Дин Кунц - Ложная память
— Душил? Постой, постой!…
— Нет, может быть, так и получилось. Может быть…
— Ну и что из того, что «может быть, может быть»? — прервала ее Марти. — Почему ты все время придумываешь оправдание за оправданием для этой свиньи? А чем он оправдывался?
Тяжелые капли дождя играли немелодичную музыку на оконных стеклах, а издалека долетали зловещие ритмичные удары штормового прибоя, обрушивавшегося на берег.
— Так чем он оправдывался? — настаивала Марти.
Сьюзен перевернула бутылку медленнее, потом еще медленнее, потом бутылка вовсе замерла в ее руках. Ее лицо нахмурилось, выказывая очевидное замешательство.
— Сьюзен? Чем он все-таки оправдывался? — негромко, но твердо повторила Марти.
Отставив бутылку в сторону, Сьюзен, как примерная ученица, положила руки на стол и, пристально разглядывая их, сказала:
— Чем он оправдывался? Ну… Я не знаю.
— Мы все еще летим вниз по кроличьей норе и сидим за безумным чаепитием, — сердито заявила Марти. — Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что не знаешь? Милая моя, ты поймала его с поличным и не хочешь узнать, в чем дело?
Сьюзен тревожно заерзала на стуле.
— Мы, в общем-то, почти не говорили об этом.
— Ты серьезно? Подружка, это не ты. Ты вовсе не тряпка.
Сьюзен говорила медленнее, чем обычно, таким тонким голосом, будто только что проснулась и не успела прийти в себя:
— Ну, знаешь, мы немного касались этого, и это могло оказаться причиной моей агорафобии, но мы не затрагивали грязных деталей.
Беседа становилась настолько странной, что Марти ощутила в ней потаенную и опасную правду, неуловимое озарение, которое может разом объяснить проблемы этой безумно встревоженной женщины, если, конечно, она окажется в состоянии сделать нужный шаг.
Слова Сьюзен были одновременно и возмущенными, и уклончивыми. И эта уклончивость настораживала.
— Как звали эту женщину? — спросила Марти.
— Я не знаю.
— Помилуй бог! Эрик не сказал тебе?
Сьюзен наконец подняла голову. Но ее глаза смотрели не на Марти; она будто видела кого-то иного в другом месте и другом времени.
— Эрик?
Сьюзен произнесла это с таким надрывом, что Марти обернулась и взглянула назад, как будто ожидая увидеть там бесшумно вошедшего Эрика. Но его там не оказалось.
— Да, Суз, вспомни старину Эрика. Твой муженек. Ходок. Свинья.
— Я не…
— Что?
Теперь голос Сьюзен сменился чуть слышным шепотом, а с ее лица пугающим образом исчезло всякое выражение, оно сейчас казалось совершенно неодушевленным, как у куклы.
— Я узнала об этом не от Эрика.
— Тогда кто же тебе все рассказал?
Молчание.
Ветер немного утих и больше не ревел. Но его холодный шепот и хитрое бормотание сильнее действовали на нервы, чем его голос, завывающий во всю мочь.
— Суз! Кто тебе сказал, что Эрик шастает налево?
Прекрасная кожа Сьюзен больше не напоминала цветом персики и сливки; она стала такой же прозрачной и бледной, как снятое молоко. Из-под линии волос на лоб выползла капля пота.
Перегнувшись через стол, Марти подняла ладонь перед лицом подруги.
Но Сьюзен, очевидно, не заметила этого. Она смотрела куда-то сквозь руку.
— Кто? — продолжала мягко настаивать Марти.
Внезапно кожу над бровями Сьюзен усеяли многочисленные бусинки пота. Ее руки все так же были сложены на столе, но теперь они отчаянно стискивали одна другую, кожа на костяшках пальцев побелела от напряжения, ногти правой руки с силой врезались в левую.
Марти почувствовала, как на шее у нее зашевелились призрачные мурашки и поползли вниз вдоль позвоночника.
— Кто сказал тебе, что Эрик к кому-то ходит?
Все так же глядя куда-то в пространство, Сьюзен попыталась ответить, но не смогла выдавить из себя ни слова. Ее губы перекосились и задрожали, словно она вот-вот расплачется.
Казалось, что чья-то призрачная рука затыкала ей рот. Ощущение чужого присутствия в комнате было настолько сильным, что Марти хотелось еще раз повернуться и взглянуть назад. Но там никого не могло быть.
Она все так же держала руку перед лицом подруги, и та вдруг обхватила ладонью ее пальцы.
Потом Сьюзен вздрогнула и несколько раз моргнула. Перевела взгляд на карты, которые Марти отодвинула в сторону, и — поразительно — улыбнулась.
— Хорошо ты отхлестала меня по заднице. Хочешь еще пива? За какой-то момент ее поведение совершенно переменилось.
— Ты не ответила на мой вопрос, — напомнила Марти.
— Какой вопрос?
— Кто сказал тебе о том, что Эрик принялся гулять.
— О Марти, это так скучно.
— Мне это вовсе не кажется скучным. Ты…
— Я не буду обсуждать это, — ответила Сьюзен. В ее голосе явственно ощущалось беззаботное облегчение, хотя казалось, что моменту больше соответствовали бы гнев или смущение. Она помахала рукой в воздухе, будто отгоняла надоедливую муху. — Извини, что я об этом заговорила.
— Боже мой, Суз. Нельзя же бросить такую бомбу, а потом просто…
— У меня прекрасное настроение, и я не хочу его портить. Давай болтать какой-нибудь вздор, сплетничать, нести похабщину. — Она совсем по-девчоночьи вскочила со стула и направилась в кухню, спросив с порога: — Так что ты решила насчет пива?
Это был один из тех дней, когда оставаться трезвым совсем не хочется, но Марти все же отказалась от второй бутылки «Циндао».
В кухне Сьюзен в классическом стиле Патти Ла Белла запела «Иное отношение». У нее был прекрасный голос, и пела она жизнерадостно и уверенно, особенно когда дошла до слов: «Собою я владею, печали я не знаю».
Если бы даже Марти ничего не знала о Сьюзен Джэггер, то все равно была бы уверена, что так или иначе уловит нотки деланности в этом явно веселом пении. Когда она думала о том, как Сьюзен выглядела всего лишь несколько минут тому назад, — о том напоминавшем транс состоянии, о внезапной немоте, о бледной, как посмертная маска, коже, о каплях пота, покрывавших лоб, о глазах, вглядывавшихся в какое-то отдаленное время или место, о руках, до боли впившихся одна в другую, — этот резкий переход от ступора к безудержному веселью казался ей жутким.
В кухне Сьюзен пела: «Мне хорошо от головы до пят».
С пятками, судя по всему, все было в порядке. Но с головой…
ГЛАВА 16
Попадая в квартиру Скита, Дасти всякий раз удивлялся. Три маленькие комнаты и ванная пребывали в идеальном порядке, все было очень чисто. Ведь Скит и в физическом, и в психологическом отношении был такой развалиной, что Дасти был подсознательно готов найти в его жилище полный хаос.
Пока хозяин упаковывал одежду и туалетные принадлежности в две сумки, Валет проводил обследование помещений. Он изучал полы и мебель, с наслаждением принюхиваясь к острым ароматам воска, полировочных и чистящих средств, которые были совсем не теми, что использовались в доме Родсов.
Покончив с вещами, Дасти проверил содержимое холодильника, который, казалось, принадлежал больному анорексией[14]. Единственный пакет молока уже пережил три дня сверх отпечатанной на картоне даты пригодности к использованию, и Дасти вылил его содержимое в раковину. Половину батона белого хлеба он скормил мусоропроводу; туда же последовала и болонская колбаса — кусок был покрыт пятнами, и, судя по его внешнему виду, следовало ожидать, что он вскоре обрастет шерстью и зарычит. Кроме этого, в холодильнике находились различные приправы и жестянки с пивом и газировками. Все это должно было в целости и сохранности дожидаться возвращения Скита.
Единственный непорядок в квартире Дасти обнаружил на кухонном столике, рядом с телефоном: там валялись смятые листочки, вырванные из блокнота. Собрав их, он увидел, что на каждом клочке бумаги было написано одно и то же имя; на некоторых листках по одному разу, но чаще по три или четыре. На четырнадцати листах бумаги тридцать девять раз встречалось одно и только одно имя — «д-р Ен Ло». Но ни на одном из этих четырнадцати листков не оказалось ни телефонного номера, ни каких-либо дополнительных сведений.
Судя по почерку, писал определенно Скит. Несколько записей было сделано легко и аккуратно. На других казалось, что рука Скита утратила твердость; кроме того, он с такой силой нажимал на ручку, что все семь букв глубоко впечатались в бумагу. Что интересно, на почти половине листков это имя — д-р Ен Ло — было написано с таким бросающимся в глаза эмоциональным напряжением и, возможно, внутренней борьбой, что во многих местах ручка протыкала бумагу.
Рядом лежала и дешевая шариковая ручка. Прозрачная пластмассовая палочка была сломана пополам. Гибкий стержень с пастой, торчавший наружу, был согнут посередине.
Дасти, нахмурившись, сгреб части ручки в маленькую кучку.
