Замерзшее мгновение - Седер Камилла

Потом появилась любовная связь с комиссаром криминальной полиции. В его присутствии она чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы отогнать эти мысли. Только тогда она начала писать. Ей требовалось дистанцироваться от события. Создать достаточное расстояние между собой и мертвым.

Пустота, которую оставил после себя Кристиан Телль, заставила ее почувствовать, насколько сильно она нуждалась в любви, в мужчине в своей жизни, чтобы быть спокойной. Пустота напугала ее и снова сделала легкой добычей для нежелательных мыслей.

Ее словно отбросило назад, в тот период середины девяностых годов, когда у нее были высветленные волосы, кольцо в нижней губе и жажда любви бросала ее из одних мужских объятий в другие. Мысль об этом причиняла боль, и она гнала ее от себя. Прошло всего десять лет, но это была другая жизнь. Рядом не осталось никого из тогдашних друзей.

Если только Ханна… Может, осталась Ханна? Она была последней лучшей подружкой, прежде чем эти слова стали чужими и неприятными.

Несколько лет назад они попытались возобновить контакт: пара встреч за кофе, за пивом и разговорами о прошлом. У Ханны тогда появилась напряженность, наигранная задушевность, которой не было раньше.

Она ведь и сама решила приоткрыть только некоторые моменты своей жизни, преувеличить и приукрасить и прошлое, и настоящее. И все равно потом разочаровалась. Многое осталось невысказанным и отдаляло их друг от друга, поскольку ни одна не была готова говорить. В конце концов Ханна переехала, не оставив нового адреса.

Теперь, когда сильно накрашенное лицо Ханны Аронссон снова появилось в памяти Сейи, она уже не могла избавиться от этой картинки, чувствуя, что готова разговаривать с Ханной.

Не то чтобы она избавилась от беспокойства. Сообщение Кристиана на Новый год о втором убийстве поразило ее как удар в спину.

Она начала действовать.

В справочной ей дали телефонные номера шести Ханн Аронссон в Гётеборге и окрестностях. Первый номер, на Энгельбректсгатан в Вазастане, принадлежал женщине, которая бросила трубку, едва поняв, что Сейя, видимо, ошиблась номером. Была еще одна Ханна Аронссон в Гомоссен в Аскиме и на улице Данскавэген, но их не оказалось дома.

На четвертой попытке, номер на улице Парадисгатан в Мастхюггет, ей повезло. Она сразу же узнала Ханну. Глубокий и слегка напряженный, взрослый голос у нее был уже в подростковом возрасте. Чувственный — если не рассматривать его в контексте с зелено-розовыми волосами, окрашенными дома в ванной, и изношенными ботинками «Доктор Мартенс». Изношенности они добивались с помощью наждачной бумаги.

Ханна была лучшей подругой Сейи с седьмого класса, и их отношения, полные соперничества, переходили границы и отдавали эротизмом. Это была подростковая дружба. Они нашли друг друга естественным образом, когда люди в ком-то нуждаются. Несколько бурных лет они делились друг с другом одеждой и секретами в кровати. Даже несколько дней встречались с одним и тем же парнем. Впрочем, это выяснилось случайно, и открытие сначала сделало их непримиримыми врагами, пока к ним не вернулся здравый смысл, объединив их против этого негодяя.

Сейя с ностальгией вспомнила узкую кровать Ханны на Ландсвэгсгатан, чайник на подносе в изножье и полную мешанину из музыки: Синди Лаулер, дум метал, Аста Каск, Кейт Буш. Дверь забаррикадирована от мамаши Ханны, которая пила вино в гостиной и слушала в наушниках Ульфа Лунделла, по обыкновению, злая как черт. Несколько лет спустя она покончила жизнь самоубийством. Сейя прочла об этом в газете — небольшая заметка о том, что одна из деятелей культуры Гётеборга обнаружена мертвой в своей квартире, никаких признаков насильственной смерти.

Но на Ландсвэгсгатан, в дыму самокруток, Ханна и Сейя, естественно, ничего не знали о будущем. На Сейе полупрозрачное и, как ей тогда казалось, стильное платье-рубашка в духе шестидесятых из магазина секонд-хэнд; оно было настолько велико в почти не существующей груди, что вырез доходил чуть ли не до живота.

Они учились в одном классе, и хотя ни мамаше Ханны, ни родителям Сейи не нравилось, что Сейя ночует у Ханны по будням, видимо, чувство было не слишком сильным, поскольку никто этого не запрещал.

Ближе к полуночи они делали музыку потише и разговаривали шепотом, чтобы поддатая мамаша не стучала в дверь, требуя тишины. Комната Ханны была удачно расположена — они могли пробраться и в кухню, чтобы в молчании заварить еще один чайник травяного чая с медом, и сходить в туалет, поскольку из-за чая приходилось бегать туда ночью бесчисленное количество раз, не проходя при этом мимо спальни матери.

По утрам линолеум пестрел пятнами от чая и меда. Пустые коробки из-под дисков лежали вперемешку с книгами, которые они читали друг другу вслух: антологии молодых поэтов с громкими словами свободной любви в тот период жизни, когда любовь наиболее сильна.

Сейя уже не помнила, что их разлучило. Ах да, гимназия когда они выбрали разные уклоны. Ханна предпочла ремесленнический уклон. Естественно, уже через год она разочаровалась, но время ушло. Контакт был потерян. Закончились ночи на Ландсвэгсгатан. В юности более сильной и хрупкой бывает не только любовь. Это же относится и к дружбе.

Неужели речь шла всего о паре лет? Она считала, что Ханна знает ее лучше, чем кто-либо другой. Определенно лучше родителей и друзей детства, которым было отказано в дружбе со взрослой Сейей — той Сейей, которая спала с парнями и сделала аборт после девятого класса.

Дружба достигла кульминации именно в тот вечер: она упала в кровать Ханны, после того как ее выпустили из больницы Эстра, взяв обещание, что она сразу же отправится домой к родителям. Они словно никогда еще не были так близки. Выпившая красного вина мамаша подозрительно обхаживала ее и спрашивала снова и снова, не позвонить ли все же маме Сейи. В конце концов Ханна закричала, чтобы она не лезла не в свое дело.

И именно после той ночи дружба начала таять. Общение с другими друзьями участилось. Внезапно контакты с Ханной свелись к встречам только на вечеринках, организованных приятелями.

Теперь Ханна смущенно рассмеялась в телефонную трубку.

— Прошло лет шесть. Или больше. Чем занимаешься?

— А ты чем занимаешься? — задала встречный вопрос Сейя, услышав детский голосок на заднем плане. — Ты что стала мамой?

— Да…

В голосе Ханны прозвучала гордость.

— Его зовут Маркус. Ему четыре.

— О Боже. Я и понятия не имела, что у тебя ребенок.

— Но в этом нет ничего странного. Мы ведь не общались…

— Да, шесть лет. Или больше. Я… — Она помедлила. — Я слышала о твоей маме. Мне очень жаль.

На другом конце линии стало тихо, и на мгновение Сейя подумала, что поспешила. Ханна тяжело вздохнула.

— Ох да. Спасибо. Это случилось вскоре после того, как мы виделись в последний раз. Странно, что можно так чертовски сильно злиться на кого-то за нежелание больше жить, но для меня это было как предательство… Нет, не предательство. Черт, как удар кулаком в лицо. Вот тебе за уверенность, будто я навечно в твоем распоряжении только потому, что мне случилось быть твоей мамашей… ведь на самом деле она всегда чувствовала себя неважно… Она вскрыла вены в ванной — как мы писали в наших подростковых стихах. Так она и сделала.

— Я читала в газете, но не знала, каким образом…

— Нет, я знаю. Конечно, одна из деятелей культуры Гётеборга. Это чересчур дипломатично. В последние десять лет ее нельзя было назвать даже «кем-то бывшей», учитывая, что она никогда не являлась никем особенным. Просто злобной старой алкоголичкой с комплексом неполноценности, скрываемым за манией величия. Фу, я такая ужасная — слышишь, я по-прежнему злюсь. Но ты же помнишь, какая она была.

Сейя промолчала, не сумев найти правильных слов. Она всегда чувствовала себя неловко в обществе матери Ханны — но вовсе не столь неуютно, как случается в обществе родителей друзей. Она так и не смогла понять, в чем заключалась эта неловкость.