Эндрю Пайпер - Демонолог
– Ты говоришь как сломленный человек, Дэвид.
– Так я и есть сломленный.
– Как ты думаешь, может, было бы неплохо на некоторое время прервать этот поиск? Немного отдохнуть? Перегруппироваться?
– Это могло бы иметь смысл, если бы я хоть немного заботился о собственном благополучии, но я ведь не забочусь… Я тут держусь за кончик истрепанной нити. И не могу выпустить его из рук.
– Даже если эта нить ведет к чему-то плохому?
– Она всегда туда ведет.
Я выглядываю из телефонной будки. Машины въезжают и выезжают с парковки. Все их водители бросают взгляды в мою сторону. Вот он я, парень, которому не мешало бы побриться, пользуюсь платным телефоном-автоматом. Всего пять лет назад я бы выглядел как выгнанный с работы коммивояжер, который звонит жене по междугородному телефону. Но сегодня, в век мобильников, я смотрюсь как любопытная и даже, возможно, криминальная личность. Как недоумок из среднего класса, высматривающий, чего бы прикупить. Как альфонс, назначающий свидание. Как доморощенный террорист.
– Есть в этом мире вещи, которые большинство людей никогда не замечает, – говорю я, с удивлением услышав собственный голос. – Мы приучили себя не замечать их или, скорее, притворяться, что мы их не видим, даже если на самом деле заметили. Но существуют причины, неважно какие, примитивные или достаточно сложные, по которым в каждой религии есть демоны. В некоторых присутствуют еще и ангелы, в некоторых их нет. Бог, боги, Иисус, пророки – все эти фигуры, обладающие максимальной, предельной властью, могут варьироваться. Среди них существует множество разнообразных типов творцов. Но разрушитель всегда принимает одну и ту же основную форму. Прогресс человечества с самого начала тормозился всякими сомневающимися, лжецами, профанаторами. Источниками чумы, безумия, несчастий. Демоническая сила – это единственная истинная и универсальная сила на протяжении всего религиозного опыта человечества.
– Это может быть правдой в той мере, в какой подтверждается антропологическими наблюдениями.
– Это правда, потому что такое положение распространено наиболее широко. Иначе почему этот аспект всех верований разделяют столь многие люди и на протяжении столь долгого времени? Почему идеи демонологии больше распространены, чем вера в реинкарнацию, в переселение душ, больше, чем понятие о жертвоприношении, больше, чем то, каким образом мы возносим молитвы, или чем молитвенные дома, в которых мы собираемся всей общиной, или те формы, которые в конце всех времен должен принять апокалипсис, конец света? Потому что демоны и впрямь существуют. Не в виде идеи или понятия, а в реальности, здесь, с нами, на земле, в нашем повседневном мире.
У меня перехватывает горло, и я чувствую, что задыхаюсь, словно в первый раз вдохнул воздуха. И все это время О’Брайен не произносит ни слова. Невозможно понять: то ли она переваривает услышанное, то ли пребывает в тревоге от понимания, как далеко я зашел в своих умствованиях. Есть в этом молчании нечто, заставляющее меня понять, что я либо перетащил ее на свою сторону, либо потерял ее в самую последнюю минуту.
– Я очень много о тебе думала, – говорит она в конце концов.
– И я о тебе тоже. Как ты себя чувствуешь?
– Болит. Немного подташнивает. Больше всего похоже на похмелье. Хроническое похмелье, но без удовольствий предыдущего вечера.
– Мне очень жаль, Элейн.
– Не надо меня жалеть. Просто слушай меня.
– Я слушаю.
– Я не пытаюсь в чем-то тебя винить, просто не знаю, сколько времени у меня осталось. А ты – мой лучший друг. И мы должны быть вместе.
– Я знаю.
– Но ты же торчишь в Уичите!
– Да.
– А Уичита далеко.
– Я дерьмовый друг. И понимаю это. А ты знаешь, что я был бы с тобой, если бы мог. Но мне нужно…
– Да, тебе нужно все это делать. Это я понимаю и принимаю. И больше не буду пытаться тебя переубедить. Просто хочу тебя кое о чем спросить.
– Валяй.
– Тебе не приходило в голову, что те силы, которые, как ты убежден, тебе противостоят, просто стараются изолировать тебя?
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ты полагаешь, что поступаешь правильно, когда ничем не делишься со мной, держишь меня на расстоянии. Но что это тебе дает? Разделить нас – это вполне может быть частью планов демона. Подумай над этим. Если бы дело было только в том, чтобы сделать из тебя верующего, это можно было бы проделать и в Нью-Йорке. Но тебя увели далеко от дома. И от меня.
– И какой же у меня может быть теперь выбор?
– Взять меня с собой.
– Не могу рисковать, ты можешь пострадать.
– Да я же все равно умираю, черт побери! Поздно чего-то бояться.
– Элейн! Послушай! Я хочу попросить тебя кое-что мне пообещать.
– Обещаю.
– Больше не проси, чтобы я взял тебя с собой. Мне все труднее говорить тебе «нет». Но я вынужден говорить это «нет».
– Ладно, но теперь моя очередь просить.
– О’кей.
– Скажи мне вот что. Что это такое происходит с мужчинами, когда они вдруг чувствуют, что должны выступать в роли супергероев? Когда на них накатывает беда?
– Это единственный известный нам способ доказать свою любовь.
Машины все въезжают и выезжают. Это истинная правда, если речь об Америке, равно как и все другие истины. Автомобили разворачиваются, они паркуются, они выезжают на шоссе и присоединяются к потоку транспорта. Было бы очень неплохо, если бы ни в одной из этих машин, едущих где-то там, за много миль отсюда, на равнинах прерий, не оказалось Преследователя.
– Мне пора отключаться, – говорю я.
– Ты так и не скажешь мне, кто за тобой гонится, да?
– Не-а.
– Но кто-то же за тобой гонится?
– Ага.
– Реальный тип. Человеческое существо.
– Такой же реальный, как любой другой.
– Он сейчас там?
– Нет еще. Но скоро будет.
– Тогда поезжай, Дэвид. И будь внимателен, – говорит Элейн и, к моему удивлению, вешает трубку. Это более эффективное доказательство того, что она больше верит мне, чем любым собственным заявлениям.
Я забираюсь в «Мустанг» и еду в направлении Уичиты. Вечер падает на федеральное шоссе с внезапностью затычки, выдернутой из ванны. Я думаю, не послушать ли радио, но всякий раз, когда я его включаю, я слышу нечто – песню, рекламу подержанных автомобилей, прогноз погоды, – что напоминает мне о Тэсс.
Это черт знает какое проклятие, сущий ад – ехать сквозь ночь в поисках пропавшего ребенка.
«Шотландский трактир» я нахожу легко, без особых поисков. Очень подходящее местечко – ни приличного внешнего вида, ни очарования, вообще ничего шотландского. Отлично.
Я валяюсь на кровати, дожидаясь, когда мне принесут заказанную в номер еду, потом выбрасываю все принесенное, за исключением одного куска, в мусорный бак, три раза подряд включаю и выключаю телевизор, не трогая регулятор звука, в попытке избежать скребущих душу обычных для прайм-тайма громких воплей и рыданий. Затем пытаюсь заснуть, но едва закрываю глаза, как ко мне вновь возвращаются Делия и Пола. Кроме того, я полагаю, что не справлюсь с новыми сюрпризами, которые могу обнаружить в дневнике Тэсс. Нет, только не сегодня.
В конце концов я выхожу к машине, открываю багажник и достаю свой казенный экземпляр «Рая утраченного». Страницы распухли и растрепались от многолетних перелистываний и пометок на полях, от бесконечного зачитывания отрывков с кафедры. Но сейчас это самый близкий мой друг, какого только можно отыскать в Канзасе.
Однако нынче ночью мне и это не помогает. Любая попытка влиться в знакомые строки лишь выбрасывает меня обратно, слова расплываются перед глазами, уплывают куда-то, как непришвартованные лодки. Возникает ощущение, что книга ожила, обрела собственную жизнь, воодушевилась какой-то новой целью. Я пялюсь на страницу, и поэма словно переписывает сама себя, перебирая буквы, как фишки в игре в «Скрэббл», и выплескивая случайные банальности и святотатства.
Я вылезаю из кресла и оставляю книгу открытой на сиденье. Забираюсь под одеяло и жду прихода сна. Это не занимает много времени.
Хотя, может быть, я вовсе и не сплю, когда открываю глаза и вижу ее.
Тэсс.
Сидит в том самом кресле, из которого я только что выбрался. Мой «Рай утраченный» у нее в руках, открытый.
Она смотрит прямо на меня. Рот открыт, губы слагают слова, которых я не слышу, а только читаю по губам. Почему-то мне кажется, что это не речь, что дочь даже не пытается завязать со мной разговор. Поэтому и держит в руках книгу. Она не смотрит в нее, не опускает взгляд, но читает вслух то, что там напечатано.
Тэсс…
Меня будит звук собственного голоса. И он же заставляет ее исчезнуть. Книга остается на кресле, корешком вверх, как я ее оставил.
Во сне – если это был сон – она смотрела на меня. Но слова, которые дочь произносила, исходили из книги, которую она держала в руках.
Мой собственный экземпляр «Рая утраченного» лежит открытый на кресле возле двери, на том же месте, куда я его положил, прежде чем улечься в постель. Но открыт он совсем на другой странице. Кто-то брал его, пока я спал, и положил обратно, открыв на семьдесят четвертой странице.
