Николай Шундик - На Севере дальнем
Петя бросился к своему рюкзаку и вскоре принес толстую общую тетрадь, завернутую в хрустящую непромокаемую бумагу.
В тетради действительно было много выписок из книг путешественников. Выписки перемежались с раскрашенными рисунками, которые Петя срисовал из тех же книг.
— Вот здесь у меня Головнин, — показал Петя, — а вот тут я слова выписал его... вот это, что красной рамкой обведено... Видишь, он говорит, что ум и... — как он еще пишет? — обширные дарования достаются в удел всем смертным, где бы они ни родились. А дальше вот пишет, что если бы собрать детей со всего земного шара и дать им одинаковое воспитание, то из темнокожих вышло бы не меньше великих людей, чем из детей с белыми лицами...
— А скажи, Петя, почему ты в свой «Учебник путешественника» выписал именно эти слова? — спросил Виктор Сергеевич.
— А ты, папа, забыл разве, что я учусь с мальчиками и девочками чукчами? — ответил Петя вопросом на вопрос. — Вот как раз и получилось: в школе нашей собрались и русские и чукчи, есть два ламута, один коряк, а Пурлис, который учится в седьмом «Б», — латыш, и никакой разницы нет между нами! Вот увидишь, что Кэукай когда-нибудь будет знаменитым художником, а Эттай что-нибудь такое изобретет, что все прямо ахнут. Очень он машины любит. Эттай и печку машиной считает, внутри которой ходит огонь. И потом на математику у него башка сильная... Вот потому я и выписал эти слова из книги Головнина...
— Теперь я вижу, что ты не зря их выписал — ты хорошо понял, зачем их выписал. Ну, а все же: как ты себе представляешь, каким должен быть путешественник?
— Прежде всего он должен быть мужественным и суровым, вот таким! — Петя нахмурил брови, сделал по возможности каменное лицо. — Вот таким он должен быть, как я сейчас показал.
— Мужество путешественнику действительно нужно, но этого, по-моему, маловато, — улыбнулся отец.
— А еще нужно, чтобы путешественник был умным человеком, — добавил Петя, — чтобы польза какая-то была от его путешествий. Потом он должен быть очень чутким к своим товарищам по экспедиции, чутким к тем народам, к которым ему придется попасть. Вот, например, как Миклухо-Маклай! Он приносил людям пользу: кого лечил, кому что-нибудь объяснял, и его очень любили. Вообще, папа, надо прежде всего человеком быть, тогда у путешественника всегда друзья найдутся. Вот тут, например, я записал, как хорошо относились люди одного неизвестного тогда еще острова к Головнину, помогали ему и ничем не беспокоили. А почему так получилось? — спросил Петя. — Потому что наш Головнин был настоящим человеком, и относились к нему островитяне так же, как к настоящему человеку. А вот ты, наверное, знаешь, что одного английского мореплавателя туземные жители даже убили: англичане очень плохо вели себя и туземцы не любили их.
— Да, дела!.. — пробормотал Виктор Сергеевич и, встав со стула, принялся ходить по кабинету.
Петя молча следил за отцом.
Голубые глаза мальчика, в которых одновременно были и тревога, и надежда, и острое нетерпение, смотрели то в одну, то в другую сторону, в зависимости от того, куда двигался отец. «А что, если скажет: «Сиди дома, никуда ездить не смей»? Тогда мои Дерсу Узала поедут, а я, великий путешественник, буду сидеть дома», — беспокоился Петя.
— Я знаю, ты ждешь моего совета, — прервал наконец молчание Виктор Сергеевич. — Сейчас я тебе ничего не скажу, а вот через часок, думаю, кое-что посоветую.
Петя вздохнул и невесело ответил:
— Ну что ж, я подожду. Только ты уж как-нибудь хорошо посоветуй, ладно, папа?
Через час после разговора с сыном Виктор Сергеевич встретился с Тынэтом.
— Я слыхал, что тебя Таграт в тундру к оленеводам посылает с каким-то поручением. Верно это?
— Да, завтра я еду в тундру, капканы оленеводам везу. Пусть оленей пасут и охотой занимаются. План на песца у нас в этом году большой.
Виктор Сергеевич рассказал комсоргу о тайной подготовке мальчиков и поездке в тундру за Тавылем.
— Ну что ж, пусть тогда едут со мной, — с готовностью согласился комсорг.
— Нет, я хотел по-другому немножко сделать. Пусть они сами поедут, пусть уже сейчас учатся быть настоящими мужчинами. А ты сзади поедешь, присматривать будешь. Только, пожалуйста, будь повнимательней. Я на тебя очень надеюсь.
— Хорошо, Виктор Сергеевич, я буду очень внимательным, — пообещал Тынэт.
И вот наконец Петя получил совет от отца собираться. Не чуя под собой ног от восторга, он бегал из угла в угол, делая последние приготовления в дорогу.
Виктор Сергеевич с заговорщическим видом подмигивал сыну, вместе с ним осматривал его меховую одежду, упаковывал рюкзак.
— Только маме, пожалуйста, не говори пока. А то, если она узнает, тогда все пропадет. Она не пустит меня и тебя заставит передумать.
— Хорошо, не буду говорить, — обещал Виктор Сергеевич. — Давай-ка запакуем в рюкзак еще эти коврижки. Настоящий путешественник без провизии в путь не отправится.
— Хорошо, давай запакуем, — суетился Петя, не подозревая о том, что коврижки эти специально испекла ему мать на дорогу.
Вечером, лежа в постели, Петя старался представить, каким завтра будет его путешествие. «Хорошо, что я с отцом посоветовался, он мне сильно помог, — думал Петя. — Хорошо, когда у тебя есть такой папа — настоящий друг, папа, которому можно доверить самую тайную тайну...»
А назавтра ранним утром мальчики уже мчались по накатанной оленеводами нартовой дороге в тундру. Собаки бежали быстро и легко. Каюрил Кэукай. Потом путешественники останавливались, тщательно осматриваясь вокруг. У них считалось, что едут они не в глубь тундры, а как раз наоборот — на север, к самому полюсу. На этом пути предполагались «открытие в Ледовитом океане новых земель», встреча с «незнакомыми племенами».
Покрикивая на собак, Кэукай часто соскакивал на землю и долго бежал рядом с нартой.
— Боюсь, собаки, сильно устанут, до полюса еще далеко! — кричал он, погоняя собак.
Опушки малахаев, брови и ресницы у мальчиков заиндевели, и от этого они действительно казались суровыми полярниками, отправившимися в дальнее путешествие.
ТАВЫЛЬ ХОЧЕТ В ШКОЛУ
Экэчо отправил Тавыля к своему дальнему родственнику, лучшему пастуху колхозного стада Вальфо. Стойбище оленеводческой бригады Вальфо стояло километрах в двадцати от поселка Рэн.
Вальфо не очень обрадовался приходу Тавыля.
— Не понимаю, что это отец твой выдумывает, — недовольно сказал он, собирая в кольца аркан. — Учиться тебе надо. Мой же сын учится, а ты что здесь делать будешь?
Тавыль обидчиво отвернулся. В узких глазах его сверкнули слезы. Не притронувшись к мясу, которое поставила перед ним жена Вальфо, Тавыль встал и вышел из яранги на улицу.
Свежий снег, покрывший тундру и горы, слепил глаза.
С трудом Тавыль разглядел, что на склонах невысоких сопок паслось огромное стадо.
— Гок! Гок! Гок!.. — доносились до стойбища громкие возгласы пастухов.
Надев на ноги снегоступы, Тавыль понуро побрел к стаду. Он хорошо помнил строгий наказ отца: «День и ночь находись у стада. Учись понимать оленей, это куда лучше будет, чем попусту сидеть за книгой».
— Это куда лучше, чем сидеть за книгой... — прошептал Тавыль и вдруг с новой силой почувствовал жгучую обиду на отца.
Проложенная пастухами тропа шла на сопку. Тавыль чуть поднялся вверх по тропе и сел на черный камень, выступавший из-под снега. Закрыв глаза, он представил себе школу.
Нина Ивановна стоит с указкой у карты и рассказывает о чудесной уральской земле, о сказочной реке Волге, о больших городах и заводах. В классе очень тихо: ученики затаив дыхание слушают Нину Ивановну. Тавылю сейчас кажется, что он даже слышит голос своей любимой учительницы.
«Эх, все это Эттай проклятый наделал! — с горечью подумал Тавыль. — Ну да ничего, Нина Ивановна поможет мне. Она же тогда вечером, когда в классе меня разбудила, сказала, что теперь будет мне другом, заступаться за меня будет. Да и Виктор Сергеевич все равно заставит отца опять послать меня в школу...»
Но как ни утешительны были эти мысли, на душе у Тавыля становилось все тоскливей. Повернувшись в сторону стойбища, он положил локти на колени, подпер кулаками подбородок и задумался о том, что ему делать дальше.
Из верхушек шатерообразных яранг струился синий дымок. Возле яранг мужчины и женщины упаковывали тяжелые грузовые нарты, готовясь к перекочевке. Мужчины отвозили упакованные нарты чуть в сторону от стойбища, ставили их одна на другую передками вверх, образуя овальной формы кораль[12].
Тавыль знал, что завтра чуть свет подгонят пастухи к этому коралю стадо и начнут отделять неездовых оленей. Когда на месте останутся только ездовые олени, их загонят в кораль, начнут хватать за рога и тут же впрягать в нарты, из которых и состоит самый кораль. Каждого впряженного оленя привяжут поводом к впереди стоящей нарте. Первого оленя возьмут за повод, он выдернет свою нарту из-под второй, а второй олень, привязанный поводом ко второй нарте, выдернет свою нарту из-под третьей, и так весь кораль вытянется в длинную цепочку кочевого каравана. И пойдет караван вверх по речной долине, все глубже и глубже в тундру, туда, где синеют горы Анадырского хребта. Тавыль в своих снегоступах отправится вместе с пастухами, погоняя шумно передвигающееся стадо, а школа будет оставаться позади все дальше и дальше. И таким одиноким и несчастным сам себе показался Тавыль, что не выдержал и заплакал.
