. Людей у нас много.
Махкам-ака в разговор не вмешивался. Он развернул поясной платок, высыпал на поднос разломанную лепешку, сушеный урюк.
—Бери, сынок, ешь с урюком. Сытнее будет.— Он налил чаю в пиалу и подал Остапу.
Затем Махкам-ака постучал крышкой о чайник, подозвал чайханщика, принялся угощать его:
—Посидите с нами, отведайте наших гостинцев.
Чайханщик, узнав кузнеца, с удовольствием присел. Махкам-ака подробно рассказал об Остапе, о поисках его сестренки. Потом заговорил чайханщик:
—Уста Парпи с Пасткуча тоже взял ребенка. И еще: помните усатого сапожника, у хауза[45] жил? Он тоже взял, говорят, девочку. Потом... еще учитель, в очках такой, когда- то преподавал на курсах ликбеза. Тоже взял ребенка. Не знаю вот, девочку или мальчика. К нему вам надо бы зайти... Многих он сирот по людям пристроил.
—Спасибо за совет. Авось помогли нам напасть на след. Доедай, сынок, да пойдем,— заторопил Махкам-ака Остапа:
Чайханщик погладил мальчика по голове, подбодрил:
—Найдется твоя сестренка. Не иголка все-таки — человек!
Остапу очень понравился чайханщик, и не только потому, что укрепил его надежду на встречу с сестрой. Ловок он! С тяжелым чайником в руке чайханщик двигался легко, быстро, играючи наливал в чайник кипяток из огромного самовара и к тому же бесшумно появлялся перед посетителями, стоило только постучать крышкой.
Мальчик даже повеселел и, отодвинув от себя пустую пиалу, сказал:
—Очень я наелся. Спасибо.
Взявшись за руки, они пошли на Пасткуча. Но и тут их ожидала неудача: оказалось, что уста Парпи взял мальчика, а не девочку.
Махкам-ака и Остап двинулись дальше, к дому у хауза. Разыскав одностворчатую низенькую калитку, постучали. Вышла женщина средних лет и с ней девочка — дошкольница, в новом платье из атласа. Женщина сочувственно выслушала Махкама-ака и сказала:
—Наша девочка вот она — перед вами... И к учителю бесполезно идти. У него дочь большая, ей не меньше десяти лет.
Махкам-ака задумался.
—Что же нам делать, сынок?
Остап молчал, но в глазах у него уже стояли слезы.
—Пойдем заглянем еще в клуб. Люди говорили, что там тоже разместили детей. А ты не устал? Ведь целый день колесим.
Остап был готов всю ночь напролет ходить по окраинам, лишь бы не прекращать поиски.
Когда Махкам-ака и Остап добрались до клуба, было уже совсем поздно. Темноту разрывали редкие огоньки. На крыльце клуба сидел сторож, низенький и очень толстый, словно обложенный подушками.
—Здравствуйте! Чем могу быть полезен? — вежливо спросил он.
Махкам-ака объяснил, в чем дело.
Сторож близко принял к сердцу чужую беду, заволновался:
—Вот не знаю, как быть... Директора уже нет. С детьми одна воспитательница. Они все спят. Если только мальчик сам посмотрит...
—Это было бы замечательно. Дай аллах вам счастья!
—Что вы, что вы! И не благодарите! Пойдемте поскорее. И пожалуйста, тихонечко... Совсем тихонечко...
На цыпочках вошли в клуб. В просторном зале на плотно составленных койках спали дети. Коек не хватало, и кое-где ребята лежали по двое. В полумраке зала, освещенного одной маленькой лампочкой, Остап, пробираясь между койками, терпеливо заглядывал в лица спящих. Мальчик обошел несколько раз весь зал, но Леси не было.
—Нету,— Остап понурил голову.
Сторожу стало жалко мальчугана, захотелось хоть чем-то помочь ему.
—А были в третьем детдоме? — спросил он у Махкама- ака.
—Были.
—А в шестом?
—И там были.
—А не пробовали искать ее в детдоме на Тахтапуле?
—Мы побывали, пожалуй, во всех детдомах.
—Еще бы на вокзал заглянуть.
—Да, остался только вокзал. Но стоит ли туда ехать ночью? — вслух размышлял Махкам-ака.
—А на вокзале что ночь, что день. Там жизнь никогда не затихает,— резонно возразил сторож.
—Давай, сынок, попробуем на вокзал съездить. Может, повезет нам.
Махкам-ака, прихрамывая от усталости, направился к трамвайной остановке. Остап медленно брел за ним.
Привокзальная площадь и все близлежащие скверы были забиты народом. Люди сидели на скамейках, на мешках, на чемоданах, боясь встать со своего места, чтобы его не заняли другие.
Невозможно было без жалости смотреть на эту пеструю толпу. Женщины, старики, дети. Изношенная одежда, рваная обувь, плохо спасающие от холода. Почти у всех опухшие лица, утомленные, страдальческие глаза.
Ташкент уже несколько месяцев беспрерывно принимал под свой кров эвакуированных. Казалось, город перенасыщен людьми, задыхается от тесноты, но постепенно всех прибывших все-таки размещали. Каждую крохотную комнатку, каждый свободный угол местные жители уступали эвакуированным, делясь с ними последней ложкой постного супа, последней горстью сушеного урюка.
И все же сотни людей надолго застревали на вокзале: временно они жили здесь, прямо на площади, на скамейках, на жухлой, прихваченной морозом траве. Махкам-ака, конечно, не ожидал увидеть такого скопления беженцев. Он крепче сжал руку Остапа и, обходя тех, кто спал прямо на тротуаре, медленно двинулся к зданию вокзала.
Вдруг перед ними с земли поднялась женщина в ветхой одежде, с худым лицом и большими блестящими глазами. Она сдернула с пальца золотое кольцо и протянула Махкаму- ака:
—Денег не беру. Хлеба, хлеба... для моего мальчика...— Женщина расплакалась, указывая на ребенка, лежавшего поверх какого-то мешка.
Кузнец отвел ее руку, развязал поясной платок, достал два кусочка хлеба, остатки сушеного урюка. Широко раскрытыми глазами женщина смотрела на Махкама-ака.
