Исай Мильчик - Степкино детство
Голова старухи опять опустилась на клюку, и опять она что-то забормотала.
— Бабушка, — крикнул Власка над самым ее ухом, — скажи, что кладут на глаза калмычинам: пятаки или гривны? Скажи, мы на сбитень спорим.
Старуха бессмысленно уставилась на Власку, потом подняла над головой свечу и сказала:
— Гляди вон сам.
Огонек свечи осветил сначала желтые космы на трясучей голове самой старухи, ее задранный кверху подбородок, обросший седой порослью. Потом заблестел на обтянутых скулах мертвеца, на кончике носа.
На груди у калмыка Степка увидел медную дощечку — иконку Николая-угодника. Свет упал покойнику на лицо. Два больших медных пятака темнели на глазных впадинах. Мертвец точно смотрел ими на Степку.
Власка дернул за рубашку Суслика и зашушукал:
— Видишь, пятаки.
Суслик и сам отлично видел, что пятаки. А все-таки сказал:
— Нет, гривны это.
— Да пятаки же, ну, смотри. Покупай теперь сбитню.
Суслик молча сунул Власке под нос фигу и снова повернулся к старухе:
— Бабушка, ведь калмык не нашей веры, зачем же ты ему Николу положила?
Старуха сердито пожевала губами.
— Дурак, — сказала она, — Никола над всеми святыми — и русскими и калмыцкими — старшой. Он и от волны морской спасает, и ветер попутный нагоняет. На море только один Никола — бог.
— Купишь, что ли, сбитню-то? — канючил Власка. — Ведь пятаки на глазах у него. Пятаки! Я, я выиграл, — тыкал себя пальцами в грудь Власка. И вдруг заорал на весь амбар: — Степка, что он меня щиплет!
Но тут звякнула снаружи задвижка. Приоткрылась дверь, в щель хлынул свет, и в амбар просунулась Капка. Она тяжело дышала, косичка торчала у ней кверху, глаза испуганно моргали.
— Фургонщики! Мамыньку схватили.
В амбаре сразу стало тихо. Степка, сдвинув брови, уставился на дверь. Фургонщики! Что теперь делать?
Капка присела на пол и, обхватив голову обеими руками, раскачивалась из стороны в сторону.
Втянув тонкую шею, Суслик во все глаза глядел на Степку. А Власка, не мигая, смотрел, как раскачивается, сидя на корточках, Капка.
Наконец Степка опомнился:
— Бежим!
И первым ринулся к двери.
Глава X. Фургонщики
Выскочили ребята из амбара и остановились. Вот они, фургонщики. Двое их. Один — длинный, другой — малорослый. Оба в черных балахонах до пят, оба — в кожаных рукавицах по локоть. Они уже схватили Звонариху и тащат ее на носилках к воротам. Звонариха охает, стонет, высовывает из-под одеяла черные, будто обугленные, руки.
— Ох, смерть моя, смерть! Куда вы меня, злодеи…
А пальцы-то у ней, ой, какие пальцы, — скрюченные, узлом сплетенные.
Капка бесстрашно идет возле носилок, подтыкает под Звонарихины бока лоскутное одеяло, подушки под головой поправляет.
Степка, Суслик и Власка стоят у крыльца, смотрят в спины фургонщикам и не шелохнутся. Еще оглянутся фургонщики, сцапают их заодно со старухой и тоже утащат не знай куда.
У ворот уже стоит наготове черный фургон, похожий на те, в которые живодеры загоняют собак. Кучер уже распахнул дверцы фургона. Некому заступиться за Звонариху. Еще минута какая-нибудь — и увезут Звонариху, и костей ее не сыщешь.
И вдруг в эту последнюю минуту, как из-под земли, вырос сам хозяин, Гаврила Звонарев. Борода у него войлоком, ноги колесом. Он встал поперек ворот, раскинул руки и загородил фургонщикам дорогу.
— Не пущу! Мой двор! Я — домовладыка!
И закричал ребятам:
— Парнишки! Спускай скорее Лютру! Бей их веслами!
Ребята сорвались с места и кинулись к Гавриле. Капка крикнула:
— Под крыльцом весла! — и, мотнув косичкой, бросилась спускать Лютру.
Степка, Власка и Суслик выхватили из-под крыльца по веслу и все трое побежали к фургонщикам.
— Дай им, дай! Бей их! — орал Звонарев.
Ребята скакали вокруг фургонщиков и только веслами махали. Хочется ударить, а страшно.
А фургонщики, как немые, волокут молчком Звонариху и прут прямо на Гаврилу. Гаврила пятится от носилок и все орет: «Я домовладыка! Не пущу!» А ударить фургонщиков тоже боится.
И утащили бы фургонщики Звонариху, если бы вовремя Капка не спустила с цепи Лютру. Лютра кинулась на фургонщиков, вцепилась в их балахоны — только клочья полетели.
Тут и голос взялся у фургонщиков.
— Отбивай собаку! — заорал длинный. — Вышибай старика!
Маленький, не выпуская из рук носилок, зацыкал, затопал на Лютру. Хочет страху нагнать, да кто же его бояться станет! Сам щуплый, как пигалица. И ни усов у него, ни бороды. А голос тонкий, бабий. Тощие ноги болтаются в сапогах, как пестики в ступе. Всего-то его на кошачий обед…
Степка сделал быстрый подсчет в голове: ребят — трое, Капка — четыре, собака — пять, Гаврила — шесть. А фургонщиков двое. И решился — прыгнул вперед, зажмурился и треснул маленького веслом по спине.
Фургонщик так и охнул. Носилки выпали у него из рук. Звонариха со всем своим скарбом шлепнулась на землю. Сидит на своем тряпье — седая, костлявая.
Обрадовались ребята: наша взяла! И вместе с Гаврилой кинулись поднимать старуху. Ухватили старуху — кто за руку, кто за ногу — и потащили назад, к дому.
— Куда вы ее, архамеды! — завопил длинный. — Казенная она! У меня на нее бумага с печатью.
А Гаврила только бормочет: «Хоть с бандеролью… Наплевать…» — и тащит старуху. И ребята ему помогают.
Уже успели до навеса дотащить, где у Звонаревых старые паруса лежат.
Тут большой фургонщик толкнул маленького и крикнул:
— Бери фургон, скачи за Ларивоном! Живо!
Тот пулей вылетел за ворота. И Лютра за ним.
Оставшись один, длинный принялся отбивать старуху. За двоих работает. Руки у него, у черта, сильные, кулаки тяжелые. Первому Степке досталось — с ног его сбил. За Степкой Капка покатилась. За Капкой — Суслик с Влаской. В одну минуту расшвырял ребят и сцепился с Гаврилой. Уперлись лбами друг в друга, и каждый тащит Звонариху к себе, и шипят друг на друга:
— Моя старуха!
— Пусти!
— Моя старуха!
— Пусти!
— Старуху-у-у! — заревел на весь двор Гаврила.
— Откатывайся! — просипел фургонщик.
Вдруг Гаврила отпустил Звонариху и кинулся на фургонщика. Схватили друг друга за грудки, закружились, завертелись и рухнули на землю.
И тут увидел Степка такое, что у него дух захватило. Штаны! Синие с кантом штаны, такие же, как у Ларивошки. И Капка, и Суслик, и Власка — все увидели: как у Ларивошки, синие с кантом штаны. И все поняли: так вот кто такие фургонщики — они переодетые городовые! Вот так так! Что же теперь? Бежать?
Вдруг на улице что-то затарахтело, закудахтали куры, забрехали псы. Через забор взметнулись клубы пыли. Ребята бросились за ворота. Навстречу им бежали бабы, кто с чем: кто со скалкой, кто с метлой, кто с коромыслом. Кривая баба Печенка — кума Ефима Засорина — в фартуке, с ухватом в руках, волокла маленького фургонщика. Позади всех пьяный водовоз Шарифка, качаясь из стороны в сторону, вел под уздцы лошадь с фургоном.
Так вот оно что! Не доскакал маленький до будочника, поймали его бабы. Степка подбежал к нему и заглянул под балахон. И у этого штаны синие с красным кантом. И этот городовой.
Все — и бабы с маленьким фургонщиком, и Шарифка с фургоном — ввалились в открытые ворота звонаревского двора.
Длинный фургонщик уже бросил Звонарева и метался по двору.
— Убивают! — вопил он.
Маленький вырвался из рук Печенки и тоже бегал по двору, и тоже вопил:
— Убивают! Караул!
А Печенка вскочила на бочку и закричала на весь двор:
— Ворота запирай! Держи их!
И сейчас же бабы кинулись ловить фургонщиков. Фургонщики метались от ворот к горнице, от горницы к воротам. Но деться было некуда: со всех сторон к ним тянулись руки. Около бочек, на которых ребята дожидались покойника, бабы всей гурьбой навалились на фургонщиков. Степка уже не видел их, он слышал только ругань, крики, щелканье и шлепанье коромысел.
Сбившись в кучу, ребята стояли и глядели.
— А вы, соображения у вас нет! Тащите старуху в сторону. Потопчут ее.
Ребята всей стайкой побежали к Звонарихе, подхватили ее и понесли к навесу. Суслик тащил ее за голову, Власка с Капкой за ноги. Степка бегал вокруг и командовал:
— Суслик, голову, голову ей держи. Власка, черт, как ты несешь? Не видишь, спина у ней по земле волочится!..
А старуха стонет:
— Ох, уроните… Ох, смерть моя пришла…
А там, у бочек, шумят бабы. Печенка уже машет ребятам:
— Веревок! Веревок сюда!
— Веревок! — гудит за Печенкой весь двор.
Ребята втащили Звонариху под навес и бросились в горницу за веревками. В горнице — будто Мамай прошел, все вверх дном. Лавка опрокинута, под ногами угли хрустят, кадка на боку валяется, вода лужей разлилась по полу. Ребята живо отыскали веревки — они висели в сенях на гвозде — и помчались снова во двор: фургонщикам руки крутить.
