Игорь Резун - Время АБРАКадабры
Один топтался сзади, оттопырив толстую губу, – прыщавый, долгорукий, черноволосый и какой-то помятый, в неуклюже, мешком сидящем костюме, с неумело завязанным галстуком. Небрежно проглаженные штанины спускались на стоптанные кроссовки с рваными шнурками и потрескавшимися носами. В руках он держал тяжелый, нагруженный пакет.
Третий… третий вообще был странен. Он не снимал темных очков, и если черные глазки девушки под прилизанными на лбу, стянутыми в пучок волосами Клава видел, если потухшие глаза того парня в кроссовках скользнули по нему, то третий остался непроницаем. Он был худощав и высок, темные волосы сидели на голове, как нарисованные. Не было у него ни усов, ни бороды, и удивительно безликим казался правильный овал лица. Черный костюм, черный галстук-селедочка, папка под мышкой. И глуховатый голос.
Гости спросили, не сдает ли Клавдий Павлович Саватеев квартиру.
– А… обождите?! А чего ко мне?! – насторожился дед.
Они объяснили. Соседка порекомендовала. Они студенты, им нужно заниматься в научной библиотеке, поэтому ценность жилья – в близости к ней. Все было бы хорошо, не знай дел Клава эту соседку лично. Она умерла год назад.
Он сглотнул слюну. В кустах отвратительно верещали кузнечики.
– А… эта! Студенты… Эт-та хорошо. Студенческие билеты ваши позвольте, значится, предъявить!
Троица переглянулась, очки главного семафорно сверкнули. Потом девушка открыла сумочку и достала оттуда – нет, не пачку студенческих. Пачку долларовых бумажек. Перехваченных резинкой. Из сумочки, видимо, из невыключенного плеера, донеслось жужжание: будь дед Клава знатоком английского, он сразу бы распознал щебечущий, хрипловатый и нарочито простой голос Сюзанны де Веги, славящейся исполнением своих песен почти без аккомпанемента. Но Клава только закрутил головой. Солнце перестало светить, кузнечики умолкли, а долларовый знак замерцал где-то над ним, как горний ангел.
– Так, значится… – Дед Клава уронил газету и облизнул сухие губы. – А эта… развратничать не будете?!
Девушка молча нагнулась, подняла газетный лист, отряхнула и вежливо положила на стол. При этом края пиджачка слегка разошлись и обнажили татуировку. Если бы дед Клава был силен глазами, то увидел бы на верхней части правой груди девушки зеленоватую половинку венка неизвестно какого растения, но – половинку ровно по вертикали. Однако старик принял это за обыкновенное родимое пятно. Он поморгал глазами и, понимая, что бессмысленно уже что-либо спрашивать, выдавил:
– А деньги – сразу! За год, вот!!!
Очкастый назвал сумму. Дед Клава, еще ошарашенный, кивнул. Тогда очкастый посмотрел на девушку, и она начала отсчитывать деньги. Свет, падавший из дыр тополиной кроны, лился по ее черным, гладким, как смазанным маслом, волосам. Веер высовывался из-за острого локотка.
И что-то почудилось деду Клаве, когда эти бумажки начали движение к нему. Какое-то слово, похожее на шелест или скрип: абрас-с-с… Абраксас… Но он уже не задумывался. Он торопливо принимал доллары, в нетерпении их пересчитать, а девушка говорила жестко:
– Договор будем заключать? Ключи.
– Договор? Зачем договор! – Дед Клава поднял слезящиеся от радости глаза. – Какой такой договор, девонька?! За все уплОчено.
– Ключи! – гулко повторил очкастый.
Дед Клава подскочил, оторвав плоский зад в галифе от скамьи. Ключи он хранил дома. Но отчего-то тот, очкастый, тихо произнес:
– Ключи у вас в кармане… брюк!
И совершенно ошарашенный дед Клава, сунув руку туда, обнаружил ключи от квартиры в Октябрьском. Он неверяще смотрел на них: это зачем он их вытащил-то сейчас во двор? Ключи забрала из его морщинистой ладони белая лапка девушки.
Перед тем, как они ушли, очкастый повернулся и тихо попросил:
– Не беспокойте нас, пожалуйста. Мы будем усиленно заниматься!
И ушел. А Клавой овладела странная слабость. Он сидел и, скрипя зубами, смотрел, как девки идут в его подъезд: курить, стряхивать пепел на ступени, хлебать пиво. Сил подняться не было.
Но доллары, в курсе которых дед Клава разбирался, как любой российский пенсионер, приятно согревали карман галифе.
…А спустя пятнадцать минут, метрах в двухстах от этого уютного дворика, влажно дышащего в тени тополей, троица зашла в пролом в стене строящегося корпуса областной больницы. Шли молча. Мимо штабелей плит, мимо ободранных строительных вагончиков – жизнь на стройке замерла в прошлом году, после очередной невыплаты зарплаты. В этом узком промежутке между вагончиками они остановились.
Девушка первая молча сбросила туфли, став маленькими ногами в коричневых чулках на засыпанную щебнем площадку. Сбросила прямо в глину коричневый пиджак и юбку. Сейчас она была почти нага, груди мячиками колыхались на молодом теле, покачивая малиновыми сосками. Татуировка чернела пятнышком. Так же неторопливо, не обращая внимания на то, как на нее смотрит губастый и прыщавый их спутник (он же только с отвращением сорвал с шеи петлю галстука), она избавилась от колготок. Очкастый с папкой некоторое время равнодушно смотрел в небо, потом обронил:
– Пока!
И направился к примостившемуся меж вагончиков ромбовидному домику – дощатому туалету. Зашел. Прошло минуты три. Девушка растрепала черные волосы. Стоя нагишом на бетонной плите, вытащила из пакета бутылку минеральной воды, этой «Карачинской» принялась умываться, особенно тщательно обмывая груди. Прыщавый смотрел на это, ухмыляясь. Девушка нагнулась, достала из пакета джинсы, майку и сланцы с белыми ремешками.
– А че он… че пропал-то? – буркнул прыщавый, пошел к избушке туалета.
И он не успел притронуться к дверце, чтобы хотя бы постучать, как та отворилась с могильным скрипом – как крышка гроба. Пустая кабинка и вонючая прорезь. И никого!
– А… где? – тупо спросил прыщавый, оглядываясь на спутницу.
Та уже спрятала свое тело под джинсиками и майкой, отбросила опустевшую бутылку. Подхватила сумочку. И, проходя мимо, дернула парня за плечо.
– Пойдем. Идиот, он ушел туда, куда мы попасть не сможем… Он вернется, когда надо будет. Пойдем, говорю!
Квартира на улице с чудесным именем Лескова в доме сорок четыре была сдана. А дед Клава в ту ночь напился в хлам: совесть его мучила, и от томления этого рудимента психики не спасали даже надежно спрятанные под матрац доллары. Дел Клава подумал, что сдал квартиру не полностью хорошим людям.
И он не ошибался.
Новости«…Европейский Центр по правам цыган (Будапешт, Румыния) объявил об окончании исследований, проводимых с начала девяностых годов учеными Хаммеровского Института. В ходе исследования фондов 34 крупнейших библиотек Европы, включая национальные архивы Франции, Великобритании и Испании, удалось обнаружить и обработать более 2300 документов, касающихся развития собственно цыганского этноса. Роман Барелия, секретарь Центра, утверждает, что на основании этой информации можно смело говорить о существовании государственности цыган, или, как их принято называть, ромов. Барелия также подчеркнул, что одной из задач было установление генеалогического древа потомков первых цыганских властителей или „воевод“, появившихся в Европе, и даже цыганских „царевен“… Самым любопытным является то, что данное исследование проведено на средства анонимного заказчика, имени которого г-н Барелия не раскрывает, отметив только, что этот заказчик – из России…»
Уолтер Пирслей. «Волшебники ниоткуда»
The Gardian, Лондон, Великобритания
Тексты
Мирикла, Патрина и Бено
Этот дом появился в лесу давно, еще лет пятнадцать назад, когда кирпич был невероятно дешев, а деньги у некоторых людей водились, паче того – оглушительные. И поэтому хозяин выстроил особняк в полном соответствии со вкусами российской гопоты, вылезшей из грязи в нувориши. По краям передней стены двора высились огромные зубчатые башни, высотой в полтора этажа, с настоящими площадками для обстрела. Первый этаж украшали узкие окна-бойницы, а над входом нависала каменным лбом еще одна боевая площадка с квадратиками-прорезями. С той стороны, которая выходила на деревню Ельцовку и ручей, располагалась глухая стена, но и там примостились две башенки, с которых можно было лить кипящую смолу на осаждающие эту цитадель вражеские орды да метать стрелы… Сам дом прикрылся от шоссе, уходящего на Академгородок, густым сосновым бором, от деревни отгородился, как рвом, неглубоким, но илистым и вонючим ручьем. Однако никакие орды эту крепость не штурмовали; хозяина зарезали тихо и мирно, ножичком в печень, во время делового разговора в его гробообразном «мерседесе» модели S600, и правда ставшим для него гробом.
Дом не достался ни длинноногой содержанке-модели, ни прежней жене хозяина, ибо был записан на его старую мать. Старушка пустила на лето деревенских родственников. С зубчатых башен с шумом слетали куры, петухи гордо выхаживали за стальными прутьями, в оборонном выступе довольно хрюкали свиньи… Но потом оказалось, что содержать этот кирпичный замок накладно. Родня съехала вместе с курами и свиньями, а старушка вскоре померла.
