Кейт Коннолли - Чудовище
— У тебя кто-то умер из-за колдуна. Кто это был?
Он вскидывает голову и крепче сжимает мои пальцы.
— Извини. Не рассказывай, не надо, — говорю я, уже жалея о сказанном.
Его сомнения словно клубятся между нами в воздухе, словно туман.
Спустя миг, такой долгий, что я уж решила, что вечер загублен окончательно, Рен говорит:
— Послушай, ты любишь музыку?
Музыка. В книгах я о ней конечно же читала. Музыку играют на балах, но только я все равно не очень понимаю, что она такое.
— Не знаю. А что такое музыка?
— Ты что, серьезно? — недоверчиво смотрит на меня Рен. — В твоих краях что, не бывает музыки?
— Ну, мне, по крайней мере, она не попадалась. Покажешь?
Он снова улыбается, и я ощущаю прилив облегчения.
— Идем!
По длинному, увешанному темными гобеленами залу Рен ведет меня в самую дальнюю часть церкви и там сворачивает в небольшую комнату. Льющийся в высокие окна лунный свет падает на странной формы предметы, которые висят на стенах и стоят по углам.
— Что это? — спрашиваю я, проводя рукой по какой-то штуке со струнами, протянутыми над круглой дыркой посередине. Струна вибрирует, раздается дрожащий звук, и я отдергиваю руку.
— Это музыкальные инструменты. Вот этот называется лютня. Не бойся. — Рен подмигивает и тоже касается пальцами лютни, но как-то по-другому. На этот раз звук выходит куда приятнее.
— Как ты это делаешь? — спрашиваю я в полнейшем удивлении, не сводя глаз с Рена и лютни.
— Чтобы научиться играть, нужно много заниматься. Я только чуть-чуть умею, вот на этом.
С крюка на стене он снимает еще один инструмент, больше всего похожий на пучок связанных вместе тростинок разной длины. Рен протягивает инструмент мне.
— И что с ним делать? — Я недоуменно верчу его в руках.
Рен подносит его к моим губам:
— Подуй в тростинки.
Я дую, но звук выходит какой-то унылый. Я смеюсь и отдаю инструмент Рену.
— Какой из меня музыкант!
— Я еще тебя научу, — обещает он и садится рядом со мной на скамью. Сквозь плащ и юбку я чувствую тепло его ноги. Если бы я только могла снять плащ, чтобы быть ближе к Рену! Но тогда он увидит крылья у меня за спиной и винты в шее.
Он узнает, что я не такая, как он. А я не хочу, чтобы отец оказался прав и Рен меня возненавидел. Сердце у меня слишком человеческое; что до тела, то Рену лучше этого не знать.
— Это свирель. Я на ней умею играть. — И Рен подносит свирель к губам.
Вокруг плывут и переплетаются звуки — в памяти всплывает слово «мелодия». Мелодия ритмичная, неспешная и такая грустная, что я едва могу сдержать слезы.
Так вот что такое музыка.
Мелодия взмывает и падает, и Рен покачивает головой ей в такт. Они с музыкой слились в единое целое. Сейчас Рен совсем не такой, как всегда. Комната эхом вторит его песне, и в сердце у меня просыпается странное узнавание.
И все это сделал мальчик, от которого пахнет свежевыпеченным хлебом, да пучок перевязанных веревочкой тростинок.
Наверное, музыка — это такая разновидность магии.
Мелодия становится все медленнее, звучит последняя замирающая нота. Она эхом отдается от стен, отзывается у меня в сознании и в душе. Руки у меня дрожат. Если музыка и впрямь разновидность магии, то это очень сильная разновидность. И добрая, в этом я уверена. Такую красоту колдуну ни за что не придумать.
Рен опускает свирель. Наступает тишина. Мне отчаянно хочется, чтобы он сыграл что-нибудь еще.
— Какая красивая музыка, — шепчу я.
Рен улыбается, но улыбка выходит грустная.
— Меня научил играть… человек, которого я потерял.
Я касаюсь его руки успокаивающим жестом. Пальцы дрожат.
— Послушай, извини, не надо…
— Нет, — говорит Рен, и в чертах его лица я вижу ту же грусть. — Хватит с меня секретов. Я потерял хорошего друга. Лучшего друга. Она умерла одной из первых.
— Ты по ней скучаешь.
Я беру его за руку.
— Расскажи о ней.
— У нее для каждого находилось доброе слово и улыбка. Мы дружили всю жизнь, я не помню себя без нее. Она умерла много месяцев назад, но я до сих пор не могу привыкнуть, что ее нет.
Он внимательно смотрит на меня.
— А ты потеряла мать. Знаешь ведь, каково это, когда в душе пустота?
Знаю. Эта пустота давно во мне росла. Да, внутри меня чего-то не хватает. Пустота. Место, которое когда-то было занято, а теперь пустует.
— Да, — шепчу я.
Мы сидим рука в руке и молчим. Наши сердца бьются в унисон.
И в те несколько мгновений, пока не погасли свечи, я успеваю подумать о том, что, может быть, пустоту эту еще можно заполнить.
День тридцать девятый
Я просыпаюсь гораздо позже обычного, оттого что солнечный луч скользит по моему лицу и стирает тени, словно паутину. Я поспешно откидываю одеяло. Уже почти полдень. Отец даже не разбудил меня кормить кур.
Что, если он знает, почему сегодня я вернулась только к утру? Знает, что я много времени провела с Реном и с его музыкой? Но я все-таки принесла еще одну девочку, а это главное.
Я натягиваю голубое платье и на цыпочках выхожу из комнаты. Тихонько заглядываю за угол коридора, откуда видны кухня и гостиная. Отец дремлет в кресле. На коленях у него открытая книга, у ног посапывает Пиппа.
Не похоже, чтобы он был очень сердит.
Я хватаю яблоко с буфета и крадусь мимо отца к входной двери. Розы, наверное, уже соскучились. Надо посмотреть, не пересохла ли земля. Дверь скрипит под моей рукой.
— Кимера, это ты?
Я оборачиваюсь с самой невинной из всех своих улыбок.
— А, так ты все же решила к нам присоединиться. А то я уж подумывал было послать за тобой Пиппу.
— Спасибо, что дал мне поспать. Я не собиралась быть такой соней.
Отец берет меня за руку.
— Милая, что с тобой? Тебе трудно заснуть?
— Да, — говорю я, радуясь удачной отговорке. — Трудно.
— Ну-ка, садись. Что тебя тревожит?
Насчет сна я, конечно, солгала, но тревог у меня в последнее время хватает.
— Я вынесла из тайной тюрьмы столько девочек, а они там все появляются и появляются. Как колдун ухитряется заточить их в тюрьму? Почему его никто до сих пор не заметил?
— Вот оно что. Что ж, хороший вопрос. Колдун подчинил себе очень и очень многих. Они покоряются ему и предают тех, кого любят, причем сами не всегда сознают, что делают. Они ждут, чтобы девочке стало совсем худо, и забирают ее из больницы. Это их тебе приходится обманывать и избегать каждую ночь. Они оставляют девочек в тюрьме, чтобы колдун мог натешиться. Невозможно понять, кому верить можно, а кому — нет. Вот почему ты можешь ходить в город только по ночам, когда тебя никто не увидит. Темнота укроет тебя, даже если стража будет ждать твоего появления.
В основании позвоночника пульсирует тугой холодный узел.
— Колдун этих людей использует, а они даже и не знают? Как это у него получается?
— Магия может многое, моя милая. Управлять людьми в том числе… и это еще не самое удивительное.
Я сглатываю. В горло словно песка насыпали. Ведь и Бату несколько дней назад говорил то же самое. Колдун поработил стражников. Мне очень хочется рассказать отцу про дракона, но клятва на крови напоминает о себе, и язык немеет. Терпеть не могу секреты.
— Как страшно, — говорю я, пряча кулаки в складках юбки.
— Да, страшно. Поэтому мы и должны его остановить. Поэтому ты не должна никому показываться. Поэтому нужно спасать девочек. Только так мы сможем уберечь их и не дать колдуну погубить их ради черной магии.
Но ведь это значит, что я и с Реном не должна больше встречаться! В один длинный страшный миг я решаю, что больше никогда не остановлюсь у фонтана и больше никогда не увижу Рена.
Пустота внутри растет и вот-вот поглотит меня целиком.
Долго мне этого не вынести — слишком больно. Плохо это или хорошо, понравится кому-то или не понравится, но мне необходимо видеть Рена. Каждая клеточка моего тела поет в ожидании встречи и замолкает при одной мысли о жизни без него.
— Папа… — я даже не знаю, как облечь свой вопрос в слова, — со мной что-то не так? Мне чего-то не хватает?
Как мне объяснить ту пустоту, что царит в груди, сколько бы я ни заполняла ее розами, отцом, Реном, Бату?
— Что с тобой не так? — Отец касается ладонью моей щеки. — Нет, Ким, ты у меня само совершенство.
— Но я чувствую себя какой-то неполной. Как будто чего-то не хватает.
Отец хмурится.
— Ах, ну конечно же. Вероятно, тебе не хватает воспоминаний. — Он вздыхает. — О них я сожалею больше всего. Эту часть тебя мне сохранить не удалось.
— Я сама толком не знаю, что со мной.
Я хмурюсь. Мне все же кажется, что память возвращается, понемногу, по кусочку, пусть даже отец говорит, что это невозможно. Или же я попросту схожу с ума. Иного объяснения видениям, то и дело возникающим у меня в голове, я не вижу.
