Дин Кунц - Ложная память
Потом она перерыла весь ящик, наполненный мелкими кухонными принадлежностями, и наконец нашла открывалку, выудила ее из кучи вещичек и возвратилась к столу.
Открывалка была закруглена с одного конца, предназначенного для бутылок. Другой конец был острым и изогнутым — для банок.
Не успела она преодолеть расстояние в несколько шагов, отделявшее шкаф от столика, как ей показалось, что открывалка была столь же убийственным инструментом, как вилка, как меццалуна. Она быстро положила ее рядом с «Циндао», не дожидаясь, пока инструмент или выпадет из ее дрожащей руки, или она сама в ужасе бросит его на пол.
— Ты не откроешь пиво? — спросила она, торопясь выйти из кухни прежде, чем Сьюзен могла бы увидеть ее обеспокоенное лицо. — Мне нужно «повидаться с Джоном».
Проходя через столовую, она смотрела в сторону от стола, на котором зубцами вверх лежала вилка.
В коридоре, куда она попала из гостиной, она отвела глаза от зеркальных дверей платяного шкафа.
Ванная. Еще одно зеркало.
Марти чуть не отступила назад в коридор. Она не могла придумать никакого другого места, где могла бы в одиночестве собраться с мыслями. К тому же ей страшно не хотелось, чтобы Сьюзен видела ее в таком состоянии.
Собрав все силы, она взглянула в зеркало и не увидела там ничего, чего можно было бы опасаться. Взволнованное выражение лица и глаз действительно было заметно, хотя и оказалось не столь очевидным, как она ожидала.
Марти быстро закрыла дверь, опустила крышку унитаза и села. И когда после этого она несколько раз жадно глотнула сырой воздух, то поняла, что уже давно сдерживала дыхание.
ГЛАВА 14
Увидев в ванной разбитое зеркало, Дасти прежде всего подумал, что в дом забрался хулиган или грабитель.
Но, судя по поведению Валета, этого не могло быть. Он не проявлял никакой настороженности, шерсть на загривке не щетинилась. Действительно, когда Дасти вошел в дом, собака была в отличном игривом настроении.
С другой стороны, Валет был не серьезным сторожевым псом, а четвероногим воплощением любви. Если бы он почувствовал симпатию к незваному гостю — а он чувствовал симпатию к самое меньшее девяноста процентам всех попадавшихся ему людей, — то ходил бы за парнем по дому, облизывая его загребущие руки, пока те складывали бы семейные драгоценности в мешки.
Дасти отправился в обход, и Валет на сей раз пошел вместе с ним. Они обыскивали комнату за комнатой, шкаф за шкафом; сначала на первом этаже, а потом на втором. Нигде не было никаких других признаков вандализма, ничего не пропало, и, конечно, им никто не попался.
Дасти строго приказал послушному Валету сидеть в дальнем углу кухни, чтобы, не дай бог, не поранить лап стеклом, а сам принялся наводить порядок в ванной.
Возможно, Марти сможет объяснить, что случилось с зеркалом, когда Дасти позже увидится с нею. Это могла быть какая-то случайность, произошедшая как раз в ту минуту, когда она должна была выходить, чтобы вовремя успеть к Сьюзен. В противном случае можно было подумать лишь на какое-нибудь злобное привидение, прибывшее в дом вместе с ними.
У них было бы о чем поговорить за обедом: не до конца удавшееся самоубийство Скита, поездка вместе со Сьюзен, полтергейст…
* * *
Проделывая дыхательные упражнения в ванной Сьюзен, Марти решила, что причиной всех волнений было перенапряжение. Да, судя по всему, именно так все и объяснялось.
Разработка новой игры по мотивам «Властелина Колец» была самой важной и трудной из всех работ, которыми ей когда-либо прежде приходилось заниматься. И она шла на фоне все более четко вырисовывающихся крайних сроков, которые оказывали сильное воздействие на Марти, возможно, даже более сильное, чем она осознавала до сих пор.
Ее мать, Сабрина, со своей нескончаемой неприязнью к Дасти. И это было одним из постоянных источников напряжения уже в течение длительного времени.
А в прошлом году ей пришлось наблюдать за тем, как ее любимый отец угасал под натиском рака. Последние три месяца его жизни представляли собой непрестанное, ужасающее ухудшение. Он переносил свое состояние, не изменяя той общеизвестной хорошей мине, которую сохранял при любой игре, отказываясь признавать у себя хоть какие-нибудь боли и не позволяя усомниться в своем прекрасном самочувствии. Его мягкому смеху и неизменному обаянию не удалось в те, последние дни обмануть ее, как это бывало прежде. Теперь его постоянные улыбки ранили ее в самое сердце каждый раз, когда она их видела. И, хотя от этих ран она не потеряла ни капли крови, из них все же вытекла часть унаследованного от отца оптимизма, и утраченное все еще не восстановилось.
Ну, и Сьюзен, конечно, порождала совсем не шуточное напряжение. Любовь — это священное одеяние, сотканное из настолько тонкой ткани, что глаз не в состоянии рассмотреть ее, но при этом настолько прочной, что даже могущественная смерть не в силах ее разорвать, одеяние, не изнашивающееся со временем, несущее тепло в мир, который стал бы без него невыносимо холодным, — но порой любовь может оказаться столь же тяжелой, как стальная кольчуга. И умение снести бремя любви в тех случаях, когда оно представляет собою непреодолимую тяжесть, делает еще более драгоценными те мгновения, когда любовь, как ветер, вздымает руки человека, словно крылья, и отправляет его в полет. Несмотря на то что эти прогулки два раза в неделю давались ей неимоверно тяжело, Марти была не в состоянии покинуть Сьюзен Джэггер, как не могла отвернуться от умирающего отца, от своей матери с ее невыносимым характером или от Дасти.
Сейчас она отправится в столовую и будет есть китайские блюда, выпьет бутылку пива, поиграет в пинакль и не подаст виду, что она исполнена странных предчувствий.
Когда она доберется до дома, то позвонит доктору Клостерману, своему терапевту, и договорится с ним о встрече для медицинского осмотра на тот случай, если ее диагноз — стресс — окажется неверным. Она ощущала себя физически здоровой, но именно так же казалось и Улыбчивому Бобу как раз перед внезапным началом странных легких болей, оказавшихся признаком смертельной болезни.
Ошеломленная внутренним звучанием своих мыслей, она тем не менее продолжала подозревать тот необыкновенно кислый грейпфрутовый сок, который выпила утром. В последнее время она, как правило, пила по утрам именно его, а не апельсиновый сок, так как в грейпфрутовом меньше калорий. Не мог ли этим объясняться также и ее сон, Человек-из-Листьев, мятущаяся фигура, сложившаяся из мертвых гниющих листьев. Может быть, стоило бы дать немного сока доктору Клостерману, чтобы он проверил его?
Наконец Марти вымыла руки и, преодолев внутреннее сопротивление, вновь посмотрелась в зеркало. Она подумала, что на вид, похоже, кажется нормальной. Но независимо от того, что она видела, она ощущала себя безнадежным психом.
* * *
После того как Дасти закончил подметать осколки разбитого зеркала, он похвалил Валета за то, что тот был таким хорошим мальчиком и не лез под ноги, дав ему несколько кусочков жареной цыплячьей грудки, оставшейся от вчерашнего обеда. Ретривер брал каждый кусочек мяса с руки хозяина с деликатностью, не уступавшей движениям колибри, потягивающей нектар из чашечки цветка, а когда все кончилось, он уставился на Дасти с обожанием, которое вряд ли могло быть меньше, чем та любовь, с которой ангелы взирают на бога.
— Да, и ты тоже ангел, — сказал Дасти, почесывая Валета под челюстью, — мохнатый ангел. И с такими ушами, что тебе не нужны крылья.
Он решил взять собаку с собой, когда поедет на квартиру Скита, а потом в «Новую жизнь». Хотя, осматривая дом, они и не нашли никого, Дасти было неприятно оставлять здесь пса одного до тех пор, пока он не разберется, что случилось с зеркалом.
— Дружище, если я все время думаю о твоей безопасности, — сказал он Валету, — то можешь вообразить, насколько невозможным я стану с детьми?
Пес усмехнулся, словно ему понравилась мысль насчет детей. И, как будто поняв, что ему предстоит поездка в автомобиле, подошел к двери из кухни в гараж и остановился там, терпеливо разгоняя воздух своим пушистым хвостом.
Когда Дасти натягивал на себя нейлоновую куртку с капюшоном, раздался телефонный звонок. Он снял трубку, а положив ее через несколько секунд, объяснил собаке, будто той было необычайно важно знать, кто звонил:
— Пытались всучить мне подписку на «Лос-Анджелес таймс».
Валет уже не стоял перед дверью в гараж. Он лежал перед нею, наполовину погрузившись в дремоту, словно Дасти разговаривал по телефону десять минут, а не тридцать секунд.
— Тебя подкосила белковая пища, мое золотко. Давай-ка потратим немного энергии.
Валет поднялся с долгим вздохом глубокого страдания.
В гараже, надевая на собаку ошейник и пристегивая к нему поводок, Дасти сказал:
