Петр Пильский - Тайна и кровь
В этой таинственной квартире, среди двух других отчаянных и решительных людей я сразу ощутил сладкое и завидное успокоение. Никогда еще я не был так глубоко уверен в своей полной безопасности, как в эту ночь. И я заснул, как убитый.
…Все изменяет утренний свет. Когда я открыл глаза, осмотрел комнату, обвел взглядом ее странную, нежилую, беспорядочную обстановку, мне показалось, что все мы здесь собрались случайно, ненадолго, чтоб потом искать нового убежища и нового, тоже временного жилья.
Все было обыкновенно и знакомо так, будто я уже бывал здесь много раз и провел под этой крышей, в этом доме не один день. Но был здесь предмет, поразивший меня, несмотря на всю свою незамысловатость.
В дальнем углу валялся полевой телефон с фоническим вызовом. Боже мой, сколько лет я держал его в руках на войне, сколько раз я слышал чрез него роковые и грозные приказы, ведшие меня на неизбежную, неминуемую смерть! Такой близкий, такой знакомый, такой привычный для меня аппарат!
Но здесь, в комнате, в городской обстановке, среди общей тишины этот телефон казался мне одновременно бессмыслицей, ненужностью и тайной.
Я подошел к нему, поднял, повертел в руках и в ту же минуту услышал за своей спиной голос Трофимова:
— Ни-ни-ни! Оставьте…
— В чем дело?
Трофимов загадочно и торжественно взглянул на меня:
— Ага, любопытно?
— Что ж тут любопытного… полевой телефон!..
Я улыбнулся.
— Полевой-то он полевой… Да только через него большевикам придется с нами жестоко повозиться.
— Ничего не понимаю.
— А видите ли… Это нас только сегодня здесь трое. Обычно мы тут живем всемером. Так вот, если бы вдруг на нас решили произвести чекистский налет, мы сумели бы некоторое время защищаться и отбиваться. Но дело-то в том, что стоит вам позвонить по этому телефону, и — готово: чрез десять минут наш резерв тут как тут. Чекисты на нас — наши на них.
— Резерв? Откуда?
— А это, дорогой мой, недалеко… Всего-навсего на Большом проспекте.
— Но ведь это же — сумасшествие! В Петербурге — полевой телефон! Да вы попадетесь завтра же.
— В том-то и дело, что не попадемся… Разве вы не видели, что такими телефонами связана чуть ли не половина города?..
— Не только не видел, но даже не смел предполагать.
— Не смел!.. Теперь, батенька, только и надо сметь. Вы увидите: у нас на днях будет собственный автомобиль. Да, да! Гараж есть! Деньги есть! А купить все можно.
— Да ведь все машины реквизированы…
Трофимов весело засвистел.
— Рейнгардт, ты слышишь?
Из другой комнаты раздался голос Рейнгардта.
— Да я вам через час куплю отличную машину и не где-нибудь в потайном сарае, а просто открыто из гаража в Смольном.
— Если даже вам это и удастся, — предостерег я, — она у вас будет завтра же реквизирована…
— У нас?.. Вот тут-то и начинается… В этом-то вся и штука.
— Да говорите ж толком.
Гимнастируя двумя винтовками, подбрасывая, ловя и перевертывая, составив ноги в каблуках, как всегда в строю, глядя мне в глаза, вышедший из комнаты, умытый, весь какой-то свежий, с выпяченной грудью, спокойный и уверенный Рейнгардт мне объяснял:
— Да, мы купим машину… Да, ее реквизируют… Но эту машину у нас реквизирует Рейнгардт… Реквизирую я сам.
Я слушал и не понимал ничего.
— Удивительно? — спросил он, поднимая на вытянутых руках обе винтовки за штыки вверх.
— Очень.
— Ну, так дело вот в чем… Это должен знать, наконец, и капитан Михаил Зверев.
И я напрягся, обратившись весь в слух, внимая не исповеди человека, а новому приказу организации.
XXIX. Новый план
Я слушал Рейнгардта, я следил за его резкими движениями, за его крупными жестами. Казалось, он ими кого-то невидимо рубил. Его слова были отрывисты. В них дышало убеждение человека, простившегося со всем и готового на все.
Глаза его вспыхивали, долго горели, но не гасли, а только успокаивались, как успокаивается жестокая сила, добившаяся своей победы, как крупный зверь, растерзавший врага.
Рейнгардт объяснял:
— Я знаю: вы думаете, что я — мечтатель или помешанный. Я никогда не был ни тем, ни другим. С самого моего детства я презираю первых и брезгливо сожалею вторых. Я только здоров, нормален и силен. Да, только!.. Мне нужно дело!.. И я знаю, что в этой новой борьбе, в этой последней схватке с большевиками выиграем мы, а не они…
Его тон покорял. Его уверенность в себе захватывала, влекла и подчиняла. Ему не хотелось возражать, потому что в каждом из нас живет неистребимая и прекрасная потребность веры.
Но что-то неслышное, неопределимое, неуловимое шевелилось в моей душе — какое-то боязливое и молчаливое сомнение, то особенное сомнение, которое рождается из боязни, что не все может случиться так, как хочется.
Да, мое сомнение в эту минуту было самой пламенной и самой искренней мольбой:
— О, если б все случилось так, как хочет этот человек, если б все произошло по его кипящей и непобедимой воле!
Наклонив голову, мерно, в такт постукивая кулаком по столу, Рейнгардт развивал план организации:
— Я знаю, вас смутит и то, что он прост, и то, что он сложен.
— Может быть. Но, во всяком случае, я хочу верить, а не спорить.
— Знаю.
— И мой долг я исполню до конца.
— Только потому я с вами и говорю… Так вот, запомните: с этого дня мы начинаем нашу последнюю игру. Мы ставим страшную ставку!
— То есть?
— Мы надеваем на всю организацию маску. Все — в масках!..
Мое сердце сжалось испуганно, радостно и тревожно.
Я ли не знал этого существования под шапкой-невидимкой, которую каждую минуту случайность могла сбросить с плеч вместе с рискующей головой! О, как знаком, страшен, близок и чужд был мне этот вольный и невольный маскарад!
Но там под маской ходили отдельные люди. Теперь на это шла целая организация.
— Не рискованно ли? Как осуществить этот план? Где найти это разнообразие изобретательности?
Рейнгардт продолжал:
— В мире нет ничего невозможного. Все достижимо! Надо только уметь рисковать! Кучка большевиков оседлала Россию, а мы… Мы — не кучка! Мы — армия. С нами — все офицерство страны. И мы сейчас — единственная сила.
Я перебил его:
— Но мы не объединены… Мы все расползлись…
— Сполземся… В нужный час объединимся все.
— Когда?
— Скоро!.. Надо только начать…
— Как?
— Надо…
Рейнгардт остановился. Его внимательные, властные, гипнотизирующие глаза впились в меня, приказывая, испытывая, будто вновь сомневаясь во мне и разгадывая мою душу.
— Надо идти… всем без изъятия… на службу к большевикам!
— Всем?
— Да! Всем нам, испытанным членам нашего священного союза.
— Куда же?
— Вопрос умен. Я отвечу вам точно. Но раньше задам тоже вопрос: известно ли вам, что Подвойский уже был у Троцкого?
— Мне об этом вскользь говорил Кирилл…
— Ага… Но тогда мы еще не знали результатов. Теперь я вам могу сказать, что Троцкий согласился…
— На что? На то, чтоб мы заняли офицерские места в его красной армии?
Мой вопрос прозвучал иронически. Рейнгардт это расслышал.
— Нет, не то. Стать на взводе, даже получить роту или батальон — не штука. Нет, дело шире, существенней и важней.
И торжественным голосом он докончил:
— Вам разрешено создать военные Особые отделы. Понимаете?
— Не совсем.
— Так вот, вообразите. Мы получаем все права военной разведки и контр-разведки. Вы знаете, что это значит? Это значит, мы создаем военные чека. Попробуй тогда — обыщи нас, уличи или арестуй! Мы сами всякого арестуем…
Из соседней комнаты быстро вошел Трофимов, взял меня ласково сзади за плечи и встряхнул.
— Я докончу вам за него, — сказал он.
Я повернул к нему голову.
— Начальником петроградского Особого отдела назначается… Кто? Как вы думаете, дорогой капитан?
И, не дав мне выговорить слова, Трофимов весело бросил:
— Он!
Рейнгардт спокойно ответил:
— Да, я! И вот мой план. При каждой армии мы создаем военную разведку, но также еще и подрывные минные дивизионы.
Он взглянул на Трофимова. Тот кивнул ему головой, и по этому маленькому, незаметному движению я понял, как этот страшный, жестокий, не знающий пощады человек глубоко, сильно и верующе любит Рейнгардта.
А Рейнгардт продолжал:
— Всюду ввожу своих. На всех командных должностях — мы. Для всех ответственных поручений — наши. А кадр…
Рейнгардт встал, засунул руки глубоко в карманы, прошелся по комнате и прямо, в упор, отчетливо произнес:
— Небесная империя!
— Китайцы? — догадался я.
— Да. Только они. Ни одного русского! Во всем аппарате понимаем одни только мы, мы — мозг и воля. Исполнителями должны быть желтолицые идолы: «Убивай!» — убивает; «Наступай!» — наступает. Великолепный материал! Но русских — нет! В такое дело русских не пущу, потому что мне нужно именно дело, а не митинг и не партии.
