Эрик Амблер - Путешествие внутрь страха
— Деловой?
— Именно. Теперь, прошу вас, сядьте и возьмите сигарету. Вам не помешает. — Он протянул портсигар. — А то вы сегодня какой-то нервный.
— Выкладывайте, что хотели сказать, и проваливайте!
Мёллер издал смешок.
— В самом деле, нервы у вас не в порядке! — Он внезапно посерьезнел. — Боюсь, виноват я. Видите ли, мистер Грэхем, я мог бы поговорить с вами и раньше, но желал сперва удостовериться, что вы окажетесь в подходящем настрое и будете готовы слушать.
Грэхем прислонился к двери.
— По-моему, лучший способ описать сейчас мой настрой — сказать, что я всерьез рассматриваю идею ударить вас в зубы. Я мог бы успеть прежде, чем вы — нажать на спуск.
Мёллер поднял брови:
— И до сих пор не ударили? Что же вас останавливает? Почтение к моим сединам или боязнь последствий? — Он помедлил. — Не отвечаете? Тогда, если вы не против, я сам сделаю выводы. — Он сел поудобнее. — Инстинкт самосохранения — замечательная вещь. Людям легко рассуждать о героизме и готовности отдать жизнь ради принципа, пока отдавать жизнь не надо. Когда, однако, запахнет жареным, они становятся практичнее и начинают выбирать не между честью и бесчестьем, а между бо́льшим и меньшим злом. Интересно, получится ли мне убедить вас встать на мою точку зрения.
Грэхем молчал, стараясь побороть охватившую его панику. Он знал, что если откроет рот — начнет вопить оскорбления, пока не заболит горло.
Мёллер с видом человека, который загодя пришел на важную встречу и никуда не спешит, принялся вставлять сигарету в короткий янтарный мундштук. Он, очевидно, и не ждал ответов на свои вопросы. Закончив возиться с мундштуком, немец поднял взгляд и сказал:
— Вы мне нравитесь, мистер Грэхем. Признаю, я рассердился, когда Банат оплошал в Стамбуле, но теперь, когда я познакомился с вами, я рад, что так получилось. Вы изящно вышли из неловкой ситуации за обеденным столом в первый вечер. Вы внимательно слушали, как я декламирую свои тщательно заученные монологи. Вы одаренный инженер и притом скромны и воспитанны. Мне неприятно представить, что вас застрелит нанятый мной работник. — Он зажег сигарету. — Но требования, диктуемые нашими жизненно важными нуждами, не оставляют выбора. Я вынужден быть непреклонен. Должен вам сообщить, что при текущем положении дел вы умрете через несколько минут после того, как мы субботним утром пристанем в Генуе.
Грэхем уже овладел собой.
— Печально слышать.
Мёллер одобрительно кивнул:
— Хорошо, что вы принимаете все так спокойно. Я бы на вашем месте сильно испугался. Правда, окажись на вашем месте я, — бледно-голубые глаза внезапно сузились, — я бы знал, что у меня нет ни малейшего шанса сбежать. Банат, несмотря на свою неудачу в Стамбуле, очень способный молодой человек. А учитывая подкрепление из нескольких столь же опытных людей, которое ждет его в Генуе, я бы понял: добраться живым до безопасного убежища у меня никак не выйдет. Осталась бы лишь одна надежда: что они выполнят свою работу быстро и эффективно.
— Что значит «при текущем положении дел»?
Мёллер торжествующе улыбнулся:
— О! Вы перешли сразу к сути. Понимаете, мистер Грэхем, вам вовсе не обязательно умирать. Есть и другой выход.
— Ясно. Меньшее зло. — Сердце в груди невольно подпрыгнуло.
— Это и злом не назовешь, — возразил Мёллер. — Другой выход, и весьма приятный. — Он расположился на койке с еще большим удобством. — Я уже сказал, мистер Грэхем, что вы мне нравитесь. Позвольте добавить, что я так же, как и вы, всем сердцем не одобряю насилия. Я трусоват — охотно признаю. Я на все готов, только бы не видеть последствий автомобильной аварии. Поэтому, если существует бескровный способ уладить наше дело, я его предпочту. А если вы до сих пор сомневаетесь в моих добрых намерениях, позвольте представить вам вопрос в другом, более жестком, свете. Убивать вас придется в спешке; убийцы подвергнутся дополнительному риску, и потому вся операция обойдется дорого. Не поймите меня неправильно: я пойду на любые расходы, если они действительно необходимы. Но я бы, естественно, хотел без них обойтись. Уверяю вас, никто — возможно, за исключением вас самих — не порадуется, как я, если нам удастся решить все дружески и по-деловому. Я говорю искренне — надеюсь, хоть в этом вы мне поверите.
Грэхем начал злиться.
— Мне плевать, искренни вы или нет.
Мёллер, казалось, был разочарован.
— Да, пожалуй, так и есть. Я и забыл: вы долго находились под нервным напряжением. Естественно, все, что вас сейчас занимает, — доберетесь ли вы живым до Англии. Это возможно. Все зависит от того, сможете ли вы спокойно и здраво вникнуть в ситуацию. Вам известно, что завершение работы, которую вы выполняете, требуется задержать. Если вы умрете до того, как возвратитесь в Англию, в Турцию отправят кого-нибудь другого, чтобы он сделал вашу работу заново. Насколько я знаю, задержка в этом случае выйдет в шесть недель — и этого будет достаточно для заинтересованной стороны. Таким образом, простейший способ справиться с затруднением, казалось бы, похитить вас в Генуе, держать взаперти требуемые шесть недель и потом отпустить. Разве не так?
— Видимо, так.
Мёллер покачал головой:
— Нет, не так. Вы исчезнете без вести. И ваша компания, и турецкие власти начнут наводить справки. Поставят в известность итальянскую полицию. Британское министерство иностранных дел станет требовать информацию у итальянского правительства. Итальянское правительство, боясь, как бы его нейтралитет не оказался под сомнением, расшибется в лепешку. У меня могут возникнуть большие неприятности — особенно когда вы окажетесь на свободе и сможете обо всем рассказать. Мне крайне нежелательно оказаться в розыске у итальянской полиции. Понимаете?
— Понимаю.
— Самый незамысловатый способ — убить вас. Впрочем, есть и третий вариант. — Мёллер сделал паузу и произнес: — Вы везучий человек, мистер Грэхем.
— Что вы имеете в виду?
— В мирное время только фанатичные националисты требуют, чтобы человек жертвовал собой ради правительства той страны, где родился. Но во время войны, когда людей убивают и чувства накалены, даже умный человек может поддаться им и заговорить о своем «долге перед отчизной». По счастью, вы в силу своей профессии способны видеть героизм таким, какой он есть: излишком сентиментальности у глупцов. «Любовь к родине»! Забавное выражение. Любовь к конкретному клочку земли? Вряд ли. Поставьте немца на поле в Северной Франции, скажите ему, что это Ганновер, и он не сможет вас опровергнуть. Любовь к своим согражданам? Определенно нет. Некоторых из них вы любите, некоторых не любите. Любовь к культуре своей страны? Те, кто лучше всего знаком с ее культурой, как правило, наиболее умны и наименее патриотичны. Любовь к своему правительству? К правительству те, кем оно правит, испытывают обычно неприязнь. Вот видите: любовь к стране — фикция, поддерживаемая страхом и невежеством. От нее, конечно, есть и польза. Когда правящий класс желает заставить людей сделать что-то, чего они делать не хотят, он взывает к патриотизму. А меньше всего люди, разумеется, желают, чтобы их убивали. Но я должен извиниться: это все старые доводы, и вы, несомненно, с ними знакомы.
— Да, я с ними знаком.
— Прекрасно. Я рад, что не ошибся, сочтя вас человеком трезвого ума. Так мне гораздо проще перейти к тому, что я хочу предложить.
— Ну, и что же вы хотите предложить?
Мёллер погасил сигарету.
— Третий вариант, мистер Грэхем, — убедить вас по собственной воле удалиться от дел на шесть недель: устроить себе отпуск.
— Вы рехнулись?
Мёллер улыбнулся:
— Поверьте, я понимаю ваши трудности. Если вы просто спрячетесь на шесть недель, будет очень неловко объяснять свое исчезновение, когда вы вернетесь домой. Безмозглые кликуши могут назвать ваш выбор остаться в живых, а не умереть от пули нашего друга Баната низким поступком. Тот факт, что работа в любом случае задержалась бы на шесть недель и что вы куда полезней для своей страны и ее союзников живым, а не мертвым, оставят без внимания. Патриоты, как и все, кто слепо во что-то верит, не любят логических доводов. Нужно будет действовать немного хитрее. Позвольте вам рассказать, как все можно устроить.
— Вы напрасно теряете время.
Мёллер пропустил его слова мимо ушей:
— Есть вещи, мистер Грэхем, над которыми не властны даже патриоты. Одна из них — болезнь. Вы побывали в Турции, где недавно — спасибо землетрясению и наводнениям — было несколько вспышек сыпного тифа. Разве не выйдет правдоподобно, если вы, сойдя на берег в Генуе, испытаете легкий приступ тифа? А что потом? Вас, конечно, немедленно доставят в частную клинику, где доктор по вашей просьбе напишет письма в Англию вашей жене и коллегам. В военное время неизбежны проволочки; к тому времени, когда кто-нибудь сможет вас навестить, кризис уже минует и вы пойдете на поправку, хотя будете еще слишком слабы, чтобы работать или путешествовать. Но через шесть недель вы полностью выздоровеете и сможете делать и то и другое. Все опять станет по-прежнему. Как вы на это смотрите, мистер Грэхем? По мне, такое решение — единственное, которое устроит нас обоих.
