Алки Зеи - Леопард за стеклом
– Может, урок краеведения? – спросила я у Алексиса.
– Точно что-то другое, – ответил он, – ведь собрали и старшие классы, а у них никакого краеведения быть не может.
Дойдя до площади, мы растерялись. Прямо в центре, там, где на колонне гордо восседал мраморный лев, горел огромный костер. Чуть подальше на трибуне стояли губернатор, Амстрадам Пикипикирам, отец Пипицы и епископ в своем облачении. Вокруг костра было полно детей из других школ. Мы ничего не понимали.
Вскоре подошли два человека, которые тащили на плечах огромные мешки. Они продвигались сквозь толпу, расталкивая тех, кто попадался им на пути, и, дойдя до костра, выпотрошили свои мешки прямо на землю. Это были книги!
– Что они делают? – спросил Алексис у какого-то мальчика, стоявшего возле нас.
– Жгут вредные книги, – спокойно ответил тот.
Господин Каранасис забрался на трибуну и начал вещать. Он говорил об ужасных книгах, отравляющих души и превращающих людей в преступников.
– Пойдем поближе, посмотрим, – предложил Алексис.
Мы протиснулись сквозь толпу и подобрались к самому костру. Ребята из старших классов уже прыгали через огонь, как будто сегодня был канун дня святого Иоанна. Странно горят книги. Вначале, как только огонь доходит до страниц, книга открывается, словно ее касается невидимая рука, а потом, когда книга вовсю уже горит, она становится похожей на цветок, закрывающий свои лепестки. Огонь умирает, и тогда через него могут перепрыгнуть даже младшеклассники.
Люди с мешками снова и снова подходили к костру и вытряхивали книги. Пламя становилось все выше, выше, дети визжали, соревнуясь, кто лучше прыгнет. В какую-то секунду, когда высыпался очередной мешок, несколько книг выкатились прямо к нашим ногам. Я хотела было подтолкнуть одну к огню, но остановилась. Где-то я уже видела эту книгу… В черном переплете с золотыми буквами… Я приподняла ногой обложку и – да, теперь я уже была уверена. Это один из дедушкиных «древних». Дедушка все свои книги подписывал фиолетовыми чернилами. Я тут же узнала подпись: широкая, на полстраницы, на форзаце. Дедушка никому не позволил бы даже прикоснуться к своим книгам. Как здесь оказался его «древний», готовый упасть в костер? Я наклонилась и подобрала книгу. Подержала немного в руке…
– Брось ее, бросай, ну же, быстрее, – зашипел Алексис и попытался вырвать книжку у меня из рук, чтобы бросить в костер. – Ты что, не видишь – на тебя смотрят!
Я растерялась. На трибуне господин Каранасис и Пикипикирам о чем-то говорили, показывая на меня. Я обвела площадь взглядом и увидела детей и даже взрослых, которые кричали и прыгали через костер, но большинство стояли, сжав губы и не издавая ни звука. Я смотрела и смотрела сквозь них, веря, что сейчас увижу человека в надвинутой на глаза шляпе и с густыми усами-щеткой!..
Затем, сама уж не зная, как и почему, не помня себя, я повернулась и начала расталкивать тех, кто стоял позади меня, чтобы вырваться из этого круга, а он сжимался и сжимался, выжимая нас с Алексисом в первый ряд, к огню. Алексис последовал за мной. Выйдя из толпы, мы остановились, чтобы перевести дух. Над нашими головами, словно ночные бабочки, порхали кусочки обгорелой бумаги.
– Видела бы ты, как посмотрел господин Каранасис, когда ты наклонилась за книжкой! – сказал Алексис.
Когда огонь потух и книг не осталось, люди стали расходиться. Господин Каранасис сказал, что время занятий вышло, в школу можно не идти, и нас отпустили по домам. Мы пошли с Алексисом. Не могу объяснить почему, но я так и не сказала ему, что книжка, которую я подняла из костра, была «древним» моего дедушки. Когда мы перешли площадь, я увидела, что у стены одного из домов стоит дедушка, а рядом с ним отец Алексиса. Они не разговаривали. Просто стояли спиной друг к другу, застыв в безмолвии. Дедушка палкой отшвыривал клочки бумаги, засыпавшие и мостовую, и тротуар. Мы с Алексисом подбежали к ним.
– Дедушка, твой «древний» сгорел в костре! – закричала я.
– Я знаю, знаю, – покачал он головой.
Отец Алексиса повернулся в смущении:
– Представь меня своему дедушке, Мелисса.
– Дедушка, это отец Алексиса…
Я даже договорить не успела, как они протянули друг другу руки…
– У вас тоже взяли книги? – вполголоса спросил отец Алексиса.
– Сегодня утром пришли с мешками, – горько отозвался дедушка.
– У меня забрали даже рукописи, – продолжил отец Алексиса и посмотрел по сторонам.
Впереди шли мы с Алексисом, а за нами следовали взрослые. Дул ветерок, и прямо посередине улицы кружились, словно танцуя, обгоревшие обрывки книжных страниц.
– Наш остров всегда будет помнить этот позор, – услышала я дедушку.
– Боюсь, это только начало, – донесся голос отца Алексиса.
– Смотри! – Алексис показал на бумагу. – Из них получилась буква «омега».
Платон! «О» через «омегу». Так звали «древнего», сгоревшего на костре.
Когда я еще только учила алфавит, мне очень нравилась эта буква, и я даже завидовала Мирто, что ее имя пишется через «омегу». Научившись читать по слогам, я шла в дедушкину библиотеку: он разрешал мне залезать на лесенку и читать корешки его «древних». Пла-тон… Платон…
– Дедушка, могу я так назвать своего мишку?
– Ну, если он мудр, как Платон… – засмеялся дедушка.
Он, конечно, не был мудр, но слово «Платон» мне ужасно нравилось, и мишка был окрещен.
По возвращении домой дедушка отвел меня в кабинет. На полках виднелись пустоты – следы унесенных книг.
– То, что ты сегодня видела, Мелисса, помни всегда, всю свою жизнь. И, когда я умру, пусть эти пустые места на полках так и останутся пустыми в память тебе о том, что произошло в этот день.
Так сказал мой дедушка, и, боюсь, впервые в своей жизни я увидела, что он сидит сгорбившись, а не как всегда – прямо-прямо, будто палку проглотил.
Мирто на площади не было – ее отправили на примерку формы фалангистки.
– ОЧПЕЧА, ОЧПЕЧА, – говорит она перед сном. – Ведь я не видела костра.
– ОЧПЕЧА, ОЧПЕЧА, – отзываюсь я. – Потому что я его видела.
Я закрыла глаза, но сна не было. Передо мной то вставал Никос с усами-щеткой, то «омега» кружилась в центре улицы… И огонь, огонь, огонь… Листья пламени расцветают, поднимаются всё выше и пожирают дедушкину библиотеку, чтобы добраться до мудрости книг.
Со дня большого костра, стоило мне услышать «ПА ВУ ГА ДЕ КЕ ЗО НИ», я знала, что за ними последует и дверной колокольчик. В него позвонит отец Алексиса. Они с дедушкой стали большими друзьями с этого дня.
Каждый раз, когда мы возвращаемся из школы, дедушка меня спрашивает:
– Ну, и что вы делали сегодня?
Мы рассказываем об уроках, которые у нас были, о том, узнали ли мы что-нибудь новое. В последнее время Мирто все время отвечает:
– У меня не было уроков. Меня забрал из класса господин Каранасис на репетиции.
– Многому же ты так выучишься, – качает головой дедушка.
Правду сказать, и в моем собственном классе мало нормальных занятий. Постоянно вызывают кого-то из ребят на репетиции, потому что приближается великий праздник «юбилея диктатуры и нашего благоденствия», как говорит господин Каранасис.
– Вот увидишь, – заметил Алексис, – «нормальные» дети будут читать самые большие стихотворения, а мы, «со скидкой», – какие-нибудь огрызки.
Я не обратила на это особого внимания. Только удивилась, что Пипица, которая по декламации хуже всех в классе, будет читать огромное стихотворение. Она читала его на одном дыхании, без пауз, монотонным и плаксивым голосом. С бедняжки госпожи Ирини семь потов сошло в попытках заставить ее прочувствовать хотя бы одно слово из того, что она читала, но тщетно.
У нас в классе есть девочка, ее зовут Антигона. Когда госпожа Ирини вызывает ее к доске читать стихотворение, весь класс замирает! Антигона – не «нормальная» ученица и не «со скидкой». Она учится «даром». Ее мама – прислуга в доме господина Каранасиса, и он, чтобы не платить ей за услуги, взял Антигону в школу. Мы с Алексисом очень ее жалеем и даже говорим, что куда лучше быть «со скидкой», чем «даром». Ведь что бы ни делали и как бы ни шалили другие дети, расплачивается за это Антигона. Если испачкают туалет или забрызгают стены чернилами, приходит господин Каранасис, вызывает ее с урока и отправляет всё отмывать. За партой она сидит без пары. В классе нас нечетное количество, так что кому-то приходится сидеть одному. Зайдя как-то в класс, господин Каранасис сделал нашей учительнице замечание за то, что она посадила Антигону вместе с дочерью Амстрадама Пикипикирама.
– Пора бы уже, госпожа Ирини, научиться отделять зерна от плевел.
Она покраснела как мак, Антигона – тоже. Потом Антигона встала, собрала свои книжки в ранец, пересела за пустую парту и закусила губу, чтобы не заплакать. Маленькая Пикипикирам ревела в голос. Она хорошая девочка. Хотя коротышка и бледная как смерть. А учится так себе. На переменке она умоляла Антигону:
