Зофья Хондзыньская - Встречаются во мраке корабли
— Его нет еще.
Худой не уходил.
— На лыжах с нами пойдешь? — спросил он.
— Не знаю.
— Чего не знаешь? — возмутился он. — Такая житуха тут, а она еще думает. Условия просто мировецкие.
В эту минуту вошел Павел и одобрительно оглядел комнатку.
— Здо́рово тут, правда, Эрика?.. А ты чего? — обернулся он к Худому. — Смотри, там жуткая толчея. Если сразу место не займешь, как бы тебя не вытурили.
— Дай-ка сигаретку, а то у меня нет, — глядя куда-то в угол, сказал Худой.
— Ты что, спятил?! — Павел даже глаза выпучил от изумления. — Я же сию секунду сам у тебя пачку стрельнул, чтоб свой рюкзак не открывать.
— Вот именно, я последнюю тебе отдал.
— Последнюю? Да ты что, старик? Мы же с тобой на вокзале по шесть пачек взяли, забыл?
— О господи, чего ты ко мне привязался? Дашь, наконец, сигареты или нет?! — вспыхнул Худой.
Павел лишь молча пожал плечами и вынул пачку из рюкзака. Худой спрятал ее в карман и, буркнув что-то, вышел.
— Вот придурок! — Павел взглянул на Эрику. — Я же собственными глазами видел: у него пачек десять в боковом кармане рюкзака.
* * *Когда она проснулась, было уже совсем светло. Косой солнечный луч падал через окно прямо ей на одеяло. Эрика глянула вниз, койка Павла была старательно заправлена клетчатым пледом.
«Крепко же я спала, — подумала она, — не слышала даже, как он вышел». Ей стало не по себе, что она одна. Как же дальше? Где и когда здесь кормят завтраком, она не знала. Сев на постели, Эрика подперла голову рукой.
А интересно, что там за окном, ну-ка… Мать честная, что за красотища! Белое, голубое, искристое, кислородное, черт побери… Слов не подберешь — и бог с ними, со словами! Она стояла у окна, глядя, как с сосульки медленно скатывается удлиненный, дрожащий опал. Сперва круглый, потом овальный — кап… и тут же образуется новый, круглый, овальный, каап…
— Ты что, еще в постели? — Марта не признавала стука. Впрочем, может, здесь, на базе, так принято? — Вставай же, глупая, солнце — чудо, айда загорать. Как подумаю, что из-за этого дурацкого колена в жизни не смогу больше с горы спуститься… Ну же, двигайся, экая ты копуша, я уже шезлонги взяла, позже мы бы фиг их получили, а ребята мне велели опекать тебя.
Она уже подвязывала себе тесемкой волосы на макушке.
— Ты тоже так сделай, старуха, а то выгорят.
«Или да, или нет», — подумала Эрика, но ничего не сказала.
Они в мгновение ока съели свой завтрак и улеглись в шезлонги на лужайке за базой. Эрике ясно было: вести себя надо так, словно то, что здесь происходит, — для нее будни; никаких вопросов, ничего похожего на удивление, виду не подавать, что все тут для нее — неожиданность. Впрочем, с Мартой невозможно было и слова вставить. «Хочешь пахты?» — и тут же протягивала ей кружку. Эрику скоро утомила ее болтовня. Она пыталась выключиться, но голос Марты мешал ей погрузиться в ощущение счастья. Ближе к полудню что-то промчалось, прошмыгнуло рядом, взвихрив столб снежной пыли, и Худой остановился в сантиметре от шезлонга Эрики.
— Ловок же ты, братец, — рассмеялась Марта.
— Пошли, Эрика, я за тобой приехал. Марта у нас травмированная, но тебе-то чего дурака валять, когда снег такой.
Положение было не из легких, и Эрика решила отбиваться.
— Я даже не знаю, где мои лыжи.
— Зато я знаю. Это лыжи моей сокурсницы, они знакомы мне как собственный карман. Ну, пошли.
— Ты что, балда, не видишь, что ей неохота? — через плечо спросила Марта.
— Откуда такая уверенность?
— Это чувствуется, братец, к тому же хамство бросать меня тут одну, — запротестовала Марта.
— Того и гляди, похитит кто-нибудь…
— Вот именно.
— Что же она, сторожить тебя обязана? Пусть Мартин тебя сторожит.
— А Эрику Павел, — отрезала Марта, но Худой сделал вид, что не слышит, и потянул Эрику за рукав.
— Ну пошли, спящая ты царевна!
Начинать, однако, было непросто. Хотя Эрика раньше и пыталась ходить на лыжах, она ежеминутно падала, ноги отказывались повиноваться, разъезжались в разные стороны, не слушая «приказов мозговых центров», чего требовал от нее Худой. Но Худой все же хвалил ее, уверял, что она способная.
— А главное — настойчивая, и это скажется, вот увидишь.
Когда они уже кончали обедать, явился Павел, встрепанный, раскрасневшийся, в превосходном настроении.
— Ты куда подевался, обалдуй? Смотрю — нет тебя. Я еще три раза спустился в Горычковую, а ты в это время где-то распутничал.
— Вовсе не распутничал, — злорадно сверкнула глазами Марта. — Он твою Эричку ездить учил.
— Какую еще «мою»… — начал Павел и вдруг осекся.
Худой кротко взглянул на него.
— Ну, значит, мою, — быстро согласился он. — Тем более я имел право учить ее.
Все рассмеялись, Павел, чуть помедлив, тоже.
— Что я учил ее, это ладно, трепло ты этакое, — Худой сделался важным. — Главное, я научу ее!
Он сдержал слово. Эрику «гонял» в хвост и гриву по два часа ежедневно, но через неделю она уже свободно спускалась вниз, совсем недурно делая повороты.
Павел выходил из себя от злости.
— Ты что, совсем от лыж отказался, идиот несчастный? Я сегодня на Ольчиской был… Это же такое… — захлебывался он от восторга. — А он с девицами по пологим скатам для новичков шастает.
— Ничего подобного, мы в долину спускались, а к тому же… привезли-то ее сюда, чтобы научить, верно?
— Может быть. Но почему именно ты?
Худой комично сморщил лоб.
— Да потому что ты этого не делаешь, — сказал он. — Надо же помочь ей.
Павел подобрался, ища, как бы ему уесть Худого.
— Ты, верно, и в бридж играешь, чтобы ей помочь, хотя она все время тебя обыгрывает.
Худой с нескрываемым сожалением посмотрел на Павла.
— Она меня обыгрывает! Осел, ты даже не заметил, что мы с нею с самого начала против вас играем. Пустая твоя башка!
— Да кто ты такой, чтоб голову крутить девчонке, ведь ей всего шестнадцать лет! — пошел в наступление Павел.
— Я вовсе не кручу, — Худой буквально обезоруживал. — Это она мне закрутила…
Павел взглянул на него, словно бы сомневаясь, все ли шарики у него на месте.
— Эрика? — сказал он. — Эрика тебе голову крутит?
— Не знаю, крутит ли, — подтвердил Худой, — но закрутила, это факт. До чего чудесная девка, в жизни такой не встречал…
— Какой — такой? — разозлился Павел.
— Что ты там понимаешь! Мировая, и все тут.
А Эрика и вправду была «мировая»; впервые в жизни у нее было такое чувство, будто раздвинулась невидимая завеса, постоянно отгораживавшая ее от мира и от людей. Было ей тут хорошо и весело — и с Худым, и с Мартином, и даже с Мартой. Перед ними она не играла никакой роли. Хотела — говорила, хотела — молчала, могла быть такая или этакая, и все принимали это как что-то естественное. Когда после целого дня, проведенного на воздухе, опьяненная им, она вечером садилась за карты, то прямо перед собой видела кроткие глаза Худого, чувствовала на себе его теплый взгляд.
— Ну-ка возьми себя в руки, Бруннер, зададим им сегодня жару, чтоб они до завтра не поднялись.
— Клёво, Бруннер, только не торопись…
Но суть была не в этом теплом взгляде. И не в том, что Худой явно был неравнодушен к ней, и не в том даже, что это также явно злило Павла.
Не в этом было дело. И не в солнце, не в искрящемся снеге, не в пахте, которая очень пришлась ей по вкусу, и не в том, что она уже съезжала с Каспрового Верха, ни в чем из того, что было ощутимо, осязаемо, зримо. Дело было совсем в другом: тут, в этом месте, где все как-то менялись, она тоже перестала быть сама собой, тоже изменила облик. Освободилась от тяжести, от которой до сих пор тщетно пыталась избавиться. Стала одной из сотни девушек, бегающих по лыжной базе в шлепанцах либо в расшнурованных ботинках — Анка! Барбара! Ирена! — стоящих в очереди за кофе — Иза! Тереза! — болтающих что-то, смеющихся, — самых что ни на есть обычных. Боже, как чудесно суметь раствориться в других, перестать быть Эрикой, наконец перестать быть самой собой!
* * *В тот день они совершали спуск втроем. Впервые она пошла на лыжах с Павлом. Он ничего ей не сказал, но и замечаний не делал — это уже говорило само за себя. Теперь они стояли перед входом на базу. У Эрики немного дрожали ноги, но она была довольна, раскраснелась. Павел, глядя на копну ее волос, вспомнил вдруг задымленную комнату, монотонное, болезненное движение щетки — и что-то вроде радости или гордости толкнулось в сердце. Худой отстегнул ей лыжи и пошел ставить их в холл. Она вытащила сигарету, но Павел рывком отобрал ее и сунул в карман.
— А тому, что сразу после спуска не курят, он тебя не научил?
Эрика еще больше обрадовалась, почувствовала себя как-то уверенней, свободней, не сознавая, что причиной тому — ревность Павла.
