Рахмат Файзи - Его величество Человек
Три парикмахера, отложив в сторону свои бритвы и ножницы, уехали на фронт. Долго парикмахерская стояла закрытой. А потом место уехавших заняли две женщины. Но и они часто сидят без дела, грустно рассматривая себя в зеркалах.
В облике улицы осталась неизменной одна деталь: Миршарифходжи, продавец газетного киоска, как и прежде, низко склоняющийся над развернутой газетой, внимательно читающий ее сквозь толстые стекла очков. Все, как раньше... Только голова у Миршарифходжи совсем поседела.
Стены домов и магазинов обклеены плакатами. Теперь к этим плакатам уже привыкли, а вначале люди не могли пройти мимо, подолгу стояли возле них... Гневные слова о гитлеровцах, призыв не щадить в борьбе с ними ни сил, ни жизни никого не оставляли равнодушным...
И тут Махкам-ака заметил мальчика лет семи-восьми, судя по внешности — казаха. Он вертелся около магазина. Грязный, в замусоленном, рваном пиджачке, мальчик протягивал руку к каждому, кто выходил с хлебом из магазина.
Самые сердобольные останавливались, давали кусочек. Мальчик торопливо съедал подаяние и снова подкарауливал выходящих. Вот вышла из булочной старушка. Она остановилась и стала рыться в своей сумке, потом пошла дальше. Махкам-ака хорошо видел, как из сумки выпала карточка. Он уже приготовился крикнуть, но не успел и рта раскрыть, как мальчик поднял карточку и кинулся вслед за старушкой. Старушка растрогалась и отблагодарила мальчика большим куском хлеба. Зажав в руке хлеб, мальчик повернулся лицом к мастерской и увидел кузнеца. Махкам-ака улыбнулся ему. Мальчик тоже улыбнулся в ответ. Махкам-ака пошел на свое рабочее место. «Славный парнишка, неиспорченный»,— думал кузнец. Щипцами он взял раскаленное железо из горна, положил его на наковальню и хотел уже ударить молотком, как вдруг услышал голос:
—А попить можно, амаки?
За окном стоял все тот же мальчуган. Махкам-ака поспешно кинул раскаленный кусок обратно в огонь.
—Пожалуйста, пей! — приветливо сказал он, зачерпнул кружкой воды из ведра и подал ее мальчику.
И именно в этот момент в мастерскую вошел Витя в новой тюбетейке, в чистом костюмчике, с узелком в руке.
—Дада! — прямо с порога звонко крикнул он.
—Заходи, сынок, заходи,— обернулся к Вите Махкам- ака.
Витя бросил на незнакомого мальчика, сидевшего на подоконнике, довольно недружелюбный взгляд, поздоровался со всеми, кто был в мастерской, и опустился на скамейку.
—Что же ты один пришел, сынок? — удивился Махкам- ака.
—Мы вместе с мамой. Она на базар пошла.
Старик, работавший у среднего горна, шутя спросил Витю:
—Ты, малец, обед принес всем нам или только папе?
Все рассмеялись, а Витя в растерянности опустил глаза.
Махкам-ака заметил, как незнакомый мальчик при упоминании об обеде проглотил слюну.
—Где ты живешь, дружище? — спросил Махкам-ака у мальчика, подходя к окну.
—В Джусалы.
—Это же далеко! Как ты приехал сюда?
—Поездом.
—Отец у тебя есть?
—Погиб на фронте.
—А мать?
—Умерла.
—Будешь со мной есть?
Мальчик отрицательно покачал головой.
—Дада, идите же! — Витя нетерпеливо звал отца.
Услыхав эти слова, мальчик с независимым видом отвернулся и спрыгнул с подоконника. Махкам-ака вернулся к Вите, развернул узелок и принялся за еду. Незаметно для других он следил в окно за мальчиком. Тот теперь стоял на тротуаре, не трогаясь с места и глядя куда-то в сторону. Судя по его настороженному виду, он прислушивался к разговору кузнеца с сыном.
—Ты тоже поешь.— Махкам-ака протянул Вите кусок мяса с костью.
—Это вам, дада, я уже дома ел.
—Ешь еще. Хватит нам обоим.
Мальчик, уныло опустив голову, отошел от окна.
...Вскоре в мастерскую зашла Мехриниса. Она рассказала мужу, что утром приходила Назарова — директор детского дома. Вечером зайдет еще раз: есть какое-то важное дело.
Когда Мехриниса и Витя ушли, Сали-ата, обращаясь к Махкаму, с удивлением заметил:
—Говорили, что мальчик ваш урус[44]. А он не похож на русского и бегло разговаривает по-узбекски.
—Нет, он русский. А к нашему языку способный. Дети быстро учатся чужой речи,— ответил Махкам-ака.
—Способный мальчик. И какой воспитанный!
—Птенчик повторяет то, что видит у себя в гнезде, Сали- ата,— вмешался Хамидулла.— Очень хороший мальчик! Приветливый. Как меня увидит, обязательно подбежит поздороваться.
—Другой у вас тоже русский? — поинтересовался Сали- ата.
—Тот еврей. Ах, сколько он, бедный, пережил! Их всех выстроили над траншеей и открыли по ним огонь. Какой-то старик, падая, закрыл мальчика своим телом. Когда Абрам открыл глаза, оказалось, что он один живой...
Кузнецы прервали работу и столпились вокруг Махкама- ака.
—О аллах, о аллах! Такой маленький мальчик!
—В ужасе он стал разыскивать мать и увидел ее невдалеке. Она была мертва.— Голос Махкама-ака дрогнул.
—О бедный малыш! Он ведь был уже в могиле. Да будет этот мальчик жив-здоров! — обхватив руками голову, вздыхал Сали-ата.
—И он все еще не может прийти в себя. Бредит во сне, кричит, зовет мать,— продолжал рассказывать Махкам-ака.
—Дай бог вам терпения и выдержки, уста! Ни на том, ни на этом свете не видеть вам нужды! А дочка ваша русская? — спросил Хамидулла.
—Пока не смогли уточнить. Думаю, или русская, или украинка. Документов никаких нет. Сама о себе говорит: я узбечка, дочь моего папы. Ласковая она. Стоит чуть задержаться на работе, она уже сидит у калитки, ждет.
Немногословный Махкам-ака, с тех пор как стал отцом большого семейства, с удовольствием рассказывал о своих детях.
—Полюбили вы их, как родных! Вырастут, на руках будут вас носить, вот увидите! — воскликнул Сали-ата.
—Пусть сбудутся ваши слова! — счастливо рассмеялся Махкам-ака.
—Сбудутся! Никогда не знать вам горя, мулла Махкамбай! Вы совершили доброе дело. Пусть будут живы-здоровы ваши дети, пусть живут в покое и мире.— Хамидулла посмотрел на часы.— Ого, пора уж и домой... Только бы Гитлера разгромить, а там...
—Отольются врагам слезы невинных,— твердо сказал Махкам-ака.
Люди начали собираться домой, но тут появился председатель артели Исмаилджан. Он целый день отсутствовал.
—Немного задержитесь,— попросил он кузнецов и уселся на стул. Чувствовалось, что он смертельно устал.
—Собрание решил на часок-другой устроить,— снимая спецовку, пошутил Сали-ата.
Привычка Сали-ата шутить и к месту и не к месту порой раздражала Махкама-ака, и он неодобрительно взглянул на товарища. Видит же, что Исмаилджану сейчас и без того трудно работать, зачем так бестактно подтрунивать над ним?
—А президиум избирать будем? — не унимался Сали- ата.
—Не оставляете вы своих шуток, отец. С одной стороны, это и хорошо,— добродушно рассмеялся Исмаилджан.
—Птица может умолкнуть, но Сали-ата молчать не в силах,— сказал кто-то.
—А дело, товарищи, серьезное,— тихо заговорил Исмаилджан.— Для нового эвакуированного завода нужны еще десять человек. Десять мастеров!
—Десять мастеров?! — удивился Сали-ата.— Помилуй, Исмаилджан, но под твоим председательством мы слышим только: «Дай, дай». Когда же скажешь: «Бери, бери»?
Исмаилджан пожал плечами: что, мол, поделаешь!
—В таком случае лучше закрыть мастерскую. Ведь это не парикмахерская.— Сали-ата указал в окно на противоположную сторону улицы.— Туда пришли женщины, чуть подучились и начали работать. У нас годы нужны, чтоб стать мастером.
—Пойми, Сали-ата, завод просит.
—Объяснять значение завода не надо. Оно понятно каждому. Но что будешь делать с планом мастерской? Ведь мы обязаны выполнять его в любых условиях!
Исмаилджан и сам знал, что план мастерской никто не пересмотрит и не изменит.
—Сам Кадырходжа-ака меня вызывал. Надеется, что не оставим завод без помощи,— более горячо заговорил Исмаилджан.
—Если надо, значит, надо,— громко, на всю мастерскую сказал Махкам-ака.
Упоминание о Кадырходже изменило настроение и Сали- ата. Он оглядел товарищей, широко развел руками:
—Кадырходжа ничего не делает необдуманно. Значит, надо. Наше слово такое, председатель: отдадим двоих из первой смены. Что скажете, товарищи?
—Пусть и другие смены подумают, как помочь заводу,— добавил Хамидулла.
—Спасибо, товарищи, за почин.— Исмаилджан встал, пожал руки Сали-ата, Махкаму-ака, Хамидулле.
Уже наступили сумерки и на улице зажглись фонари, когда Махкам-ака вышел из мастерской. Смена давно кончилась, но пришлось задержаться и обсудить, как расставить рабочих, чтоб не пострадало дело из-за ухода двух мастеров.
В ста шагах от мастерской Махкам-ака встретил мальчика-казаха. Оба остановились. Мальчик доверчиво смотрел на кузнеца блестящими узенькими глазенками. Возможно, он даже поджидал его здесь.
