Эрик Амблер - Путешествие внутрь страха
За перегородкой Матис дочистил зубы и, кряхтя, вскарабкался на верхнюю койку. Раздавалось скрипение; наконец он улегся и вздохнул.
— Вот и еще день прошел.
— Туда ему и дорога. Иллюминатор открыт?
— Однозначно. Мне в спину дует очень неприятный сквозняк.
— От спертого воздуха мы заболеем. Как англичанин.
— Воздух тут ни при чем. Его просто укачало. Ему стыдно признаться: не к лицу англичанину страдать морской болезнью. Англичане любят считать себя великими мореплавателями. Он забавный, но мне нравится.
— Потому, что слушает твою белиберду. Он вежливый — чересчур вежливый. С немцем уже здоровается, как будто они друзья. Нельзя так. Если этот Галлиндо…
— Мы уже достаточно о нем наговорились.
— Синьора Беронелли сказала, что он ее толкнул на лестнице — и пошел дальше. Даже не извинился.
— Мерзкий тип.
Тишина. Потом:
— Робер!
— Я почти заснул.
— Помнишь, я говорила, что муж синьоры Беронелли погиб при землетрясении?
— И что?
— Я с ней разговаривала вечером. Ужасная история. Его убило не землетрясение. Его расстреляли.
— Из-за чего?
— Она не хочет, чтоб знал кто попало. Никому не рассказывай.
— Ну?
— Это случилось во время первого землетрясения. Когда сильно трясти перестало, они возвратились с полей, где укрывались, к дому. Дом лежал в руинах. Уцелела часть одной стены; муж пристроил к ней грубое убежище из досок. Среди развалин нашлась еда, но баки с водой разбились, и пить было нечего. Он оставил ее с мальчиком, их сыном, и отправился за водой. Их друзья, которые жили по соседству, были тогда в Стамбуле. Их дом тоже разрушило. Ее муж искал в развалинах того дома баки для воды — и нашел один целый. Потом стал искать, куда набрать воду: кувшин или банку. Нашел кувшин — серебряный, полураздавленный камнями. А солдаты после землетрясения патрулировали улицы, чтобы не допустить мародерства — тогда много грабили, ценные вещи ведь повсюду валялись между обломками. И пока он там стоял, пытаясь распрямить кувшин, солдат его арестовал. Синьора Беронелли ничего не знала; когда муж не вернулся — они с сыном пошли его искать, но не нашли в общей неразберихе. На следующий день она услышала, что мужа расстреляли. Разве не ужасная трагедия?
— Да, трагедия. Такое бывает.
— Если бы Господь убил его при землетрясении, она бы легче перенесла. Но расстрел!.. Она очень храбрая. Солдат она не винит. Когда вокруг такая неразбериха — их нельзя винить. Так хотел благой Господь.
— Он большой весельчак. Я и раньше замечал.
— Не кощунствуй.
— Это ты кощунствуешь. Рассуждаешь о Боге, словно он официант с мухобойкой. Бьет по мухам, некоторых убивает. Одна улизнула. Ах она негодная! Бьет опять — и в лепешку, как остальных. Благой Господь не такой. Он не устраивает землетрясения и трагедии.
— Ты несносен. Неужели тебе не жалко бедную женщину?
— Жалко. Но поможет ли ей, если мы устроим еще одну заупокойную службу? Поможет ли, если я, вместо того чтобы уснуть, стану спорить с тобой? Она тебе рассказала все потому, что ей нравится об этом рассказывать. Бедняжка! Ей легче, когда она чувствует себя героиней трагедии. Так случившееся кажется менее реальным. А когда нет слушателей — нет и трагедии. Если она расскажет мне, я тоже буду отличным слушателем. Слезы выступят у меня на глазах. Но ты не героиня. Поэтому давай спи.
— Ты зверь без воображения.
— Зверям надо спать. Спокойной ночи, chéri.
— Верблюд!
Ответа не последовало. Через минуту Матис тяжело вздохнул и повернулся на койке. Вскоре он начал тихо похрапывать.
Некоторое время Грэхем лежал без сна, слушая шум моря и ровный гул двигателей. «Официант с мухобойкой»! Какой-то человек в Берлине, которого Грэхем никогда не видел и чьего имени не знал, приговорил его к смерти; Мёллеру в Софии велели привести приговор в исполнение, а здесь, в нескольких ярдах, в каюте номер девять, — палач с девятимиллиметровым самозарядным пистолетом, готовый, после того как разоружил жертву, выполнить свою работу и получить плату. Ничего личного; все бесстрастно, как само правосудие. Бороться так же тщетно, как, стоя на виселице, спорить с палачом.
Грэхем постарался думать о Стефани — и не смог. То, чего она была частью — его дом, его друзья, — прекратило существовать. Он остался один в странном краю, окруженном смертью, с единственной, кому мог рассказать о здешних ужасах. Она — спасение от безумия. Она — реальность. Она ему нужна. Стефани не нужна. Стефани — лишь голос и лицо, смутно помнящиеся среди других голосов и лиц из мира, который Грэхем когда-то знал.
Он погрузился в беспокойную дремоту и увидел во сне, что падает в пропасть. Резко пробудившись, он включил свет и взял одну из книг, которые купил днем. Это был детектив. Грэхем прочел несколько страниц — и отложил роман. Заснуть, почитав про «аккуратные, слегка кровоточащие» дыры в висках трупов, «гротескно скорчившихся в последней предсмертной агонии», не удастся.
Он выбрался из койки, завернулся в одеяло и сел выкурить сигарету. Наверное, стоит провести так всю ночь: сидеть и курить. Лежа, Грэхем чувствовал себя еще беспомощнее. Если бы только у него был револьвер…
Пока Грэхем сидел, ему казалось, будто иметь или не иметь револьвер для человека столь же важно, как иметь или не иметь зрение. То, что он смог прожить все эти годы без револьвера, — чистое везение. Без револьвера ты беззащитнее козы, привязанной в джунглях. А он, дурак, оставил оружие в чемодане! Если бы только…
И тут вспомнились слова Жозетты: «У Хозе в ящике есть револьвер. Попробую вам его достать».
Грэхем глубоко вздохнул. Он спасен. У Хозе есть револьвер.
Жозетта ему достанет. Все будет хорошо. К десяти часам она, наверно, уже выйдет. Надо подождать до того времени, когда она точно появится на палубе, объяснить ей, что произошло, и попросить, чтобы она сразу же принесла револьвер. Если повезет, он будет у Грэхема уже через полчаса после выхода из каюты. Можно будет сидеть за обедом с револьвером в топорщащемся кармане. Баната ждет сюрприз. Благослови Бог подозрительную натуру Хозе!
Грэхем зевнул и потушил сигарету. Глупо сидеть так всю ночь; глупо, неудобно и скучно. К тому же клонило в сон. Он вновь положил одеяло на койку и лег. Через пять минут он спал.
Проснувшись, он увидел, как на белой краске переборки скользит то вверх, то вниз похожее на полумесяц пятно от солнечного света, бившего наискосок в иллюминатор. Грэхем смотрел на это пятно, пока не пришлось встать и отпереть дверь стюарду с кофе. Было девять часов. Грэхем не спеша выпил кофе, покурил и принял горячую ванну с морской водой. Когда он оделся, время приближалось к десяти. Накинув пальто, он оставил каюту.
Коридор, в который выходили каюты, был узок — тут едва могли разминуться два человека. Он образовывал три стороны квадрата; четвертую занимала лестница, ведущая к салону и навесной палубе, да пара небольших площадок, где стояли две запыленные пальмы в глиняных кадках. Грэхему оставался до конца коридора ярд-другой, когда на пути появился Банат.
Тот зашел в коридор с нижней площадки лестницы; шагнув назад, мог бы пропустить Грэхема, но делать этого не стал. Увидев Грэхема, он остановился. Потом очень неторопливо засунул руки в карманы и прислонился к стальной перегородке. Грэхем мог либо развернуться и идти назад, либо стоять на месте. Чувствуя, как сердце колотится в ребра, он остался стоять.
Банат кивнул ему:
— Доброе утро, месье. Хорошая сегодня погода, правда?
— Хорошая.
— Вам, англичанину, должно быть, приятно, когда солнце. — Банат побрился; на бледной челюсти виднелось несмытое мыло. Благоухание розового масла распространялось вокруг него волнами.
— Очень приятно. Извините. — Грэхем попробовал протиснуться к ступенькам.
Банат двинулся, словно бы нечаянно загородив путь.
— Здесь так тесно! Кому-то надо уступить дорогу.
— Верно. Не желаете пройти?
Банат покачал головой:
— Нет. Торопиться некуда. Я все хотел вас спросить, месье, про вашу руку. Заметил вечером. Что это с ней?
Грэхем встретил взгляд маленьких наглых глаз. Банат знал, что его противник безоружен, а сейчас пытался вдобавок лишить Грэхема мужества. И не без успеха. Неожиданно захотелось ударить кулаком прямо в глупое, нездорового цвета лицо; Грэхем едва сдержался.
— Небольшая рана, — спокойно произнес он, и тут чувства взяли верх. — Точнее, пулевое ранение, — добавил он. — Какой-то подлый воришка выпалил по мне в Стамбуле, но то ли не умел стрелять, то ли испугался. Он промазал.
Маленькие глаза не мигнули, но по губам Баната змеей скользнула гадкая улыбка. Он медленно выговорил:
— Подлый воришка, да? Вам нужно быть осторожней. И в следующий раз самому стрелять в ответ.
