Вьери Раццини - Современный итальянский детектив. Выпуск 2
— Чели еще здесь?
— Теперь, наверное, уже ушел.
— Счастливый! Надо сказать, я его довольно редко вижу в последнее время.
— Ну, не очень-то ты и стремишься. Он всегда на месте.
— А, по-твоему, я должна к этому стремиться?
— Мне бы хотелось, чтоб вы ладили, иначе всем будет трудно работать.
— Разве мы не ладим? Я-то считаю, что он просто молодец.
Сейчас начнутся обычные разговоры: Чели образцово ведет бухгалтерию, отлично знает требования рынка, всех обеспечивает работой, — они мне до ужаса надоели.
— Надеюсь, ты не станешь упрекать меня в том, что я мало занимаюсь административными делами?
— Ну что ты, и в мыслях не было! Я слишком ценю тебя как актрису. Но, может, все же тебе стоило бы заняться режиссурой, хоть время от времени?
Глупости, сказала я себе.
— Сегодня Купантони, — продолжал он разглагольствовать, — прямо довел меня своими претензиями на улучшение оригинала. Это наш старый грех. И чего мудрствовать, когда голос всего-навсего накладывается на персонаж!
— Мне кажется, уровень игры вообще заметно падает.
Поскольку Мариани не уловил яда в моем голосе, я продолжила:
— Бо-олее таво, мы про-оста тиря-яим дасто-оинства.
Теперь он уже сделал вид, что не понял, только глаза как-то опасливо забегали, и я утвердилась в своих подозрениях: на него явно давят, чтоб он проталкивал Бону, в то время как хорошие актрисы сидят без работы, а он не знает, как ему быть. Я несколько удивилась: до сих пор во всем, что касается творчества, он прислушивался ко мне, равно как в экономических вопросах поддерживал инициативы Чели. Если же сейчас по какой-либо причине он не мог отказать Чели, то я непременно должна была знать эту причину.
Я пыталась разговорить его, но в целом безуспешно.
— Короче, если есть какие-то осложнения, я могу и отказаться от Харлоу, — отрезала я.
Он стал уверять, что я ему необходима, только меня он видит в этой роли, но голос его звучал как-то уж чересчур вкрадчиво. Мне, конечно, следовало бы прямо заявить ему, что если он намерен за боевые заслуги произвести Каллигари в Харлоу, то пусть так и скажет. В конце концов, в случае разрыва мое согласие необязательно, ведь у меня только треть уставного капитала.
Но, подумав, я все же решила предпринять обходной маневр.
— Ты же знаешь мое мнение на этот счет: каждый должен заниматься своим делом. В административных вопросах я ограничиваюсь формальным контролем.
— Конечно, мы как раз только что об этом говорили…
— К тому же я никогда не возражала, чтобы актеров приглашали со стороны, и не стремилась заполучить себе самые выигрышные роли. Помнишь, скольких способных актрис я сюда привела? — (Кажется, я дала ему понять, что Бону Каллигари к таковым не причисляю.)
— Я ни в коем случае не умаляю твоих заслуг. Но порой все оказывается гораздо сложнее, — опять пустился в разглагольствования Мариани. — Здесь же все такие обидчивые, к примеру Семпьони… Ты могла бы хоть иногда быть поснисходительней.
Я промолчала. Скорее всего, он ничего от меня и не скрывает, а просто-напросто ненавидит всех нас: актеров, авторов текста, техперсонал. Хотя нет, он и этого не может себе позволить, иначе ему пришлось бы признать, что он неудачно вложил свой капитал; если люди, которых он в течение многих лет передвигал, как фигуры на шахматной доске, ничего не стоят, значит, он и сам ничего не стоит, а кто захочет расписываться в собственном ничтожестве?
— Как бы там ни было, наш автор диалогов, — продолжал он, возобновив свое продвижение к бару, — сообщил мне, что полностью отказывается от детективов. Он утверждает, что это не диалоги, а черт знает что. Ему, видите ли, хочется заниматься только тем, что приносит настоящее творческое удовлетворение.
— Ну, разумеется! Отныне Пинтер и Нил Саймон будут писать исключительно для того, чтобы Семпьони наслаждался, переводя их. А если он и тогда не получит удовлетворения, то я ему от всего сердца посочувствую.
Завершив такой остротой разговор с Мариани, я все же не сумела приглушить беспокойство и теперь чувствовала, как оно поднимается, наподобие прилива, именно сейчас, когда я снова осталась одна и дела уже не могли отвлечь мое внимание.
Правда, я ненадолго погрузилась в обыденную суету и в обыденные размышления. По дороге домой, чтобы чем-то занять мысли, следила за агрессивным поведением водителей, за их попытками обогнать, втиснуться, броситься наперерез (меня до крайности раздражала эта громадина — замок Святого Ангела, стоящий чуть ли не впритык к набережной, — страшно узкое место!), проехать несколько метров сплошным потоком, а потом рассыпаться в полном беспорядке, но с тем же стремлением обойти других.
Уже около дома я отметила, насколько здешние магазинчики сохранили свой скромный домашний облик и какие здесь незатейливые, однако совсем не грубые нравы; это меня несколько успокоило. Мне даже захотелось еще побыть на улице, в то время как тяжелые редкие капли дождя расплывались в красной пыли. Я зашла в длинный пенал бара выпить кока-колы и оказалась в нем единственной посетительницей. Стоя напротив усталого бармена, я конфузилась от собственной медлительности.
Не раскрывая свертки, я свалила их в холодильник, разделась, приняла душ. Дома меня опять охватила тревога, я ловила себя на том, что все время прислушиваюсь. Ожидание, получившее первый ложный сигнал в виде длинной оранжевой молнии, осветившей все вокруг, окрасившей стены и погасшей в сопровождении приглушенного грохота. То, что явление огнедышащего дракона довольно топорно предупреждало о каком-то важном сообщении, пришло мне в голову только через час; тем временем в темных углах комнаты что-то сгущалось, становилось назойливым, примерно как струя фонтана, которая не только давала непонятное ощущение свежести, но и своим обособленным шумом мешала мне читать.
Я взглянула на телефон: интересно, почему он молчит? Я поняла, что на протяжении всего дня с нетерпением ждала вечера. И все же я оттягивала момент возвращения, а придя, даже не удосужилась прослушать записи на автоответчике.
«Привет. Ты жива? Дай о себе знать». Голос Федерико, какой-то бесцветный, видимо, от разговора с пустотой.
«Любовь моя, извини за сегодняшнее». Моя мать. «Как ты поняла, я была не в себе из-за всех этих хамов. Мне нужно выговориться, позвони мне, как только вернешься».
Я нервно прокрутила пленку. Других звонков не было.
Прошло еще какое-то время. Помню, как вдруг среди других голосов, доносившихся из соседнего окна, я услышала свой собственный голос: я самым глупым образом, разделенная на кольца, возвращалась сама к себе из включенного где-то телевизора. Я попыталась избавиться от ощущения раздробленности и напрасной траты сил, от восприятия своей жизни как кастрюльки с потрохами и прогорклым маслом.
Ровно в десять раздался звонок. Я вскочила с дивана и кинулась к телефону.
— Алло!
— Ты рискуешь подвергнуться смертельной опасности.
Я не спросила ни кто говорит, ни что-либо еще. Не издав ни звука, я выслушала короткую фразу и щелчок повешенной трубки.
И тут меня прямо-таки осенило: это же слова из фильма! Голос Джо, предваряющий сенсацию! Голос Джо и реплика Джо!
Я не пытаюсь воспроизвести все мысли, которые одновременно стали роиться у меня в голове. Сначала это был лишь клубок предположений, которые представляли собой нечто слишком неопределенное и молниеносное — порыв ледяного ветра, ворвавшегося в затхлое помещение.
Текст роли лежал у меня в сумке на кухне. Я принялась листать его одеревенелыми пальцами, уговаривая себя успокоиться. Надо найти место, где речь идет о Невинном Оружии… Я села поближе к свету. Вот, мы только что закончили это кольцо, про Захир! Реплики, напечатанные здесь с косыми черточками вместо знаков препинания, теперь приобретали совсем иной смысл.
У и л к и н с. Надеюсь/ ты предупредил Мелоди об опасности/ которая ей грозит.
Д ж о. Нет/ Согласно легенде/ ты рискуешь подвергнуться смертельной опасности/ Если ты веришь в такие вещи.
Я лихорадочно пролистнула несколько страниц назад и, скорее благодаря инстинкту, чем твердой памяти, нашла другую реплику, имевшую ко мне отношение.
Д ж о. С той самой ночи мы все уже не те/ что прежде/ хотя внешность и обманчива и ты права/ Я не могу не думать об этом/ забывать нельзя!
Это было кольцо 24, отмеченное на полях красным кружочком.
«Ты рискуешь подвергнуться смертельной опасности» было пятьдесят пятым кольцом.
Обе фразы, взятые вне контекста, должны были приобрести для меня некий смысл, приспособиться, прирасти ко мне. Итак, тот, кто их использовал, кто направлял мне эти все более угрожающие предостережения, наверняка прекрасно знал сюжет фильма, раз настолько вдохновился им. Относительно этого я сразу же отмела все сомнения и попыталась продвинуться дальше в новом прочтении текста, хотя и знала: состоящий из голых реплик, без указаний места, времени и действия, даже без деления на эпизоды — не зря его иногда называют просто «диалоги», — он мне не поможет. Но в своем отчаянии я зашла дальше, чем можно было ожидать, иными словами, заметила, что диалоги укорачиваются и в конце концов превращаются в набор отрывистых реплик, почти междометий, причем особенно это касалось Мелоди; на последних страницах она тяжело дышала, кричала, стонала и не произносила ни слова… Боже мой! Я глядела в текст и чувствовала, как растет его значимость в моей судьбе. Кому-то хотелось, чтобы она сплелась с судьбой моей героини Мелоди, но я не знала всей истории Мелоди и не могла попросить — без риска выдать свой страх — подробно пересказать, как бы расшифровать ее мне, никого из тех, кто видел фильм целиком. Я не решалась это сделать, поскольку любой из них мог оказаться Джо, хотя и существовала простейшая связь: Джо Шэдуэлл, он же Массимо Паста.
