Михаил Штительман - Повесть о детстве
— Да, того.
И рабочие с любопытством всматривались в веснушчатое лицо Семы.
— Похож-таки на отца.
— Это будет видно, — улыбаясь, отвечал Моисей.
По пути домой Моисей спросил Сему:
— Ну как, дружище?
— Очень нравится, — откровенно признался Сема. — Завтра тоже будем?
— И завтра и послезавтра.
— А послепослезавтра?
— Дела найдутся… Ну, держи свою долю.
Прислушиваясь к звону медяков в кармане, Сема счастливо улыбался. Ну, если два дня — так два дня. И то пригодится!
— Слушай, дядя Моисей, у тебя нельзя немного бумаги забрать?
— Забрать? Зачем забрать? — Моисей остановился и удивленно посмотрел на Сему.
— Совсем мало. Какой-нибудь пустяк. Я сегодня могу устроить замечательное дело. Ты понимаешь, Пейся из моего товара будет делать змеи и менять их, а то, что выменяет, — пополам. Ты понимаешь, какое дело, дядя Моисей? Дай бумаги!
Но дядя Моисей ничего не ответил. Всю дорогу он шел молча.
«Я не понимаю, — рассуждал Сема, — что случилось? Подумаешь — попросил несколько дрянненьких листков! Я могу ему заплатить, сколько они стоят».
РАССКАЗЫ МОИСЕЯМоисей заговорил только дома. Поставив на пол пустой ящик, он вынул горсточку монет и протянул ее Семе.
— Мы уже в расчете? — удивленно сказал Сема.
— Нет, — ответил Моисей и улыбнулся. — Так тебе нужно несколько листков?
— Штук десять, не больше.
— И что будет?
— О! — с жаром воскликнул Сема. — Будут замечательные змеи! Мы их обменяем в два счета.
— Так… — задумчиво сказал Моисей. — А с кем бы вы делали это дело?
— С кем? С сыном Лурии, с сыном ребе. Мало ли с кем!
Старый Нос с любопытством остановился. Что он хочет, Моисей? Разве Сема опоздал, разве Сема не принес вовремя его жалкий сверточек?
Моисей продолжал загадочно улыбаться:
— Ну, садись и слушай внимательно. К кому попали бы эти змеи? К сыну Лурии. Так. К сыну околоточного. Так. К сыну ребе. Так… Ну, довольно. Слушай, что могло быть. Ребе Иоселе увидел змей и прочел, что на нем написано. Ничего хорошего там не сказано ни о нем, ни о раввине, ни о царе. Тогда твой ребе берет змей и идет к околоточному. Околоточный берет змей своего сына и спрашивает: не то ли самое написано в нем?
— Потом?
— Потом зовут детей и лупят их каждый по-своему. Дети говорят, что змеи выменяли у Пейси. Зовут Пейсю. Пейся говорит, что он тут ни при чем — бумажки дал Сема. А чей Сема сын? Сын каторжника. Приглашают Сему и спрашивают, где он взял эти листочки. Сема отвечает: листочки дал Моисей. Потом приходят сюда гости и отправляют дядю Моисея на поправку, потому что он похудел и ему вреден здешний климат.
— И куда бы тебя отправили? — испуганно спрашивает Сема.
— Если бы меня не отправили на свиданье с покойной мамой, то меня бы загнали в какую-нибудь Пинчугу. Прошлый раз я жил в деревне Погорюй, а теперь бы меня сунули в деревню Покукуй.
Сема встал и, тяжело вздохнув, сказал:
— Ну, не надо мне твоих листочков даже… — он остановился, — даже даром.
— Я думаю, что ты научишься ими пользоваться, Старый Нос, — весело сказал Моисей. — Ну, рассуди сам, зачем на небе эти листочки? Там они ни к чему. А здесь — другое дело. Сначала листочки сыплются, а потом дерево падает! Понял?
— Как раз это, дядя Моисей, нет, — застенчиво говорит Сема, — но остальное все понял. Теперь если б меня спросили, чьи листочки, я бы…
— Что — ты бы?
— Я бы молчал.
— А тебе — раз по зубам!
— А я ни слова.
— А тебе — два по зубам!
— А я ни слова.
— А тебя головой об стенку!
— А я ни слова.
— О, в тебе, кажется, есть кусочек от твоего папы. — смеется Моисей и ласково обнимает Сему.
* * *Дедушка приходит со службы и застает их в горячем споре. Молча присаживается он к столу и слушает.
— Ну, что ты не понимаешь? — говорит Моисей. — Я, конечно, попал в тюрьму. Ты думаешь, я был намного старше тебя? Тюрьма — это такая штука: принимают молодых, выпускают старых. Посидел я там полтора года, и захотелось мне на улицу. И я сумел сделать дело. Год я дышал чистым воздухом, но жандармы услышали мой запах, и я опять очутился в тюрьме. Это была пересыльная тюрьма со всеми удобствами и видом на море. Там я познакомился с твоим папой. Он все время торопился знать, что будет завтра.
— Я вижу, что у Семы нашелся воспитатель, — вступает в разговор дедушка. — Ты ему не можешь рассказать что-нибудь веселее?
— Почему нет? Вы не думайте, что Старый Нос ничего не смыслит. В нем есть хороший кусочек от его папы.
Дедушка смеется:
— Сема, ты слышишь, что он говорит? Не дай бог, если к папиному кусочку прибавится еще кусочек от Моисея. Бабушке опять придется иметь дело с передачами.
— Ну, этим еще не пахнет, — успокаивающе сказал Моисей. — А как ваша служба? Есть на хлеб с маслом?
— Ай, служба… — Дедушка машет рукой, — Лучше встретить волчицу, потерявшую детей, чем дурака, нашедшего деньги!
— Кто же этот дурак?
— Не дурак, а дураки, — поправляется дедушка. — Первый — это мой хозяин, второй — его компаньон, а третий, самый большой, — это я. Служащий глупцу сам глупеет. Я от них ухожу!
Бабушка стелит скатерть и важно расставляет тарелки:
— Кончайте уже говорить — ужин на столе.
С каким вкусом бабушка произносит эти слова: «Ужин на столе», с каким удовольствием она их выговаривает, — честное слово, стоит специально прийти послушать!..
МОИСЕЙ «ПОМОГАЕТ» ПОЛИЦЕЙСКОМУ— А ну-ка, повернись сюда. Подними руку!.. Опять у тебя дырка в рукаве. Не понимаю, — смеется дедушка, — каждые три-четыре года шьем тебе новый костюм, и все не хватает!
— Разве это дырка? — возражает Сема. — Это ерунда. Вот это дырка, я понимаю! — И он с важностью показывает рваный башмак.
— Ничего, — утешает Сему дедушка, — иногда люди носят дорогие штиблеты, но далеко не идут.
— Ну, мой папа уже далеко пошел.
— Твой папа, Сема, особенный человек. Хотя он мой сын, я могу это сказать.
— Особенный… Что ж в нем особенного?
— У папы, Сема, такое сердце, что на четверых хватит.
— А на какие деньги теперь будем ему посылки слать? Службы уже нет, дедушка!
Но дедушка, видно, не намерен продолжать этот разговор; ущипнув Сему за щеку, он ударяет ногой об пол и неожиданно запевает:
На высокой горе,
В зеленой траве,
Стоят двое немцев
С длинными кнутами,
Оц моц, коценю,
С длинными кнутами!
Знаешь ты эту песню? — спрашивает дедушка.
— Нет, не знаю.
— Такой большой кавалер уже должен знать хорошие песни. А эту ты знаешь?
Пусть нам будет весело,
Пусть живется весело.
Ой, зовите музыкантов,
Пусть живется весело!
— Не знаю.
— Какой стыд! Это же…
В это время входит бабушка. Она недоуменно смотрит на деда:
— Нашел себе занятие. Во-первых, ты разбудишь Моисея. Во-вторых, отчего тебе так весело?
— А что? — не соглашается дедушка. — По-твоему, весь город должен знать, что Гольдин без службы? Пусть лучше думают, что мне хорошо, пусть думают и даже лопаются от зависти.
— Положим, базар уже все знает.
— Знает, так тем лучше. — И дедушка берет бабушку под руку и, улыбаясь, напевает:
Пусть нам будет весело,
Пусть живется весело.
Ой, зовите музыкантов,
Пусть нам будет весело!
— Я вижу, что ты выживаешь из ума. Лучше бы спросил, где я была.
— О, ты уже, наверно, начинаешь давать домашние обеды.
— А если да, так что?
— Ничего. Твои обеды…
— Могут сосвататься к твоему флигелю! — отрезает бабушка.
— Моисей… — вдруг кричит Сема, — Моисей встал!
Спор утихает. Бабушка снимает платок и, взяв в руки тарелки, идет на кухню; дедушка ставит перед собой коробочку с гильзами и, насвистывая, набивает папиросы.
— Я имею к вам разговор, — тихо говорит Моисей.
Сема забивается в угол и делает вид, будто внимательно изучает пятнышки на стене. Он щурит глаза, поплевывает, трет рукавом, что-то шепчет, но уши его — там, около дедушки и Моисея.
— Я должен знать точно, кто я, — говорит Моисей. — Вы мне сказали тогда, что отец у меня умер от чахотки. Так. Братья есть, сестры есть? Как их зовут? Что они делают?
— Вы можете быть спокойны, как за железной стеной. Вы, то есть настоящий владелец паспорта, — в Америке, братьев у него нет. Есть одна сестра — слепая, она живет в местечке Трегубы. Вяжет чулки. Он был щетинщик и дома жил мало. А люди, знающие его, предупреждены.
— Значит, одна сестра… — задумчиво повторяет Моисей. — Одна, это хорошо.
— А что, вы собираетесь в дорогу?
— Я должен через пять дней уехать.
