Игорь Резун - Время АБРАКадабры
– Так я же звенеть буду…
– А по фиг! Вот и звени. Симорон радует звон… Во как! Сразу пришло. Потом… смени магазин, где покупаешь продукты. Купи что-нибудь необычное. Например, ананас.
– А на вас? – пошутила первый раз улыбнувшаяся девушка. – С моей получкой только ананасы. Ладно, придумаем. Схожу не в секонд-хэнд, а в бутик… Кажется, у нас открылся такой. Или в городе найду.
– Вот, вспомнила! Надеть белье наоборот. Или поверх одежды!
– Ты че, Ирка, сдурела! – испугалась Людочка. – Наоборот… еще куда ни шло. А наверх… точно, в психушку сдадут.
– Как будто у тебя, мать, выбор есть, – резонно заметила Ирка, с хрустом разгрызая запеченную шанхайскую рыбку. – Все равно упекут. Не в психушку, так в ментовку. Суток на пятнадцать. Я один раз была.
– Господи! За что?
– Муж мой второй менту в ресторане морду набил. Так он убежал, а я пока на каблуках доковыляла… Меня и взяли. В общем, дело прошлое, – философски заметила Ирка. – Зато там мстить научилась. Знаешь, как пригодилось! В общем, не боИсь. Сделаем из тебя Настоящую Царевну. Я за тебя ЛИЧНО возьмусь.
ДокументыПодтверждено источником: https://wikileaks.org/wiki/Assasin 8708897873-430-p335_confidential_reports
Строго секретно. Оперативные материалы № 0-988Р-36551652
ФСБ РФ. Главк ОУ. Управление «Й»
Отдел дешифрования
Шифротелеграмма: Центр – СТО
…Согласно оперативной информации, пределы Российской Федерации пересекли два объекта повышенной энергетической опасности (оранжевый уровень), условно обозначенные как «Гейша» и «Шофер» и относящиеся к группе «АSN». Однако в дальнейшем объекты вышли из сферы наблюдения на МКАД, используя биоэнергетические технологии. Предполагается прибытие объектов в Новосибирск. Предполагаемый интерес: объект Y-68 °C (операция «Невесты»). Ответственным за проведение операции приказано немедленно установить факт возможного прибытия объектов «Гейша» и «Шофер» в Новосибирск, локализовать их местонахождение, а также принять повышенные меры для энергетической защиты объекта Y-68 °C. Об исполнении доложить в двадцать четыре часа…
Тексты
Дед Клава и наниматели
Вязкую тишину, настоянную на тополином свалявшемся пухе, на кислых испарениях вечных, уже заболоченных луж, на собачьем дерьме за квадратным, низкорослым городом погребов, прорезал вопль, пронзительный, как сирена Осовиахима:
– Во-о-от я те, шала-а-а-ава!
Из крайнего подъезда угрюмой, тяжело севшей на фундамент пятиэтажки вылетела девица в ультракороткой юбке и в топике, широко открывавшем пухлый молодой живот. Вслед за ней, над головой, увенчанной мелированными волосами, просвистела бутылка джин-тоника и вылетела, кувыркаясь, пачка тонких длинных сигарет. Спотыкаясь на своих платформах, девица воровато обернулась, подобрала сигареты и неровным галопом бросилась прочь.
– Ишшо одна, оссподи! – сидящие на крылечке бабки перекрестились синхронно. – Оссподи, прости ее душу грешную. Лютует Клава! Ох!
Окошко на площадке третьего этажа треснуло створкой, как винтовочный выстрел. Показалась острая голова в темных очках – абсолютно лысая, но с тонкой козлиной бородкой. Бородка потряслась, грозя кому-то, окошко захлопнулось, бабки снова погрузились в мирную дремоту. Дед Клава, как обычно, выполнил свой гражданский долг.
Когда в тысяча девятьсот тридцатом в семье горячего комсомольца, члена комитета комсомола строящегося завода «Сибсельмаш» – завода еще не было, а вот комитет уже был! – родился первенец, то Павел Саватеев без колебаний назвал его Клавдием. Правда, жена, глупая деревенская девка из Криводановки, плакала, а несознательная родня почти что прокляла. Но Павел твердо помнил из курса древней истории, прочитанного ему еще в ФЗУ, что Клавдий – это имя какого-то римского пролетария, боровшегося против империалистически настроенной рабовладельческой клики Древнего Рима. То есть он поднял восстание и все такое. На этом основании имя младенца было навечно вписано в метрики царапающим пером и худыми, разведенными водой чернилами.
Правда, потом выяснилось, что товарищ Саватеев немного ошибся и что император Клавдий Птолемей был как раз одним из этой самой клики поработителей и вообще – буржуа проклятый, просто-таки мироед. Но было поздно!
Пока Клавдий Павлович мальцом был, дело ограничивалось разбитыми носами и обидным прозвищем «Клавка-шалавка». Потом, когда он сделал карьеру по партийной лестнице, за такие разговоры можно было схлопотать, особливо в период до пятьдесят третьего, ибо доносы Клава научился ловко писать еще с шестнадцати. А потом сила Клавдия пошла на убыль. Едва-едва пережил он оттепель, снова стал карабкаться вверх по той же лестнице, колеблясь вместе с ней, как полагается убежденному марксисту. Когда в пятьдесят седьмом начали строить научный центр за городом, Клава звериным чутьем понял, что там счастье, там блат, почет и уважение, а главное – колбаса в составах из Москвы. Партийная деятельность Клавы прошла в «Сибакадемстрое», но там его карьеру быстро срезали под корень, в отличие от молодых елочек. Клава решительно выступил против юных вольнодумцев из клуба «Под Интегралом», которые у себя там, в рассаднике разврата, танцевали всякие твисты-шейки-шимми, да еще и скинув туфли под столы! За это выступление Клава получил благодарность от горкома партии и нажил злейших врагов среди научной элиты. В итоге Клавдия выдавили из Академгородка на квартиру в Ленинском районе, назначив персональную пенсию и прокляв до седьмого колена за отвратительный характер и непреходящую говнистость.
Бобылем он не прожил, однако жену в гроб спровадил благополучно, да пораньше; от этих лет семейной жизни досталась ему квартира в Октябрьском, у публичной библиотеки. Ее он сдавал, а сам, проживая в Ленинском, у станции метро «Студенческая», охотился на этих самых студенток с усердием профессионального африканского трофи-менеджера. Предметом его охоты стали девицы из колледжа ресторанного дела: изгнанные с куревом из стен колледжа, они шли курить, пить пиво, прогуливать занятия, что для деда Клавы равнялось настоящему разврату, в соседнюю пятиэтажку. Подкараулив, когда на площадке соберется больше двух короткоюбочниц, Клава выскакивал из квартиры в тельнике, галифе и тапках и устраивал настоящий погром… Немало каблуков было обломано об эти ступени, немало бутылок с напитками вылетело из окон.
Но последнее время попадались ему в основном девушки с первого курса, еще не знавшие про «охотничьи угодья», да и то редко. В колледже открыли что-то вроде неформальной курилки. Неизвестно было, оставят ли ее в зимние холода, но к Клаве в подъезд, изрисованный детской местью: «Клашка – какашка!», – ходили все меньше и меньше.
До конца июля у Клавы жили две девушки-баптистки, тихие, шепотливые и страшные, как церковные крысы. А потом они съехали, так как в местной общине произошел раскол. И дед Клава озаботился поиском новых жильцов. А это требовало хлопот.
Случилось это в начале августа, когда над городом сливочным кругом спокойного, безветренного дня расплескалось горьковатое ощущение безвозвратно уходящего лета: для кого последнего Такого, для кого – просто последнего.
Клава сидел на скамейке во дворе, у щербатого стола, который с семи до одиннадцати занимали доминошники, и под сенью вечных тополей читал газету. Газеты он читал исключительно правоверные, красного толка, и особенно нравились ему материалы, обличающие современную элиту. В том числе научную, продающую наши родные секреты масонам и иным жидам – оптом и в розницу. Он шевелил губами, проговаривая каждое слово, когда к столу приблизились трое.
Странная это была троица. Так показалось Клаве, и весь последующий разговор прошел с чувством неприятного сосания под ложечкой. Причем на рациональном уровне Клава не мог себе объяснить это ощущение: вроде и гости были не из короткоюбочных-длинноволосых, а, поди ж ты, на деревянной скамейке дед Клава почувствовал себя, как в пятьдесят первом на нарах в тюрьме новосибирского УМГБ, когда его допрашивали по делу о вредителях, сыпавших песок в подшипники новеньких комбайнов «Сибсельмаша».
Двое молодых людей и девушка. Девушка, на которую сразу обратил внимание Клава, в глухих, закрытых туфлях-лодочках, чулках коричнево-телесного цвета, коричневой же юбке ниже колен и в таком же глухом, тесном пиджачке. Правда, в вырез его подозрительно жарко дышала молодая грудь, но в целом девица оказалась одета прилично, сразу расположив к себе. Единственное, что смутило Клаву, – японский веер, трещавший в руках молодой барышни. Она его то складывала, то раскладывала… Буржуазные штучки! Но вот парни…
Один топтался сзади, оттопырив толстую губу, – прыщавый, долгорукий, черноволосый и какой-то помятый, в неуклюже, мешком сидящем костюме, с неумело завязанным галстуком. Небрежно проглаженные штанины спускались на стоптанные кроссовки с рваными шнурками и потрескавшимися носами. В руках он держал тяжелый, нагруженный пакет.
