Монс Каллентофт - Летний ангел
Она смотрела телевизор в холле, читала на сайтах «Корреспондентен» и других газет про убитую девушку, которую нашли возле пляжа в Стюрефорсе.
«Надо все же разобраться с моей памятью», — думает Юсефин Давидссон. За окном бледнеет предвечернее небо, голубое и пустое, как память. Но воспоминания где-то хранятся — они проходили по биологии, что память сродни электрическому прибору, который можно включить, и что человек при определенных обстоятельствах способен вспомнить все, произошедшее с ним в течение жизни.
Но хочу ли я вспоминать?
Боюсь ли я, что он — или она, или они — появятся снова?
Нет. Меня давно бы уже не было на свете, если бы они этого желали.
Больничная подушка мягкая, такая мягкая, и Юсефин закрывает глаза, засыпает, хотя палата залита ярким светом.
— Без проблем. Я немедленно выпишу ордер на обыск.
Голос Турбена Эклунда столь же нейтрален, как и его кабинет в здании суда первой инстанции на площади Стураторгет, а его узкое серое лицо украшено необъяснимым двойным подбородком.
— Как продвигается расследование? — интересуется он.
— Потихоньку, — отвечает Малин.
— Летом у нас исключительно мало народу, — продолжает Турбен Эклунд. — Поэтому пусть ответственность за предварительное расследование пока остается в руках вашего начальства.
— Нам это подходит, — кивает Зак.
«Юрист, — думает Малин. — Что за профессия? Почему кому-то вообще приходит в голову ее выбрать? Турбен Эклунд — мой ровесник, а выглядит как старый дядька».
Часы с черным циферблатом на некрашеной кирпичной стене, белые стрелки показывают 17.25.
И вдруг Малин пронзает одна мысль.
«В глазах молодых девушек я тоже тетка. А после сорока уже и до могилы рукой подать, не так ли?»
26
Позади них едет черно-белая полицейская машина.
Вечер медленно опускается над дорогой, и лес приобретает свой утраченный зеленый цвет, фальшивый оттенок — как незаточенный нож.
Они с Заком — впереди на «вольво», трое полицейских в форме едут во второй машине. Двое из них только что закончили обучение — парни с могучими мускулами, источающие уверенность, что они в состоянии покончить со всяким дерьмом в обществе. Малин не понимает, как парни такого типа просачиваются через приемную комиссию — наверное, они знают все правильные ответы. Она сама видела в Интернете сайты для желающих поступить в полицейскую академию: «Вот что они хотят от тебя услышать». Естественно, ответы такие, какие нужно, и если ты в состоянии неплохо сыграть свою роль, все проходит гладко.
Третий полицейский — старый верный Петтерссон, работающий на полставки из-за проблем со спиной. Иногда Малин замечает, как он мучается, как растопыривает пальцы, пытаясь отвести в них боль, чтобы хоть как-то ее вытерпеть.
Имен двух качков она не помнит, да и не собирается запоминать — кто знает, надолго ли они задержатся? Такие обычно стремятся в Стокгольм, Гётеборг или Мальмё — вот там настоящая жизнь.
Усадьба просвечивает сквозь деревья.
Подозревает ли хозяйка, что мы вернемся?
Замела следы?
Сбежала?
— Я и Форс стучим в дверь, вы выходите и ждете у машины, — диктует Зак остальным по рации. — Понятно?
Тишина. Собачьего лая не слышно.
Где же собаки?
— Да, — раздается затем ответ Петтерссона.
— Отлично, — говорит Зак и останавливает машину возле дома.
Они выходят.
Странная тишина.
Они идут к крыльцу.
Малин держит ордер на обыск.
Она сбежала в леса?
Что там, внутри?
Тайная комната?
Малин оглядывается через плечо.
Позади в ожидании, в боевой готовности стоят Петтерссон и два качка в закрытой синей униформе. Зной по-прежнему давит, но солнце скрылось за пристройками, так что жара переносима.
— Комната пыток, — шепчет Зак. — А вдруг у нее там настоящая комната пыток?
Малин стучит кулаком по белой деревянной двери.
Никто не открывает.
А вдруг изнутри кто-то наводит на них оружейный ствол?
Может быть. Все может случиться. Эта мысль стремительно проносится в голове у Малин: вспоминаются случаи с американскими полицейскими, которые приезжали на заброшенные фермы и получали пулю в голову, происшествие с коллегой, застреленным в Нючёпинге каким-то психом. Малин знала этого полицейского, он учился на год позже ее в академии, но близко они не общались.
Она еще раз стучит в дверь.
Снова тишина.
Лишь шуршание леса, живых деревьев вокруг.
— Наверное, сбежала, — говорит Зак. — Или затаилась внутри.
— Мы вышибем дверь, — говорит Малин.
— Ты сначала проверь, заперта ли она, — усмехается Зак.
Малин медленно подносит руку к дверной ручке, поворачивает ее вниз — и дверь открывается, словно кто-то специально оставил ее незапертой. Словно кто-то хотел, чтобы они вошли.
В холле тряпичные коврики, деревянная скамья на недавно оциклеванном дубовом полу.
«Все такое чистое, ухоженное», — думает Малин.
В доме тихо.
Она заходит в холл. Зак позади нее, она ощущает его горячее дыхание и знает, что он делает прочим знак рассредоточиться вокруг дома, а одному остаться охранять дверь, быть готовыми ворваться внутрь, если что-нибудь случится.
Кухня.
Любовно отремонтированная — видимо, оставшаяся с сороковых годов, кафель в цветочек, опять тряпичные коврики. Вечерний свет красиво падает тонкими лучами через кружевную штору на окне. Кофейник включен на плите, кофе готов, в духовке что-то печется, запах свежих булочек окутывает кухню. Малин видит на столе противень, накрытый полотенцем, — под его изгибами явно скрываются ароматные пшеничные хлебцы.
— Что за чертовщина? — восклицает Зак.
Малин шипит на него. Они проходят дальше в дом, в гостиную, где работает телевизор. И в этой комнате тоже возникает ощущение остановившегося времени.
На письменном столе компьютер.
По скрипучей лестнице они поднимаются на второй этаж. Стены облицованы шпоном, тут и там развешаны трехцветные литографии, изображающие бескрайние поля с тракторами. В спальне, единственной комнате на втором этаже, стены выкрашены в белый цвет, лучи солнца падают через сводчатое окно, на натертом полу снова тряпичные коврики, и все сияет чистотой, словно хозяйка дома пытается за счет этого что-то прогнать — или что-то создать.
— Она где-то здесь, — шепчет Зак.
— Да, она где-то рядом, — отвечает Малин. — Я это чувствую. Она совсем близко.
Малин направляется вниз по лестнице, открывает дверь в подвал — запах масла нарастает с каждым шагом.
Масляная котельная, ярко-зеленая. Помещение идеально чисто. На полочке — моющие средства, но никакой хлорки.
Металлическая дверь, чуть приоткрытая, наводящая на мысль о бункере.
Малин указывает на дверь.
Зак кивает.
Малин распахивает дверь, ожидая увидеть Лолло Свенссон свисающей с потолка, в окружении атрибутов средневековых пыток — по контрасту с комнатами наверху, с этой патриархальной крестьянской идиллией.
И тут она видит ее.
Та сидит за столом для пинг-понга, заваленным куклами, яркими деревянными и мягкими игрушками. На ней тонкое розовое платье.
На полке — кукольный домик. Вдоль выкрашенных белой краской бетонных стен составлены штабелями картонные коробки.
Лолло Свенссон улыбается им — это совершенно другой человек, суровые черты лица смягчились, во всем теле, в котором Малин только что ожидала обнаружить душу убийцы, ощущается покорность.
Возможно ли это?
В твоем теле — душа убийцы?
— Я знала, что вы вернетесь, — шепчет Лолло. — Спустилась сюда и стала ждать. Ждала, что вы придете.
«Душа убийцы, — думает Малин. — Она есть в каждом из нас».
27
Лес дышит на Линду Карлё, но его легкие больны.
Только вечером становится достаточно прохладно для пробежки, хотя большинство считает, что по-прежнему стишком жарко. Беговая тропа в лесу Рюда пуста — никого, кроме нее самой. Ноги в новых кроссовках от «Найк» отбивают шаги по дорожке, фонари погашены. Она даже не знает, включают ли их летом, в такое время года светло допоздна, если только небо не затянуто облаками.
Может быть, глупо бегать одной по лесу, учитывая все то, что произошло, пока полиция не поймала преступника. Кто знает, что тебя может подстерегать?
Но она не боится. Набирает полные легкие воздуха, вдох задерживается в теле, в мозгу. Сердце бьется учащенно, но все под контролем — как будто она усилием воли может управлять важнейшей мышцей тела.
Она пробегает не менее двух миль[16] в неделю, в любое время года. Участвует в Стокгольмском марафоне, выступает за границей: зимой, когда бежать особенно тяжело, она думает о Токио, Нью-Йорке, Лондоне, Сиднее, представляет себе, что вокруг не деревья, а небоскребы и огромная толпа. Ей сорок один, и она в отличной форме.
