Зофья Хондзыньская - Встречаются во мраке корабли
— Вот ведь интересно, — сказала она. — Этой девочке всего шестнадцать лет, а я не знаю другого человека, который так бы менял мою сущность. Ты не представляешь, до чего я скованная с ней: говорю не то, что хочу сказать, делаю не то, что хочу сделать. Трудно передать, старик, как это мучительно. Может, поэтому я так мечтаю немного побыть без нее. Когда ты ей скажешь?
— А ты не заметила, что она стала кроткой, как овечка? Безропотно принимает все со всеми вытекающими последствиями, не говоря уж о том, что поехать в горы отнюдь не значит принести себя в жертву.
Он подошел к телефону.
— Худой, послушай-ка, у меня к тебе дело. Позвони на лыжную базу, ты там как у себя дома, и скажи, что нам еще одна койка нужна. Не помню, говорил ли я тебе, у нас живет сейчас дочь маминой приятельницы… Надо взять ее с собой.
— Цыпочку подцепил? — заинтересовался Худой.
— Та еще цыпочка. Говорю тебе, без пяти минут родственница. Моя старуха устала, в праздники ей возиться неохота, вот я и должен изъять девочку из ее биографии.
— Красивая хоть?
— На любителя.
— А ты любитель?
— Нет.
— На черта тогда нам такая цыпа на базе?
— Отцепись, старик. Говорю, надо взять ее, значит, надо. Пусть тебя это не заботит, они с Мартой загорать будут, так что обе бабы с плеч долой.
* * *— Эрика, ты последнее время такой паинькой была, что я решил за тебя один вопрос.
Эрика вскинула брови.
— Забронировал тебе место на праздники на лыжной базе в горах. Поедешь с Худым, еще там с одними и со мной.
Долгая пауза. Потом Эрика спросила:
— Для чего?
— Ни для чего. Ты не представляешь, как там здорово и… А что? Не хочешь ехать? Неохота тебе?
— Охота или неохота — не знаю, потому что никогда в горах не была. А раз уж ты забронировал, то и говорить не о чем. Но дело в том, что у меня лыж нет и…
— А я-то уверен был, что у тебя и «металлы»[4] и «альпины»[5] есть. Глупая, за кого ты меня принимаешь? Я завтра обо всем договорюсь с одной нашей девицей. Она не едет и все шмотки тебе отдаст.
— Не забудь, что у меня тридцать девятый размер обуви.
— Она тоже не малютка.
Анекдот, ну прямо как в книжке! «Она наклонилась и нежно погладила его вьющиеся, блестящие волосы». Волосы у Павла были черные и жесткие, Эрика сидела не двигаясь, странная улыбка блуждала на ее губах.
— Ну, ты рада? Вот возьми, я тут записал, что тебе надо сделать. И еще — для всех пятерых придется выстоять за билетами, а то у нас времени нету. О’кей?
Мысль Эрики работала, как оказалось, в непредвиденном направлении; изумленный Павел услышал вопрос: удобно ли оставлять пани Марию на праздники одну? Сильно же она продвинулась!
— Удобно, — рассмеялся он. — Она поедет к Ядвиге и будет счастлива хоть немного отдохнуть от нас.
Минутная тишина, а потом… Нет, это настолько неправдоподобно, что нелепо даже писать об этом. Эрика «взяла себя в руки» и назло себе, пани Марии, Павлу, всему белому свету назло вдруг поцеловала Павла в щеку.
— Спасибо тебе, чертов ты корабль, — сказала она и вылетела из комнаты.
— Корабль? — переспросила чуть погодя пани Мария. — А теперь кто спятил?
Но потрясенный Павел не нашел что ответить.
* * *Колеса мерно выстукивали ритм.
Эрика глянула было в окно, но уже совсем стемнело, едва различались контуры пробегавших мимо деревьев. Время от времени сноп искр вспыхивал за окном. «А Павел говорил, линия электрифицированная», — подумала она, но ничего не сказала. В стекле отражался профиль сидящей напротив девушки. У нее смешно двигался подбородок, ни дать ни взять маленький верткий звереныш. «О чем это она?» Эрика стала прислушиваться к пулеметной очереди слов.
— …Поругались мы тогда с этим бугаем, пасмурно было, я выскочила с базы, надела лыжи и — вниз. Хотела просто напугать его, да обледенело все ужасно, ну меня и понесло, а уж за первым поворотом чистый лед пошел, нипочем не остановиться. И вдруг — бац! Проволоклась мордой метров этак двести, а потом это вот колено… Одним словом, крупно повезло, теперь никогда не смогу уж ездить по-человечески. Но бугай-то порядочным оказался, часа два меня искал и нашел ровно в двенадцать ночи. Выпили мы с ним из фляжки, встретили Новый год, ну а потом спасатели — и все дела… С тех пор мы и ходим парой. Скажешь нет, Мартинек?
— Ходим, — иронически процедил Худой, но никто не обратил на это внимания.
— А тебя хлебом не корми, только потрепаться дай, — сказал Мартин, словно бы ворча, но Эрика почувствовала, хотя они не напоминали «ее» пары, что им, пожалуй, хорошо вдвоем.
Как бы она хотела чувствовать такую вот сердечность, доверие, дружеское участие ну хотя бы к Павлу. Но покамест всего лишь хотела, значит, это не более чем фикция, некое соглашение, которое она заключила сама с собой. Почему в ее жизни все складывается иначе, не так, как у других людей? Почему у каждой девушки есть парень, она может прижаться к нему, вот как сидящая напротив Марта? Почему другие люди где-то постоянно проживают, всегда на своем месте, не нуждаются ни в чьей помощи, не ждут никакого чуда — какие есть, такие есть: настоящие. Встречаются, им хорошо, да просто они вместе. Только она никогда, ни с кем, нигде не дома, везде словно бы одолженная, неестественная, чужая.
Худой, сидящий у двери, прервал ее раздумья.
— Сыграем, Павел? — И бросил на столик колоду карт.
— Разве что с духом святым. Марта же не играет, забыл? — пожал плечами Павел.
— А ты не играешь? — Худой взглянул на Эрику.
— Немного, — тихо ответила она. И, увидев необычайное удивление в глазах Павла, процедила полунасмешливо, глядя ему в глаза: — На что-то ведь пригодились мои игры в индейцев на чердаке.
— Ну, прекрасно, — потирая руки, сказал Худой. — В случае чего, подсобим, как тебя там, имя у тебя больно уж тарабарское, ни за какие коврижки не запомнишь. Все лучше с бабкой, чем с дедкой, — сострил он.
Начали.
Эрика играла с Худым против Павла и парня Марты. Она была напряжена — хотела выиграть. Взглянула в карты: семь пик и вообще — чудо карта. Ее бросило в жар.
— Две пики, — объявила она.
Павел даже присел. Может, эта глупышка просто не понимает, что значит выйти на игру, объявив две пики?
Он спасовал, Худой поднял игру до трех без козыря, а Эрика без дальних слов заказала малый шлем в пиках. Худой выложил свои карты и сунул нос в Эрикины. Она терпеть этого не могла, но тут смолчала. Играла живо, четко. «Хоть бы выиграла, — думал Павел, — хороший был бы признак». В какой-то момент она благополучно поймала короля червей и сыграла большой шлем.
— Тю, тю… — Худой присвистнул одобрительно. — Айда старуха!..
Эрика была полностью удовлетворена.
Следующим раздавал Худой. Марта заглядывала в карты Мартина, опершись подбородком о его плечо. Когда пришел черед раздавать Павлу, Эрика, охваченная шальной какой-то мыслью, сделала то же самое: полушутя, полусерьезно прижалась лицом к его мохнатому свитеру.
* * *— Не вышел номер, — сказал Худой, когда они ставили в холл свое снаряжение. — Дали нам две двухместные и одно место в общей. Забирайте двухместные, мне один черт.
— Я попробую еще заглянуть в дирекцию, — буркнул Павел.
Худой взял рюкзак Эрики и пошел вперед. Она медленно следовала за ним. Впервые в жизни была она на лыжной базе. Крики, суматоха, шум, все суетятся как шальные, но тепло, приятно, словно бы ты — нигде и в то же время везде. Они прошли мимо стайки девушек в экстравагантных куртках, мимо парней в свитерах или в майках; где-то что-то приколачивали, эхо в каменном доме многократно усиливало звук.
Худой остановился, повертел ключом и отворил дверь.
— Здесь. Здо́рово? А?
— Здо́рово, — сказала она.
И, рухнув на постель, подумала, что все это неправда. И горы, и снег, и этот каменный дом, и комната, и то, что она говорит «здорово», и то, что сейчас вот она выложит свои вещи из рюкзака и эта маленькая комнатка с двухъярусными койками, покрытыми клетчатыми пледами, будет принадлежать ей.
Худой в нерешительности стоял у порога, наконец, запинаясь, сказал:
— Ну, я пойду, пожалуй.
Она не стала его удерживать.
…Эта маленькая комнатка с двухъярусными койками, покрытыми клетчатыми пледами, будет принадлежать ей. Комната на двоих, она с Павлом, как Марта с Мартином, А с Б… Только она никогда до сих пор ни с кем. «Вместе с Павлом», — снова подумала Эрика; наконец-то она, хотя бы для видимости, перестанет играть роль нежелательного свидетеля чужой любви, чужих дел, чужой жизни.
Скрипнули двери. Она уселась на постели, но это опять был Худой.
— Чего тебе? — спросила она, разозлившись, что он прервал ее мысли.
— Павла ищу, — сказал он, продолжая стоять.
— Его нет еще.
