Кейт Коннолли - Чудовище
— А что такого? — спрашиваю я, стараясь не выдать овладевшей мной паники.
Его глаза наполняются удивлением и яростью.
— Да ведь это Белладома напала когда-то на Брайр! Это от их короля нас защитил колдун. Ты что, совсем глупая, Ким?
Мое имя он выплевывает так, словно оно оставляет мерзкий привкус во рту.
У меня перехватывает дыхание.
— Не может быть, — шепчу я.
Рен стоит и дрожит так, словно вот-вот взорвется. Он смотрит на меня, словно видит впервые. Потрясенно. Изумленно. С внезапным отвращением.
— Ты — чудовище, — хрипло говорит он. — А чудовищ делает только колдун.
Я призываю всю свою силу воли, чтобы не ужалить Рена, не заткнуть ему рот. Чтобы он ничего подобного больше не говорил. Чтобы я ничего подобного не слышала. Но я не жалю его. Я разворачиваюсь и бегу прочь, в лес.
Неправда. Неправда! Отец сам жертва колдуна, а если колдун его поработил — тем более. Но он не колдун! Как только у Рена язык повернулся!
По щекам текут слезы. Сдержать их я не могу. Рен меня ненавидит. А отец возненавидит, когда узнает, что я все рассказала.
Слова Рена неотвязно звучат у меня в голове.
«Ты — чудовище. А чудовищ делает только колдун».
Я бью по преграждающей путь ветке; она ломается и осыпает мой путь листьями.
Не может быть. Это неправда. Да, отец меня создал, но он не колдун. Он ученый!
Я останавливаюсь, чтобы выровнять дыхание, прислоняюсь спиной к березе. Беда в том, что Рен озвучил те гнетущие подозрения, что в последнее время меня терзали, дал имя страху, который глубоко внутри нашептывал мне, что с отцом что-то нечисто и ведет он себя странно.
Но если отец — колдун, а не порабощенный колдуном ученый, зачем ему тогда оживлять собственную дочь и убивать при этом других девочек? Что на самом деле происходит с теми, кого увозит Дэррелл?
Нет, нет, отец не такой. Он не колдун. Рен ошибается.
И тут я сгибаюсь пополам, словно получив удар в живот, и сжимаю руками голову, в которой взрывается боль.
Перед глазами горят, сменяя друг друга, мимолетные видения. Розы. Фигурно подстриженные кусты. Паркетный пол танцевальной залы во дворце. И солнце, много солнца.
Я слышу смех, чувствую аромат роз.
Я делаю шаг на трясущихся ногах и падаю на землю, вся дрожа.
Откуда эти видения? Почему они меня мучают? Я видела и розы, и кусты, но только при лунном свете, ночью. Это не мои воспоминания.
А что, если это ее воспоминания? Той, кем я на самом деле была? И почему отец так мало рассказывал мне о прошлом?
Надо найти отца. Предупредить его, что к нам идут люди. Пусть он ответит на все вопросы и избавит меня от мучительных сомнений.
Я с трудом поднимаюсь на дрожащие ноги. Я по-прежнему чувствую аромат роз, хотя роз здесь нет. Я дрожу.
Домой.
Я мчусь во весь дух.
Я приземляюсь во дворе, распугав козлоногих кур, и бегу к передней двери.
— Папа!
Дрожащими руками я открываю дверь и вбегаю в дом.
— Папа!
Из его комнаты слышен шум. Отец выходит из-за угла.
— Кимера! Где ты была?
Я бросаюсь к нему в объятия. Он ошеломлен, но обнимает меня и похлопывает по спине:
— Что с тобой? Что случилось? Куда ты сбежала, я всюду тебя искал!
Я цепляюсь за его рубашку, пряча в ней лицо. Зачем я не послушалась отца! Зачем заговорила с Реном! Если бы не это, меня не мучили бы сейчас страхи.
Однако сомнения, которые заронил во мне Рен, по-прежнему не дают мне покоя. Я слышала то, что слышала, и узнала то, что узнала. Этого не изменить. Но сначала — спасение, остальное потом.
— Папа, сюда идут люди! Надо бежать!
Он вопросительно смотрит на меня:
— Какие люди, детка? Мы глубоко в лесу, вокруг ограда. Нас никто не найдет.
— Люди из Брайра! У них факелы, они хотят нас сжечь.
Он превращается в камень.
— Почему же это?
— Потому что я тебя не послушалась, — отвечаю я дрожащим голосом.
Мне нужны ответы, но придется быть осторожной. Если уж рассказывать, то так, чтобы отец не решил, будто я его в чем-то обвиняю, а захотел мне все объяснить.
— Ах, Кимера, какая ты бываешь глупая! Здесь нам ничто не грозит. Никто нас не сожжет, если только не явится прямо во двор. Если ты не привела людей за собой, они нас не найдут.
Отец сажает меня в мое любимое кресло у огня. Из-под ног у него выскакивает Пиппа.
— А теперь расскажи, что случилось.
Он смотрит на меня так пронзительно, словно хочет заглянуть в голову. От одной мысли об этом становится неуютно.
Отец уверен, что нам ничто не грозит, но тревога меня не покидает. Я ведь уже видела, что такое ярость толпы.
— Я была в городе и попала в толпу. Плащ упал. Я попыталась сбежать, но меня поймали. Рен помог мне удрать из тюрьмы. Он служит королю, поэтому думал, что ему сойдет с рук.
Я вытираю глаза рукавом. Отец вцепился в подлокотники кресла. Костяшки пальцев у него белые.
— И что потом?
— Сначала я убежала. Но потом услышала шум, плач, крики. Люди нашли девочку, которая умерла от моего яда. Они кричали, что я убийца. И схватили Рена. Его хотели убить за то, что он мне помог. Но я… я его спасла. Налетела, схватила его и унесла в лес.
При воспоминании о полете с Реном я краснею. Этому больше не бывать, и все же это одно из лучших воспоминаний в моей короткой жизни.
— Глупая девчонка! Значит, показалась всему городу? И унесла городского мальчишку у них из-под носа? Ты что, хочешь все провалить?
Отец так зол, что того и гляди разорвет меня на части. Я глубже вжимаюсь в кресло.
— Нет, папа, что ты. Просто я не могла позволить Рену умереть. — Я сжимаю лежащие на коленях руки. — Кажется, я его люблю.
Отец встречает мое признание насмешливым фырканьем:
— Любишь? Да что ты знаешь о любви! Не будь идиоткой! — Он качает головой, и седые пряди вокруг лица покачиваются в такт. — Вот поэтому я и не велел тебе иметь дела с людьми. Они хрупкие и глупые. А мальчишка этот просто заморочил тебе голову.
Я ощетиниваюсь:
— А вот и знаю! Это правда. Я его люблю. И он меня тоже… раньше. Ну, если можно любить такое существо, как я, конечно. Я не знаю, почему он мне помог, но это было очень храбро, храбрее всего на свете.
Хочется сглотнуть, но горло совершенно пересохло. На кончике языка вертится еще один вопрос, но задавать его мне совсем страшно.
И все-таки я решаюсь:
— Папа, а мой яд ведь не только усыпляет людей, да? Рен застал меня врасплох, когда я несла девочку, но, когда я увидела его в следующий раз, он ничего об этом не помнил. И девочки тоже наутро меня не помнили. И стражники пугались, как в первый раз.
У отца в глазах горит ясный холодный огонек.
— Да, Кимера, только поэтому он и помог тебе бежать. Твой яд лишает человека памяти о том, как ты его ужалила, и стирает еще примерно час до того. И порошок, который я тебе дал, работает так же. Ты должна бы быть благодарна. Думаешь, почему тебе так легко было проникать каждую ночь в город?
Я холодею.
— А почему ты мне не сказал?
— Потому что боялся, что ты примешь это близко к сердцу и не станешь пользоваться жалом. Ты ведь тоже почти беспамятная.
Он прав. У меня нет воспоминаний, и от этого мне грустно. Но только ли поэтому он ничего мне не говорил?
— А как ты приготовил такой яд?
О яде, который лишает памяти, я не слышала никогда — ни в разговорах, ни в книжках.
Отец натянуто улыбается.
— Об этом не беспокойся.
— А я беспокоюсь. И то, что говорят люди, меня тоже беспокоит. — Я играю кончиком хвоста, в тысячный раз разглядывая жало. — И это еще не все! Помнишь девочку, которая умерла от моего яда? Я нашла ее в холодильном ящике. Зачем ты ее туда положил? Почему не похоронил? И как она оказалась на дороге? — Я сжимаю руки, пальцы мои переплетены, словно узел, в который завязалось все внутри. — По-моему, ее телом завладел колдун. Откуда ей иначе быть на дороге? Надо усилить защиту вокруг дома, не то в следующий раз он завладеет нами!
Страх опутывает меня, словно щупальцами.
Отец хмурится.
— Та девочка могла быть заразной. В Белладоме ее хоронить отказались, поэтому я положил ее в холодильный ящик и хотел похоронить сам. — Он наклоняется вперед. — А тебе не сказал потому, что не видел нужды тебя расстраивать. Вероятно, колдун узнал, где я ее похоронил, и оставил тело на дороге, чтобы его нашли горожане.
Меня охватывает облегчение. Узел в груди ослабевает. Отец всегда готов ответить на мои вопросы и развеять страхи. Может, он все-таки не под заклятием.
— Но если колдун так быстро ее нашел, наверное, он подобрался совсем близко и следит за нами.
— Все может быть, хоть это и печально, конечно. Но ты не тревожься. Я об этом позабочусь. Здесь мы в безопасности.
— А что ты сделаешь?
Отец сводит брови.
— Сказано тебе — не тревожься.
Его строгий тон заставляет меня сжаться, но я должна закончить.
