Эрик Амблер - Путешествие внутрь страха
Он повернулся к Жозетте:
— Когда вы это сделаете?
— Удобнее всего вечером. Днем Хозе не очень тянет играть в карты.
— Когда именно вечером?
— После ужина. Вам придется потерпеть. — Она поразмыслила. — Лучше, чтобы нас сегодня не видели вместе. А то он заподозрит, что мы друзья.
— После полудня я буду играть в бридж с Куветли и Матисами. Как я узнаю, что все идет по плану?
— Я найду способ вам сообщить. — Она прижалась к Грэхему. — Вы точно не обиделись из-за револьвера Хозе?
— Точно.
— На нас никто не смотрит. Поцелуйте меня.
— Банковское дело! — рассуждал Матис. — Что оно как не обычное ростовщичество? Банкиры — ростовщики, процентщики. Но поскольку они одалживают всем деньги — чужие или те, которых вообще не существует, — их называют красивым словом. И все же они — ростовщики. Когда-то это был смертный грех, постыдное, преступное занятие; ростовщиков сажали в тюрьму. Теперь такие люди — земные боги, а единственный смертный грех — бедность.
— На свете так много бедных, — печально изрек мистер Куветли. — Это ужасно!
Матис нетерпеливо дернул плечами.
— Будет еще больше, пока не кончится война. Тут уж можете на меня положиться. Многие станут завидовать солдатам: солдат по крайней мере кормят.
— Всегда он мелет чепуху, — вставила мадам Матис. — Всегда-всегда. Но как только возвратимся во Францию — все будет иначе. Его друзья не станут слушать так вежливо. Банковское дело! Да что он понимает в банках?
— Ха! Банкирам только и надо, чтобы все думали, как ты: банковское дело — загадка, простым смертным его не постичь. — Матис саркастически рассмеялся. — Если у кого-то два плюс два равняется пяти, тут и впрямь большая загадка. — Он воинственно повернулся к Грэхему: — Владельцы международных банков — вот настоящие военные преступники. Пока другие убивают, они сидят по своим офисам, невозмутимые и хладнокровные, да зарабатывают на этом деньги.
— Признаться, — произнес Грэхем, судорожно придумывая ответ, — единственный владелец международного банка, которого я знаю, — задерганный язвенник. До невозмутимости ему далеко. Наоборот, вечно жалуется на жизнь.
— Именно! — торжествующе согласился Матис. — Тут целая система. Я вам сейчас объясню…
И он стал объяснять. Грэхем поднял четвертый стакан виски с содовой. Он играл в бридж с Матисами и мистером Куветли уже давно и успел от них устать. Жозетту он видел с утра всего однажды: она остановилась у карточного столика и кивнула. Грэхем принял это как знак, что известие о богатстве Баната заинтересовало Хозе и что вечером удастся безопасно проникнуть к Банату в каюту.
Мысль о предстоящем попеременно то радовала, то пугала. Временами план казался безотказным: Грэхем войдет в каюту, возьмет пистолет, вернется к себе, выкинет пистолет в иллюминатор — и гора свалится с плеч; можно будет спокойно подняться в салон. В следующую минуту, однако, начинали грызть сомнения. Слишком уж просто. Банат, может, и безумец, но не дурак. Нельзя недооценивать человека, который зарабатывал на хлеб подобным ремеслом, до сих пор оставаясь в живых и на свободе. Вдруг он догадается, чего задумал Грэхем, вдруг оставит Хозе посреди игры и спустится в каюту? Вдруг Банат подкупил стюарда и поручил тому присматривать за каютой — наврав, будто хранит там ценные вещи? Вдруг… Но что еще оставалось делать? Ждать сложа руки, пока Банат выбирает удобный случай для убийства? Легко полковнику Хаки говорить, что помеченной жертве надо всего лишь защищаться; только чем себя защитить? Когда враг так близко, как сейчас Банат, лучшая защита — нападение. Ну конечно! Все, что угодно, лучше, чем просто ждать. А план вполне может сработать. Именно такие простые планы и срабатывают. Банату с его самомнением никогда не придет в голову, что в игру с похищением пистолетов могут играть двое, что беззащитный кролик тоже способен укусить. Скоро противник узнает, как ошибался.
Вошли Жозетта и Хозе с Банатом. Хозе, по-видимому, старался держаться любезно.
— …нужно сказать, — закончил речь Матис, — лишь одно слово: Брие! И все станет ясно.
Грэхем осушил стакан.
— Несомненно. Выпьете еще?
Французы решительно отказались; они, похоже, были чем-то озадачены. Но мистер Куветли радостно кивнул:
— Спасибо, мистер Грэхем. Я выпью.
Матис, хмурясь, поднялся:
— Нам пора готовиться к ужину. Прошу нас извинить.
Супруги ушли. Мистер Куветли отодвинул свой стул подальше.
— Очень неожиданно, — сказал Грэхем. — Что это они?
— По-моему, — осторожно заметил мистер Куветли, — им почудилось, что вы над ними насмехаетесь.
— Да с чего они взяли?
Мистер Куветли искоса посмотрел на Грэхема:
— Вы за пять минут трижды предложили им выпить. Предложили раз. Они отказались. Предложили другой. Они опять отказались. Вы снова предложили. Им не понять английского радушия.
— Ясно. Признаюсь, я задумался о другом. Надо будет извиниться.
— Что вы! — воскликнул мистер Куветли. — За радушие не извиняются. Но, — он неуверенно взглянул на часы, — приближается время ужина. Вы позволите мне выпить с вами не сейчас, а попозже?
— Разумеется.
— Тогда, пожалуйста, извините — я пойду.
— Конечно.
Когда мистер Куветли удалился, Грэхем встал и вышел на палубу. Он и правда выпил натощак чуть больше, чем надо.
В звездном небе висели серые облачка, вдалеке светились огни итальянского побережья. Грэхем постоял немного, подставив лицо жгучему ледяному ветру. Через минуту-другую гонг позовет к еде; Грэхем страшился предстоящего ужина, как больной страшится приближающегося врача с желудочным зондом. Придется, как за обедом, сидеть, слушать монологи Халлера и перешептывание погруженных в свое горе Беронелли, проталкивать через горло пищу в живот, все время помня, что́ за человек сидит напротив и зачем он здесь.
Грэхем повернулся и прислонился к стойке, поддерживавшей верхнюю палубу. Стоя спиной к открытому пространству, все время хотелось обернуться через плечо и убедиться, что ты один; когда позади только море — было поспокойнее.
В иллюминаторе салона виднелись Банат, Хозе и Жозетта. Они сидели, словно персонажи с картины Хогарта: Хозе — молчалив и сосредоточен; Жозетта улыбалась; Банат чего-то говорил. Воздух внутри был серым от табачного дыма, яркий свет лампочек без абажура делал лица плоскими, придавая сцене сходство с убогой фотографией, снятой со вспышкой в баре.
Кто-то появился из-за угла на краю палубы; когда он приблизился и вышел на свет, Грэхем узнал Халлера. Старик остановился.
— Добрый вечер, мистер Грэхем. Кажется, вы по-настоящему наслаждаетесь свежим воздухом. А мне, прежде чем встретиться с ним, нужно, как видите, надеть шарф и пальто.
— Внутри душно.
— Да. Я видел, как днем вы очень смело играли в бридж.
— Вам не нравится бридж?
— Вкусы меняются. — Халлер посмотрел на огни. — Что лучше — глядеть на берег с корабля или на корабль с берега? Когда-то мне нравилось и то и другое. Теперь не нравится ни то ни другое. Когда доживешь до моих лет, начинаешь, мне кажется, подсознательно недолюбливать все, что движется, — кроме дыхательных мышц, удерживающих тебя в живых. Движение — это перемены, а для старых людей перемены означают только смерть.
— А как же бессмертная душа?
Халлер фыркнул.
— Даже то, что мы привыкли считать бессмертным, рано или поздно гибнет. Придет день, когда последнее полотно Тициана и последний квартет Бетховена закончат существовать. Холст и напечатанные ноты могут уцелеть, если их бережно хранить, но сами произведения умрут вместе с последним зрителем или слушателем, способным понять их язык. Что же до бессмертия души — это вечная истина, а «вечные истины» умирают вместе с теми, кому они были необходимы. Средневековые богословы так же нуждались в вечной истине Птолемеевой системы, как теологи Реформации — в вечных истинах Кеплера или материалисты девятнадцатого века — в вечных истинах Дарвина. Утверждая вечные истины, мы молимся о спасении от того, что Шпенглер назвал страхом первобытного человека, пытающегося защитить себя перед лицом темного всемогущества мира.
Дверь салона неожиданно распахнулась; Халлер повернул голову. На палубе показалась Жозетта. Она неуверенно переводила взгляд с одного из беседовавших на другого. В это мгновение зазвучал гонг.
— Извините меня, — сказал Халлер. — Я должен перед ужином навестить жену. Ей все еще нехорошо.
— Конечно, — торопливо отозвался Грэхем.
Когда Халлер скрылся, Жозетта подошла к Грэхему и прошептала:
— Чего он хотел, этот старик?
— Говорил о жизни и смерти.
— Уф! Не нравится он мне. От него мурашки по коже. Мне нельзя здесь задерживаться; я только вышла сказать, что все идет как задумано.
