Зофья Хондзыньская - Встречаются во мраке корабли
Вечером Павел пораньше ушел к себе в комнату. Уселся на постели и задумался. Чудно, что здесь, на базе, он до сих пор почти не занимался Эрикой. А Худой тоже штучка, однако!
Ощущая потребность хоть какого-то общения, он потянул ручку ящика, в котором Эрика держала свои вещи, уверенный, что уж тут-то она наверняка осталась верна себе, и сейчас под ноги ему вывалится все его порочное содержимое: грязные тряпки, колготки, мятые кофты, рваные лифчики. Но то, что он увидел, настолько поразило его, что он даже свистнул. В ящике лежал его учебник «Агрессивность в период созревания»! Он открыл страницу, заложенную разогнутой скрепкой: «Предмет наблюдения: А. Г. четырнадцати лет, дочь разведенных родителей. Интеллигентная. Способная. Нарушения…» Несколькими страницами дальше опять торчала скрепка: «Если у ребенка последовательно развивается агрессивное отношение к окружению, надо прежде всего обратить внимание…»
В эту минуту дверь отворилась и в комнату вбежала Эрика.
Увидев учебник в руках у Павла, она остановилась как вкопанная:
— Кто тебе разрешил рыться в моем ящике?
Павел нисколько не смутился.
— Лучше скажи, кто разрешил тебе изучать мои учебники?
Эрика рассмеялась. Ну и дела! Даже не надулась, поймав его с поличным.
— А знаешь, это чертовски интересная литература.
— Настолько интересная, чтобы возить ее с собою в горы?
— А я боялась, что дома кому-нибудь в руки попадет… — Она улыбнулась.
— Ты прочитала? Все?
— И не раз. Меня это очень развлекает.
— По у тебя здесь и времени-то нет «развлекаться».
— Кто же знал, что так будет.
— Не думала, что у тебя тут появится ухажер?
— Ты что, Павел?
— Не притворяйся, не притворяйся. Ты же ни на минуту одна не остаешься.
— Очень даже ошибаешься. Вчера днем, лежа в шезлонге, я даже придумала себе тест на невропатию.
— Сама?
— Ты же мне не помогал…
— Каким образом?
— Отвечала себе на разные вопросы из твоей книжки.
— Но, Эрика, потом же подсчитать надо, ведь ответы эти только в сумме…
— Без подсчета тоже видно. У меня свой способ. Вот видишь, тут я писала ответ за себя, а тут за тебя. Известно, что ты человек нормальный, как… как…
— Как брюква, — подсказал Павел не слишком поэтичное сравнение.
— Ну, скажем, как кольраби. Значит, так: есть такой, к примеру, вопрос: «Что ты предпочитаешь — действовать или планировать?» Я пишу: ты — действовать, я — планировать. И сразу знаю, что здесь о’кей. «Легко заводишь новые знакомства?» Ты — да, я — нет. «Часто ли чувствуешь себя усталой без особой на то причины?» Ты — нет, я — да. «Отвечаешь на письма сразу?» Ты — да, я — вообще не получаю писем.
— А хоть на что-нибудь мы реагируем одинаково? — спросил он.
— Почти нет.
— Какие там еще были вопросы?
— Тебе же они известны лучше. «Предпочитаешь идти в кино или читать интересную книжку?» «Бываешь ли ты иногда так расстроен, что не в силах выносить некоторые резкие и пронзительные звуки?»
— Я тоже не выношу некоторых звуков. Видишь, что-то общее у нас все же есть.
— «Часто ли тебе кажется, что ты ни на что в жизни не способен?»
— А на это как ты ответила?
— Ну а ты как думаешь, Павел?
Они рассмеялись.
— «Бываешь ли ты порой враждебен к людям, которые вообще-то тебе приятны?» Ну, хватит играть, чертовски спать охота.
Взобравшись на свою койку, она вдруг услышала голос Павла:
— Послушай… А может, мы завтра побродим с тобой по горам? Ты же, собственно, нигде тут не была.
— А Худого спрашивал? Он собирался с самого утра что-то…
— Так уж он тебе необходим? Без него ни шагу?
— Да нет, но…
— Сами пойдем, — отрезал он.
Эрика вдруг вспомнила, что ей надо что-то вытащить из рюкзака, и спустилась вниз. Она стояла нагнувшись, в пижамной кофточке и в коротких штанишках. Впервые он увидел ее ноги, очень красивые. Ему вспомнилась Сузанна, подкорачивающая юбку своей помощнице: «У нее такие красивые ноги, а она вечно прячет их…» Интересно, знала ли она, какие красивые ноги у ее дочери?
— Как это сами? — возразила Эрика. — Что же, спину ему показать?
— Зачем спину? Просто погулять отправимся. Можно нам, нет? Беру это на себя.
Она подняла на него глаза: на обветренном смуглом ее лице они казались еще светлее, больше. Как-то само собой он протянул к ней руки и сказал:
— Иди сюда.
И тогда она, тоже не раздумывая, подбежала и уткнулась горящим от ветра лицом в его мохнатый свитер. Минуту они стояли молча. Эрика не думала ни о Павле, ни о себе, перед глазами ее маячила та пара из Саксонского сада; жест той девушки, ее тоска по такому вот жесту. «Наконец-то… наконец…» А Павел чувствовал какое-то необычайное волнение, пальцы его запутались в ее волосах.
«Такие мягкие волосы и такой твердый характер», — мелькнуло у него в голове, и еще он подумал, что это безумие и что свершается оно само собой, без его участия, а он только не хочет, не может противиться.
* * *Они брели по колено в рыхлом снегу. Ночью нападало его с полметра, деревья покрылись белой шапкой, при легчайшем дуновении ветра с них сыпался снег.
День был сумрачный, воздух насыщен тяжелым запахом хвои. Эрика устала, но ни за что на свете не призналась бы в этом Павлу. Он шел впереди, ни разу за все время не оглянувшись.
Утром, когда Худой постучался к ним в комнату, чтобы сказать Эрике, что он идет смазывать лыжи и будет ожидать ее перед домом, Павел небрежно бросил:
— Эрика сегодня с тобой не пойдет. Я хочу показать ей горы, она же тут впервые.
— Я с вами, — быстро нашелся Худой.
— О нет, тебе, наконец, представится случай хоть немного потренироваться. Я не могу считать своим соперником человека, который за десять дней едва ли четыре раза спустился с горы.
Худой пожал плечами.
Когда они выходили, он подошел к ним.
— Слушай, Павел, только не форси, прошу тебя. Я говорил со спасателями, есть опасность обвала.
— Обвал в январе! — Павел постучал себе по лбу жестом, полным сострадания. — Ты бы, браток, придумал что-нибудь более правдоподобное.
Но сейчас, оглядываясь по сторонам, он подумал, что Худой, пожалуй, не соврал. Снегу нанесло в этом году — сила, а теперь мороз ослаб, громадные нависи виднелись на всех остроконечных уступах. Он понимал, что идет слишком быстро, подозревал, что Эрика устала, но очень не хотел спрашивать ее об этом. Так хотелось, чтобы она сама вдруг сказала: «Павел, может, передохнем минутку?», чтобы первая обратилась к нему, хоть о чем-то его попросила. «Ну и гордыня…» Идя на несколько шагов впереди нее, он припомнил — как на киноленте — тысячи различных кадров: их знакомство, рисунки в ее альбоме, забавное море с изогнутыми волнами, разговор (и конец этого разговора!) в том проклятом вроцлавском кафе, руку, которую она так странно, как чужая, убрала в кино из-под его руки, рыбную запеканку, разные ее слова, жесты, потерянные взгляды, странное, угрюмое молчание.
Собственно, ничего особенного не произошло, да что там говорить — ровным счетом ничего не произошло. Минуту он нежно прижимал ее к себе, даже не целовал («И как мне это не пришло в голову!» — удивленно подумал он), но почему-то Эрика, бредущая сейчас за ним по снегу, под хмурым, тяжелым, погасшим небом, никак не совмещалась в его сознании с той девушкой, о которой он только что думал. Была кем-то иным. Более близкой… Или далекой… Более знакомой или более чужой… Одним словом, кем-то совсем иным.
Ну и характерец, однако! Скорей с ног свалится, но чтобы первая голос подала — дудки. Павел остановился.
— Отдохнуть не хочешь?
И вдруг рассмеялся. Эрика так запыхалась, что даже ответить была не в состоянии.
— Почему ж ты не сказала? Мы бы посидели.
Он снял куртку и положил ее на ближайший пень.
Минуту было тихо, Эрика тяжело дышала, сердце ее билось где-то в горле.
— Закурим? — наконец с трудом произнесла она.
— Минут через десять. Передохни немного.
Тон был властный, необычный, она подняла на него глаза, но он смотрел куда-то вбок и тоже был какой-то другой, незнакомый.
Они шатались по горам почти до трех часов.
Уже у самой базы встретили Худого.
— Я боялся за вас, ослы. Эрика ничего не смыслит, но ты-то! — с возмущением обратился он к Павлу. — Эгоист, только о себе и думаешь. А того не учитываешь, что она в горах пока что ноль без палочки и за ней следить надо. Сегодня-то ведь будь здоров как опасно.
— Ну, знаешь! — возмутился Павел. — Я, между прочим, тоже не намерен погибать под лавиной. А поскольку я, как ты утверждаешь, эгоист, то если б угрожала опасность…
И вдруг, не сговариваясь, они с Эрикой расхохотались. Худой посмотрел на него, на нее, резко повернулся и ушел.
А они постояли еще минуту, глаза их встретились.
