Кейт Коннолли - Чудовище
— Что же еще это может быть? — говорит отец.
— Не знаю, — говорю я. — Наверное, ты прав.
Я кручу в пальцах тесьму, которой отделан пояс платья. Отец ошибается. В этом я уверена. От осознания этого мои руки слабеют.
Отец ошибается.
Пустота во мне порождена не воспоминаниями, а тем, что было в этих воспоминаниях. Потерей кусочков, из которых когда-то складывалась я-человек. Воспоминаниями об отце, которые я утратила насовсем. Мучительно неясным образом мамы, лица которой я никак не могу увидеть. Памятью обо всей жизни, которой словно и не было, потому что от нее у меня ничего не осталось.
— Расскажи о моей прошлой жизни! О маме!
Мне хочется спросить еще о многом — как я подружилась с садовником во дворце? Что это за маленькая белокурая девочка? Ну да не все сразу.
Но просьбе моей не суждено быть удовлетворенной. Отец отворачивается и закрывает лицо рукой. Сердце у меня рвется от жалости — жалости к нам обоим. Он не в силах произнести именно то, что мне больше всего нужно услышать.
Эту пустоту он заполнить не может.
Ярко-желтая луна висит над городом так низко, что кажется, будто достаточно взлететь чуть повыше — и коснешься ее рукой. Теперь мне все время кажется, что в городе я парю, не касаясь ногами земли.
Все дело в Рене.
Отцу бы мои прогулки не понравились, но я ничего не могу с собой поделать. Всякий раз, когда я вижу Рена, в груди у меня что-то растет, на время заполняя собой привычную пустоту. Иногда я даже боюсь лопнуть. Интересно, а я-прежняя что-нибудь подобное ощущала?
Я обвожу пальцем отражение луны в фонтане. Рен опаздывает, и с каждой секундой я тревожусь все больше. Если я не вернусь с первыми лучами солнца, отец рассердится. Хуже того — догадается, что в городе меня задерживает не только долг.
Внезапно мир вокруг сменяется другой картинкой. Я посреди шумной рыночной площади, среди людей, разноцветья, запахов. Мимо тянутся запряженные лошадьми повозки, но я иду им наперерез, не задерживаясь, словно знаю, куда хочу попасть. В руке у меня чья-то ладонь, теплая, мягкая, надежная. Я не вижу лица человека, но чувствую слабый запах свежевыпёченного хлеба с ноткой корицы.
Сердце пропускает удар. Я не вижу лица, но точно знаю, что человек, идущий рядом со мною в этом воспоминании, — не кто иной, как Рен.
В ближнем переулке слышны голоса. Они возвращают меня в настоящее, и принесенное воспоминанием ощущение радости жизни быстро меркнет.
Я-прежняя знала Рена. Знала, и он был мне небезразличен…
Но что, если прав отец? Вдруг эти «воспоминания» — не более чем порождение моего воображения? Но и это, и другие воспоминания кажутся мне самыми настоящими, и совсем отбросить их я не могу.
Голоса становятся громче. Я прячусь за парапетом фонтана, пригибаюсь пониже. Плащ скрывает меня почти целиком, но я все-таки подглядываю из-за воротника. Узнаю голос, голос Рена — но с кем он говорит в такое позднее время?
И тут я его вижу — он идет с девицей и что-то шепчет ей на ухо. А она, откинув назад плащ, смеется его словам. В груди у меня вспыхивает жгучее чувство.
Мне не нравится эта девица, не нравятся ее желтые кудряшки, розовые щеки, голубые глаза. Тоже мне, картинка из сказки!
Мне не нравится, что она идет так близко к Рену и смеется его шуткам. А я-то думала, он идет ко мне.
Ей не надо кутаться в плащ, чтобы никто не увидел винты у нее в шее. Кожа у нее сливочно-белая, никакой мешанины розовых и коричневых лоскутов, как у меня. Она может свободно отбросить плащ, а я об этом даже не мечтаю.
Она — самый настоящий человек, а я… я — нет.
Ревность.
Да, верно. Это слово всплывает у меня в голове, и, пожалуй, вполне подходит к случаю.
Рен с девицей подходят ближе, к самому фонтану, к месту, где прячусь я. Неужели Рен уже меня позабыл? Чем эта бледная моль его приворожила? Зачем он привел ее к фонтану? Снедающее меня жжение — как тысяча булавочных уколов. Будто швы, которыми я сшита, вдруг стали расходиться.
Самое большее, что мне удается, — это удержаться, не броситься на эту парочку, не выцарапать им глаза. Когти так и рвутся наружу, до боли в пальцах. Зачем Рен со мной так?
Они проходят мимо фонтана и сворачивают в переулок, ведущий к тюрьме. Я по-прежнему прячусь. В груди у меня нарастает стон, и сдерживать его нет сил. Он летит над площадью, отражаясь от вод фонтана.
Рен предпочел мне смазливую девицу.
Наверное, он ведет ее в дворцовый сад. Или в церковь с цветными витражами. Будет играть ей музыку, как играл мне.
А я-то поверила, что между нами зародилось нечто особенное. Нечто такое, что нелегко позабыть.
Впрочем, чего я хотела? Отец ведь предупреждал, что так оно и будет. Что люди меня не поймут, что я им не понравлюсь. Что гибрид вроде меня никому не нужен.
Я думала, что нравлюсь Рену, что ему со мной хорошо. По щекам текут слезы, луна в небе идет рябью. Я думала, что Рен — мой друг. А он никакой не друг. Он меня уже позабыл.
Я знаю, что сказал бы отец. Он сказал бы, что я должна забыть Рена.
Я выбираюсь из укрытия и бегу к тюрьме. Возьму первую же попавшуюся девочку и полечу домой. И никогда больше не стану дожидаться Рена у фонтана.
Слезы сменяются чувством стыда. В последнее время я слишком мало думала о долге. Я пренебрегала делом, ради которого была создана. Я предала отца. Предала мать, которой никогда не видела. Предала себя.
И все ради какого-то глупого ветреного мальчишки.
Я забираюсь в тюрьму, но полыхающая во мне ярость требует выхода. Я не прибегаю к сонному порошку отца, а вместо этого влезаю в окно и застаю стражников врасплох. Все семеро падают без сознания на пол еще прежде, чем стражники, караулящие в комнате у девочек, успевают отпереть дверь. Я вою на луну, заливающую светом окрестности, и один из оставшихся стражников бежит прочь, на улицу. Оставшиеся дрожащими руками вытягивают мечи и пытаются меня окружить. Я разрываю окружение, жалю хвостом налево и направо, и они камнем падают на пол. За дверью перешептываются девочки. Я медлю. Я не хочу делать то же самое и с ними.
Я снимаю с пояса склянку с порошком и бросаю в комнату. Когда склянка разбивается, девочки ахают, а затем наступает тишина.
Я скользящим движением проникаю в комнату и жалю ближайшую девочку, чтобы она не проснулась по дороге домой. Потом беру ее под мышку, заворачиваюсь потуже в плащ и выбегаю из тюрьмы.
На какой-то миг мне хочется поймать того стражника, что сбежал. Я узнаю его — он пахнет страхом, как те кролики, на которых я охотилась, добывая нам мясо к ужину.
Но в домах вокруг так много людей, так много дрожащих сердец, что искать мне придется целую ночь.
Нет, важнее вынести отсюда девочку. Я прячусь в тенях и скольжу по переулкам Брайра.
Откуда-то сзади ветер приносит мое имя.
— Ким! Ким!
Я не оборачиваюсь. Больше я своему долгу не изменю.
День сорок второй
Сегодня я особенно внимательна к отцу. В последние два дня я много работала в саду. Розы — вот единственное, что еще доставляет мне радость. Отец чувствует, что я изменилась, но не допытывается. Он ведь понятия не имеет, что дело в мальчике, с которым он запретил мне видеться. Если отец узнает эту историю, то будет очень разочарован.
А я не хочу его разочаровывать. Я нужна отцу. И он нужен мне.
А без Рена — обойдусь.
От, воспоминания, в котором мы шли куда-то с Реном, стало только хуже. Возможно, я-прежняя была с ним знакома. Интересно, а в моей прошлой жизни он тоже предпочел меня той девице? Или, может, это я была тем близким другом, о котором он до сих пор горюет? Ну да если вспомнить, сколько девочек погибло от рук колдуна, можно заподозрить, что друзей Рен потерял целую кучу, а не только меня-прежнюю.
Не могу о нем не думать.
Вспоминать его имя так больно, словно в нем заключена некая магия. Когда я ухаживаю за розами, их запах напоминает мне о нем. Сегодня утром я несколько раз доставала из книги засушенные цветы, которые он мне дарил. Он дал мне ощущение полноты жизни, а теперь все опустело. И пустота эта больше прежней. Странно, как глубоко может прорасти человек в чужую душу.
Мне это совсем не нравится.
Я снова и снова повторяю про себя то, что рассказывал о колдуне отец. Колдун готов перебить всех девочек Брайра, только бы удовлетворить свою тягу к черной магии. Он охотно высосал бы всю магию из Бату. Он сжег бы отца на месте. Он уничтожил бы Брайр, разобрал по камушку. Он убил бы меня — во второй раз.
Я заполню пустоту в груди своей целью. Отец на меня полагается. Я должна спасти детей, найти колдуна и убить его. Только тогда нам с отцом нечего будет бояться.
Я вытягиваю из земли сорняк и бросаю его во все растущую кучу. Как-то там поживает Бату? В последнее время я его совсем забросила. Отец уже неделю не ходил на рынок, так что и я не могла выбраться на реку повидаться с драконом. Вместо этого я возилась в саду и утопала в мечтах о ночных свиданиях с мальчиком, с которым мне даже заговаривать не следовало.
