Петер Гестел - Зима, когда я вырос
Я смотрел на дом. Окна нижнего этажа выглядели безжизненными.
— Это был веселый дом, — сказала Бет. — Раньше.
— А-а… — сказал я.
Зван мне почти ничего не рассказывал, но я хотел услышать про дом от него, а не здесь, посреди улицы, от Бет.
— После школы я часто гуляла с Пимом. Мы ходили на детскую площадку в парке. Пим сразу взбирался на самый верх шведской стенки. Я кричала: «Спускайся, а то упадешь!» Тогда он смотрел на меня сверху и смеялся надо мной. «Я тебя нашлепаю!» — кричала я.
— И часто ты его шлепала?
— Никогда.
— Почему?
— Я не умела.
— А вот моя мама очень даже умела.
В окне дома показался какой-то грузный дядька. Ногтем мизинца он ковырял в зубах. На рукавах его рубашки выше локтя были надеты резинки. Ему явно не нравилось, что мы здесь стоим; по его лицу казалось, будто у него болит живот.
Бет уперла руки в бока и подняла голову, подбородком вперед.
— Ты на него злишься?
— Велика честь, — сказала Бет. — Я его знать не знаю.
Грузный дядька покачал головой, хотя никто его ни о чем не спрашивал.
— Пойдем, — сказала Бет.
Мы пошли прочь от дома с дядькой в окне.
— И я был в этом доме?
— Ну да.
— А тебе тогда сколько было лет?
— Мне — семь. Ты пришел с двумя куколками.
Я остановился.
Бет остановилась.
Про этих вязаных куколок я с тех пор ни разу не вспоминал. А Бет их запомнила. Я их всегда прижимал к носу, так что они становились липкими.
— Да, — сказал я, — у меня были две вязаные куколки. Их для меня сделала мама. Гномик-девочка и гномик-мальчик. Они мне так понравились, что я целую неделю ими болел. Здорово, что ты их запомнила.
— Вязаных куколок ты помнишь, — сказала Бет, — а нас нет?
— Вас я тоже помню.
— И что ты помнишь?
— Помню комнату, полную людей.
— Ты сочиняешь, Томас.
Я зажмурился.
— И что ты там делал? — услышал я ее вопрос.
Я пожал плечами. Я уже сказал все, что помнил. А выдумывать ничего не хотел — я уже знал, к чему это может привести.
Открыв глаза, я увидел, что Бет внимательно смотрит на меня.
— Что же случилось с этим домом? — спросил я.
Она не ответила, но мне показалось, что ее темные глаза говорят: «Ты же сам только что сказал про себя, что хочешь услышать обо всем от Звана. Вот и запасись терпеньем».
— Пошли, — сказала она.
Бет пригласила меня наверх. По лестнице я поднимался только с одной сумкой, Бет сжалилась надо мной.
В задней комнате (раздвижные двери были закрыты) Зван как пай-мальчик сидел за столом и играл сам с собой в шахматы, сам передвигал и белые, и черные фигуры — чокнулся он, что ли.
— Подлюга, — сказал я ему спокойно, — ты смылся нарочно, чтобы не таскать сумки. Только попробуй сказать, что это не так.
Зван поднял глаза.
— Ну-ну, — сказал он весело, — значит, Бет тебя заарканила.
— Разбирайтесь сами, — сказала Бет, — у меня хватает дел на кухне. Как мама?
Зван переставил фигуру.
Бет скрестила руки на груди, нетерпеливо постучала носком туфли по полу.
— Она спит, — сказал Зван.
— Сегодня утром у нее было еще восемь таблеток.
— Сейчас осталось шесть.
— Хм…
Бет повернулась и вышла из комнаты.
Я смахнул все фигуры с доски.
— Зачем ты меня дураком выставил, — сказал я, — зачем мне свинью подложил?
— И правда большую свинью, Томас? — спросил Зван.
— Мы ходили на Ден Тексстрат. Я видел этот дом. На нас из окна смотрел злой дядька — вся эта чертова Ден Тексстрат заселена злыми дядьками.
Зван покачал головой: нет.
— Что значит «нет»? Я сам знаю. Меня потащила туда Бет.
— Нет, Томас, — сказал Зван, — так нечестно.
— Это ты поступил нечестно. Я пер за тебя сумку, я пер за тебя две сумки. Бет сказала: давай я у тебя одну возьму, я сказал: потащу обе, не суйся, и ничего мне не трудно, но когда меня надувают, терпеть не могу, это подло, зачем ты так?
— Я не подлец, — сказал Зван.
Я подошел к нему, хотел двинуть его в бок, но он выставил локоть. Тогда я схватил его за руки и опрокинул на спину, он не сопротивлялся, я сел верхом ему на живот и прижал его руки к полу.
— Ты чего щекочешься? — сказал он.
— Проси пощады, — взревел я, — немедленно проси пощады!
— Где ты такого набрался? — спросил Зван.
— Или я тебя никогда не выпущу!
— Что такое пощада? Это что-то у католиков? Я не католик — а ты, что ли, католик?
— Я, черт возьми, не католик и не протестант, я ни то, ни то, — расшумелся я. — Мы с папой вообще не ходим в церковь. Папа говорит, туда лучше не ходить, потому что тогда нормально относишься и к тем, и к другим, а кто ходит в церковь, тот на дух не выносит тех, кто не ходит.
Зван затрясся от смеха, я затрясся вместе с ним.
— Пощады! — снова заорал я.
— Ни за что, — сказал Зван, — ни за что не буду просить пощады у сквернослова!
Тут вдруг открылись раздвижные двери.
Оттого что Зван жутко испугался, я тоже испугался.
В дверях стояла тетушка Звана. Лицо у нее было худое и бледное.
Я все еще сидел верхом на Зване.
Тетя не верила своим глазам и пришла от нас в ужас.
Я отпустил Звана, и мы поспешно поднялись.
— Простите, пожалуйста, тетя Йос, — сказал Зван, — но я должен был устроить нагоняй этому мальчишке.
Теперь тетушка Звана посмотрела на меня.
— Здравствуйте, мефрау Зван, — сказал я. — Я помогал делать для вас покупки, ходил по магазинам вместе с Бет.
— Какой вы подняли шум, — тихо сказала она, — какой ужасный шум. Что-то случилось, Пим, что же такое случилось?
— Ничего не случилось, — сказал Зван, — мы просто немножко поборолись, даже говорить не о чем.
— Доктор не разрешает мне просыпаться от такого непонятного шума, Пим, ты же знаешь.
— Да, — сказал Пим, — я знаю.
— А ты что тут делаешь? — спросила она у меня.
Я пожал плечами.
— Я тебя уже видела, — да ведь? Или мы не знакомы?
— Мы знакомы, — сказал я.
— Я испугалась, — сказала она. — Я подумала, что в доме чужие.
— Это были мы, — сказал я.
Зван вмиг сделался тем же жутко серьезным Званом, который сидел в школе на последней парте.
— Извините, пожалуйста, тетя Йос, — сказал он. — Это я виноват. Это я выкинул финт.
В комнату вошла Бет.
На ней был передник. Рукава темного свитера засучены. На белых руках виднелись родинки, очки сдвинуты на лоб, она смотрела на нас прищурившись.
— Выкинул финт… — повторила тетя Йос. — Ну и лексикон, Пим!
Я хмыкнул.
— Разве я так сказал? — удивился Зван.
— С кем поведешься… — начала Бет.
— От того и наберешься, — закончил я.
— Они же дети, мама, — сказала Бет и вышла из комнаты.
— Я не могла пошевелиться, — сказала тетушка Звана, — от испуга.
— Теперь лучше опять лечь, — сказал Зван.
— Он симпатичный мальчик, — сказала тетя, — но употребляет грубые выражения. Ты заметил, Пим?
Зван вздохнул.
Я засмеялся. Мне ужасно нравился этот странный дом с его странными обитателями.
В моей кровати, на которую тетя Фи крепко-крепко натянула постельное белье, я чувствовал себя неуютно. Она так далеко засунула под матрас края одеяла с верхней простыней, что я под ними не мог пошевельнуться. За окном и в соседних домах было тихо, но я все равно слышал какие-то звуки: на улице кошка жаловалась на холод, какой-то мужчина сказал громко: «А теперь спать».
— Постараюсь, — пробормотал я.
Я зажмурился и нырнул по шею под холодное одеяло.
— Оп-па, — сказал я, — была не была!
Я принялся изо всех сил молотить ногами; одеяло и простыня высвободились из-под матраса, теперь я смог превратить свою постель в уютную норку.
Я подумал о папе.
И услышал его голос: «Прежде чем заснуть, вспомни все, что произошло за день, — тогда мысли превратятся в сны».
Я стал вспоминать дом на Ден Тексстрат.
Я был там давным-давно. Мне вспомнилась комната, полная людей. Когда уже стемнело, папа отнес меня на руках домой. Вдоль канала Лейнбан мама шла впереди нас. Я был такой сонный-сонный. Мама обернулась и посмотрела на меня — белое лицо в свете фонаря. Привет, мама!
Было ли это после дня рождения Звана?
Не помню.
Может быть, из этого стоит сочинить интересную историю?
Да, я мог бы им рассказать: «Они смеялись, у всех на головах были праздничные колпачки, один мальчик с важным видом стоял на столе. Но самое чудесное было потом: когда мы спели деньрожденную песенку и наелись печенья и конфет, мальчик забрался на колени к мужчине — к мужчине в темном костюме, у которого на голове тоже был красный колпачок с желтым помпончиком. И мы слушали песню „Sonny Boy“. Когда пластинка доиграла, мужчина поднял мальчика над головой и сказал: „Санни, Санни, я не отдам тебя этим чертовым ангелам, завтра мы поедем в Девентер“».
