Вьери Раццини - Современный итальянский детектив. Выпуск 2
— Да нет, в прошлый раз было совсем другое.
— Ну разумеется, был Андреа.
— Опять не то! Все уже шло к разрыву. Если б дело было только в этом!
Она обиженно молчала, и моя тревога опять всколыхнулась. Когда я пришла, она мне обрадовалась, назвала детским прозвищем «Стебелек» и буквально за две минуты соорудила великолепный стол. Я отведала сливочного мороженого и незаметно взглянула на часы: вечно у меня времени в обрез!
— Мы поговорим об этом в спокойной обстановке, честное слово.
— Когда?
— Думаю, все разрешится очень быстро.
Однако я не могла ей сказать, что не знаю, каким образом все разрешится и с какими потерями.
— Так, значит, до тебя все-таки дошли мои послания?!
Слова Федерико обрушились на меня из домофона и отдались в ушах неимоверным скрежетом.
Я поняла, что чем труднее мне относиться к происходящему с юмором, тем больше самые невинные слова окружающих приобретают для меня какой-то горьковато-острый привкус, наподобие блюд из соседнего китайского ресторана.
Даже то, что Федерико вместо имени записал на автоответчике: «Ты жива? Дай о себе знать», — сейчас, когда я стремительно неслась навстречу смертельной опасности, становилось для меня неким знаком.
Передо мной уже давно разверзлась страшная трещина — не шире моей ступни, но до странности глубокая: вот уже многие годы Федерико был моим другом и одновременно — вне всякой связи между нами — другом Андреа. А потом, когда наша совместная жизнь с Андреа закончилась, мой бывший муж отдалился и от Федерико, видимо все же как-то связывая его со мной. Федерико же разрывался между нами, будучи уверен, что не должен делать выбор между людьми, которые ему в равной степени дороги. Мне подобный выбор тоже казался неестественным. Но в конце концов за него сделало выбор то, что мы в своей лености обычно называем обстоятельствами. Теперь он виделся с Андреа все реже и реже.
Дверь в квартиру была чуть приоткрыта. Я вошла.
В шортах и рубашке он вырос на пороге кухни, идя мне навстречу, пересек свою единственную большую комнату. В его лице я заметила что-то необычное: уж не передалось ли ему мое тревожное состояние?
— Здесь можно задохнуться, — сказал он и протянул мне стакан виски со льдом. — В Индии к этому делу многие пристрастились, поскольку, поднимая температуру собственного тела, меньше страдаешь от жары. Я имею в виду англичан, живущих в этой грязной глухомани типа какого-нибудь Чандрапура. Конечно, им было трудно воспринимать это иначе как ссылку…
Я удивилась, что он пьет, так как в квартире вместе с запахом гамбургеров явственно ощущался аромат наркотика, а Федерико обычно строго держался правила: либо алкоголь, либо травка. Однако в его поведении я не уловила никаких отклонений от нормы; он провел пальцами по клавишам пианино, вышел на небольшую террасу, пробравшись между комнатными растениями и круглым столиком с двумя стульями. Я выпила для храбрости, поставила сумку и двинулась за ним.
— Это место все больше напоминает мне Лиму, — вздохнул он. — Понимаешь, там нет солнца, но и дождя тоже, они не знают, что такое зонт. Сплошное сухое облако, состоящее, очевидно, из проклятий инка. А высохшие муниципальные деревья засыхают и падают, и по обочинам их авенидас зияют огромные ямы.
Светила луна, воздух был напоен таинственными звуками; в проеме крыш лихорадочно металась какая-то птица. Все, как и днем, будто замерло, видимо, чтобы навечно отпечататься в памяти.
Он пристально посмотрел на меня, и я почувствовала себя разоблаченной, точно он сразу понял, что я хочу от него невозможного: жду помощи, не желая втягивать в эту историю.
Я до сих пор не произнесла ни слова, не сделала ни одного жеста, который бы поставил его в известность о цели моего прихода.
И все же наконец решилась:
— Мне нужен пистолет. Сегодня ночью.
Он не двинулся с места. Я почувствовала, что краснею, но еще упрямей повторила:
— Сегодня ночью.
— Если ты говоришь о пистолете моего отца, то у меня его больше нет, я от него избавился.
— Помоги мне найти другой.
— Зачем?
— Мне надо защититься.
Наступило молчание.
Я вернулась в комнату, взяла сигарету со стола, заваленного рукописями.
— Во что это ты вляпалась?
— Не знаю. Я ничего такого не совершила.
— Может, как раз поэтому?
— Может быть. Значит, так было предначертано.
Я подняла с пола сумку, собираясь уйти.
— Забавно, я всегда выступаю в роли просительницы, вечно кому-то обязана. Я не про тебя, конечно, и все же…
— Обязательства надо искупить, иначе они душат.
Он подошел к пианино, начал напевать, сам себе аккомпанируя:
— «Спасибо, что живешь — спасибо, что ты есть — thank you for calling — good bye…[15]
Он хотел меня развеселить — не его вина, что я теперь все видела в черном свете. Я направилась к двери.
— Андреа не знает об этой истории. И ты ему ничего не скажешь.
Он догнал меня, загородил дверь, все его тело было напряжено, хотя на лице он старался сохранять спокойствие. Чтоб удержать меня, начал паясничать:
— Знаешь, я, кажется, нашел способ делать деньги: туристские ботинки с надувными подошвами, они поднимают тебя на целый метр, и ты наслаждаешься исключительными видами. Только подумай — вот ты в музее, нажимаешь на клапанчик, и — вжик! — никаких перед тобой голов. Потом, когда захочешь, опускаешься и ходишь себе, как обычно. Заправиться можно газовым баллончиком, примерно как для зажигалок.
Я рассмеялась, и это его приободрило.
— Послушай, я всегда старался по возможности не лезть тебе в душу.
— Но на этот раз я сама тебе ее открою: мне нужен пистолет. Без всяких эвфемизмов.
— Однако ты не можешь сказать больше того, что сказала.
Я покачала головой.
— К сожалению.
— Ладно, насчет меня не волнуйся.
— А ты насчет меня. Я выкручусь.
— Хорошо.
Я подумала, что ему хочется обнять меня, сделала шаг в сторону. Снова поставила сумку.
— Ты должна использовать свои козыри, а они сильнее, чем у кого бы то ни было. Зачем тебе вооружаться?
— Ты не понимаешь, — сказала я. И еще, помню, добавила: — На этот раз не обойдется без последствий.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал?
— Ничего. Хотя нет, постели-ка постель. Может, мне удастся поспать здесь несколько часов.
С этой высоты сцена казалась дном пропасти, серо-лиловая пустыня с дюнами до самого горизонта; занавес — границей между ночью и днем, гигантской тенью, разрезавшей небо пополам.
Ужас перед пустотой не исчезал. Головокружение было ясным и медленным, падение — молниеносным; я упала внезапно в кишащие огни, четко отсчитывая несоизмеримо долгие доли секунды.
Я резко приподнялась, издав стон, вся в поту, полная тревожных предчувствий. Я падала во сне, конечно же, не в первый раз — то были стремительные, короткие, окончательные падения, — но сейчас я впервые падала, пребывая в таком реальном измерении, столь впечатляющем своей выразительностью и четкостью.
Федерико не спал, он лежал рядом и смотрел на меня. Мне опять показалось, что он о чем-то догадывается, возможно, я говорила во сне.
— Сцена казалась вполне реальной. На дюнах я даже видела пучки травы, ежевику, мальву, а на море — профиль Просперо.
— Ну и?..
— Больше ничего. Я проснулась за миг до того, как должна была разбиться.
Мы помолчали. Он обнял меня. Я попросила таблетку опталидона, который он держал в тумбочке возле кровати. За окном приглушенный свет извещал о приближении очередной зари очередного адского дня.
— Что, совсем ничего?
Да, были какие-то фрагменты, но я не могла их сформулировать даже мысленно.
— Жаль. Потому что иногда во сне вспоминаются вещи, которые могли бы помочь. И гораздо больше, чем пистолет.
— Ты считаешь меня сумасшедшей?
— Скорее, это у тебя появились сомнения.
Проходят часы, а я все пишу, пишу без остановки, но вдруг у меня свело руку, и я решила немного размяться, встала, подошла к окну.
Я восстановила название этой старой гостиницы, затерянной в Доломитовых Альпах, освежив в памяти то полнейшее счастье за легким ленчем, которое я испытала во время отдыха в этих местах, еще при жизни отца, когда мне только-только исполнилось шестнадцать. Уже тогда в здешней атмосфере ощущалось что-то очень ностальгическое, романтичное — иногда, благодаря своему воображению, я чувствовала себя Наташей. Теперь, почти совсем опустевшая (куда девались любители длинных прогулок, обстоятельных бесед и чтения, а вместе с ними небольшой струнный оркестр, официанты в зеленых фраках, цветы и зеркала?), гостиница все же сохранила свою вековую прелесть, свою тишину, которую лишь изредка нарушает скрип дерева. В эту ясную ночь серые и красные скалы, освещенные луной, кажутся мне близкими и приветливыми, несмотря на свой внушительный вид. Их сияние, какое-то холодное и печальное, но чистое, действует на меня успокаивающе, правда всего несколько минут, потом эффект пропадает.
