Алки Зеи - Леопард за стеклом
– Он отличный, – ответила я.
Однако сама думала о том, что не знаю, хочу ли я становиться писателем.
Вечером, когда мы ложились спать, я рассказала Мирто про дом Алексиса:
– Его отец – настоящий писатель. У него на столе полно книг и пыли. А он носит пиджак с дырками на локтях и пишет при свете лампы, хотя на улице день-деньской.
– А я не хочу отца-писателя, – заявила Мирто. – Потому что тогда, может, и нам пришлось бы бегать по соседям и просить ботинки в долг.
Я не ответила – не знала, что сказать, – только вспомнила, что мне очень понравилось, как со мной разговаривал отец Алексиса: словно бы мы друзья.
– ОЧСЧА, ОЧСЧА! – пожелала я спокойной ночи Мирто.
Впервые в жизни я встретила настоящего писателя и поэтому была ОЧСЧА.
– ОЧПЕЧА, ОЧПЕЧА, – надулась Мирто. – Сегодня мне пришлось сказать господину Каранасису, что я не стану первой фалангисткой… а значит, я не стану звеньевой.
Мелочная лавка киры Ангелики и сбережения
Теперь по четвергам во время приемов тети Деспины мы в гостиную, как раньше, не спускаемся. На этом настояли дедушка и папа.
– Это дети… как бы чего не ляпнули, – заявили они в один голос.
Да и приемы теперь бывают не так часто, как раньше. Раз в месяц, а иногда и реже. Тетя Деспина жалуется, что во всем виноваты… эти. Я думаю, она имеет в виду Никоса и леопарда. Так что теперь мы леопарда видим от случая к случаю, когда Стаматина не забудет нас крикнуть во время уборки. Поэтому я была страшно удивлена, когда однажды она позвала меня тайком и сказала:
– Хочешь увидеть леопарда? У меня ключ от витрины.
И трех дней не прошло с тех пор, как она ее мыла и брала нас в гостиную.
– Подожди, я позову Мирто.
Но Стаматина не разрешила, сказав, что Мирто сейчас наверху у тети Деспины, а ей некогда ждать, пока все туда-сюда будут бегать. Она откроет витрину буквально на секунду, чтобы только можно было заглянуть внутрь.
Стаматина открыла стеклянную дверцу – и я чуть было не закричала: у леопарда в зубах был белый листочек! Как и тогда! Моя рука дрожала, когда я протянула ее к пасти, но не потому, что меня пугали острые зубы, – мне не терпелось прочитать записку.
«СЕГОДНЯ В ТРИ ЧАСА ПОПОЛУДНИ КУПИ ТЕТРАДКИ В МЕЛОЧНОЙ ЛАВКЕ КИРЫ-АНГЕЛИКИ. ПРИДЕШЬ ОДНА. ЛЕОПАРД»
– Смотри, – задыхаясь, говорю я Стаматине, – «ОДНА» подчеркнуто дважды.
– Значит, пойдешь одна, – просто сказала она.
– И не говорить даже Мирто?!
– Так написано в бумаге – «ОДНА», – ответила Стаматина, пожав плечами.
Мое сердце билось так сильно, что казалось, вот-вот лопнет. Когда мы получили первую записку леопарда и отправились на Мельницу со сломанным крылом, все это было больше похоже на игру. К тому же тогда мы были все вместе, да еще и с Нолисом, а рядом с ним ничего не страшно. Значит, подождать Нолиса, когда он придет на урок, чтобы пойти вместе? Но записка требует: «СЕГОДНЯ», «ОДНА».
Мелочная лавка киры Ангелики – через переулок от нашего дома. И чего там только нет! Кроме товаров для школы, там даже птички в золоченых клетках есть и лотерейные шоколадки – если найдешь в такой картинку с редким цветком, можешь выиграть клетку с птичкой. Дедушка говорит, что все наши с Мирто сбережения уходят кире Ангелике. Однако мы не особо удачливы – нам еще ни разу не выпал редкий цветок.
Так что же я теперь найду в лавке киры Ангелики? Может, письмо от Никоса, вложенное в тетрадь, которую я должна купить? Мне совсем не по душе было, что приходится идти одной, без друзей. В этом нет ничего веселого.
Кира Ангелика знала, что мне нравятся птицы, и часто разрешала постучать по прутьям решетки, чтобы птички слетелись легонько пощипать меня за палец. Когда я попросила тетрадки, она улыбнулась и сказала:
– Пойдем, покажу тебе новую птичку.
Она повела меня к крошечной дверке в глубине магазина. Открыла ее и кивнула, чтобы я заходила.
– Мелисса!
Меня кто-то окликнул! Кто-то, кто называл меня Мелиссой, потому что я уже выросла. Мои глаза, ослепшие от яркого солнца, ничего не видели в полутемной каморке. Но прежде чем я успела привыкнуть к темноте, две руки подбросили меня высоко в воздух…
– Ах ты худышка! Не тяжелее пушинки. Когда же ты прибавишь хоть капельку мяса?
Я и слова не могла вымолвить от смущения. Что Никос делает в мелочной лавке киры Ангелики?
– Видишь, я еще не уехал, – сказал он.
Он улыбается так – теперь-то я уже хорошо его вижу, – будто нет ничего естественнее, чем сидеть здесь, в темной комнатушке, в окружении пустых коробок, тетрадей и клеток.
Он начал расспрашивать меня про всех домашних и про Артеми с Нолисом; но больше всего его интересовали те «ссыльные», как их назвал Нолис, которые жили у того в доме.
– Ты умеешь хранить секреты? Только ты и Нолис будете это знать, – и Никос строго посмотрел мне в глаза.
Конечно, умею, но еще один секрет от Мирто – это так тяжело! Мне одного Нолиса с головой хватает! И я не в Ламагари, где я могла в любое время выбежать на пляж, вырыть ямку и прокричать туда свои тайны.
– Что, и Мирто нельзя сказать?
– Никому, – покачал головой Никос, ставший еще более серьезным.
Я дала слово – скрепя сердце. Никос достал из кармана пачку сигарет, аккуратно надорвал пленку, открыл ее, вложил под золотую фольгу сложенную бумажку и снова заклеил пленку.
– Пусть Нолис отдаст это ссыльным, – сказал он и положил пачку мне в карман. – Как только он вернет ее, тут же иди за тетрадками сюда, к кире Ангелике. Я знаю, что это неподходящее занятие для детей, – вздохнул он. – Но мы живем в очень-очень трудные времена.
Расспрашивая меня про школьные новости, он снова стал похож на прежнего Никоса, который пел с нами песни и беззаботно играл в игры детей, которым нет нужды прятаться. Я рассказала ему все: о школе, об Алексисе и его отце…
Никос очень расстроился, когда я сказала, что Мирто хочет стать звеньевой. Он не позволил мне оставаться дольше, чтобы дома меня не потеряли.
– Ты еще долго будешь на острове? – спросила я, уходя.
– Это не от меня зависит, – отозвался Никос и торопливо погладил меня по голове.
Вернувшись домой, я обнаружила, что там дым коромыслом. И только у Мирто сияли глаза. Она все-таки станет звеньевой! Так сказал папа! Он вернулся с работы и рассказал, что его вызвал директор, господин Периклис, и сделал ему замечание за то, что, как ему пожаловался господин Каранасис, он не позволяет Мирто стать одной из первых фалангисток нашего острова. Папа пытался оправдаться, заметив, что Мирто еще слишком мала… вот пойдет в гимназию и… Тогда господин Периклис сказал ему, что Мирто была выбрана господином Каранасисом, и хотя она еще мала, но высокая и одна из самых красивых девочек в школе. Ей хотят сшить форму фалангистки, сфотографировать и разослать ее фотографии во все журналы мира, а те поместят Мирто на обложку.
Господин Периклис добавил, что, может, он и папу повысит в должности, а вот если тот будет упираться и не разрешит Мирто, то он даже не знает… тут возможны последствия для его работы.
– Нам как раз этого и не хватало, – бушевал папа, – увидеть нашего ребенка на обложках фашистских журналов. Какой позор!
– Страшно даже подумать, – вздохнула мама, и глаза ее наполнились слезами.
– Но я лишусь работы, понимаете, – простонал папа. – Господин Периклис ясно дал понять: отказ не останется без последствий. Так или иначе, вскоре это точно будет обязательным, и все дети там окажутся.
– Но мы хотя бы не станем посмешищем, побежав туда первыми, – разозлился дедушка.
Когда в разговор вступила тетя Деспина, которая снова сказала, что мы пожалеем, если будем мешать карьере Мирто, нас отослали в комнату. Однако скандал было слышно и наверху. До того, как у нас ввели диктатуру, никто так резко друг с другом не разговаривал.
– Нет, ты послушай, меня даже в журналах будут печатать! – раздувалась от гордости Мирто, как будто про нее уже печатали статьи. – Мне сошьют форму!
И я не могу сказать ей, что видела Никоса и что ему совсем-совсем не понравилось ее рвение стать звеньевой у фалангистов!
– Мои поздравления, – в комнату вошла Стаматина. – Ты станешь звеньевой, госпожа Мирто, твой отец принял решение. Чтоб у него ноги отнялись, у этой жабы, что нам на шею села! – процедила она сквозь зубы, чуть не искрясь от ярости.
– ОЧСЧА, ОЧСЧА! – пропела Мирто. – ОЧСЧА: я стану звеньевой!
И от избытка чувств она пнула покрывало на своей кровати.
– ОЧПЕЧА, ОЧПЕЧА! – тихонько шептала я, завернувшись в одеяло с головой.
ОЧПЕЧА, потому что у меня секреты от Мирто. ОЧПЕЧА, потому что дома все взрослые переругались. ОЧПЕЧА, потому что Никос прячется в пыльной каморке. ОЧПЕЧА, потому что Алексис уже пять дней ходит в школу в чужой обуви.
30 октября у нас отменили занятия по случаю праздника сбережений. Дедушка был вне себя.
