Борис Рабичкин - Белая бабочка
В экспедицию Малыгин приезжал уже второй раз. В прошлом году, едва появившись на участке Оксаны Васильевны, Коля влюбился в нее. Боясь вызвать насмешки, он долго не решался сказать об этом Сокол. Наконец написал ей письмо и, соблюдая тысячи предосторожностей, вложил его в рабочий дневник начальника участка.
Малыгину казалось, что никто не замечает его влюбленности, хоть он и выдавал себя на каждом шагу. Но не только Сокол, а все археологи не принимали ее всерьез.
Читая Колино послание, Оксана искренне смеялась, но, конечно, никому и словом об этом не обмолвилась. И в новый раскопочный сезон между начальником участка и фотографом экспедиции установились добрые дружеские отношения. Теперь Оксана иногда позволяла себе подшучивать над новым увлечением Коли...
Пока собирались на концерт, Малыгин не отходил от Ляли. Он уже успел сфотографировать ее с шарфиком, летящим по ветру.
— Ну что ж, поехали, — сказал Сергей Иванович, выходя из ворот.
Началась веселая суматоха посадки. Лаврентьев пригласил Шелеха к себе в машину. Сокол села в автобус.
— Вам, кажется, приготовлено место в «Победе», — сказала Оксана. Из открытого окна она видела, как Коля стал на подножку автобуса.
— Весьма возможно. — Малыгин оглянулся назад. В это время раздался голос Ляли:
— Коля, идите к нам!
Гордо взглянув на пассажиров автобуса, Малыгин направился к автомобилю Тургиных.
Павел Александрович, отдав Ляле свой пиджак, сел за руль.
Дорога была прямая, асфальтированная. Тургин спокойно вел свою «Победу», не прислушиваясь к голосам сидящих сзади и поглощенный своими мыслями.
Уже три недели Павел Александрович занимался событиями, связанными с загадочным происшествием в склепе эосского некрополя. Давняя история с короной пролила свет на происхождение расписки. Но поиски «белой бабочки» пока ни к чему не привели.
На последнем допросе Трофим Куцый дал важные показания: не то в сорок втором, не то в сорок третьем году его привезли к коменданту Южноморска Реглю. Комендант совершенно недвусмысленно намекнул ему, что знает историю исчезновения Хомяка, и велел подписать какую-то бумагу. Больше Регль его не трогал. Остальное уже произошло совсем недавно. Куцый так рассказал об этом:
«За все годы ничего не было. А в нынешнем мае прибыл один от бывшего коменданта Регля. Говорит, жди человека с белой бабочкой... А кто он? Чего не знаю, сказать не могу»...
Машина въехала в Южноморск. Необходимость следить за дорогой отвлекла Павла Александровича от его мыслей.
На площади перед Зеленым театром в три длинных ряда выстроились автобусы, легковые машины, грузовики. Археологи поставили свои машины с краю и шумной гурьбой пошли занимать места.
Южноморский летний театр лежал в глубокой чаше, окруженный зеленью парка. Сверху к эстраде ступеньками сходили тридцать пять рядов. Сегодня не было свободных мест.
Оркестранты уже сидели за пультами. Нестройно, будто прерванными на полуслове фразами, перекликались между собой скрипки, виолончели, контрабасы.
Снизу и сверху почти одновременно зааплодировали ряды. У сильно освещенного края рампы появился дирижер.
Павел Александрович поймал себя на том, что его взгляд прикован не к лицу музыканта, тонкому и вдохновенному, а к его костюму. На дирижере был обычный черный концертный фрак, который, казалось Трояну, еще больше подчеркивал белизну его галстука в виде бабочки.
При стихающих аплодисментах в ушах Трояна зазвучал глухой старческий голос:
«Говорит, жди человека с белой бабочкой... А кто он?»
Троян провел рукой по лицу, как бы отгоняя навязчивую мысль. Голос Куцего исчез. Дирижер взмахнул палочкой, и, словно по волшебному мановению, черные крючки на нотных листах ожили, превратились в звуки и, окрепнув, взлетели к звездам...
Обычно между первым и вторым отделениями музыкальных концертов в Зеленом театре делали большой перерыв, чтобы публика могла погулять по аллеям старого парка.
В антракте эосцы разбрелись кто куда. Коля обещал показать Ляле платан, под которым, по преданию, сиживал еще Пушкин. Они подошли к дереву. Его зеленовато-серый ствол казался совсем черным, и лапчатые листья, точно тысячи маленьких флажков, свешивались вниз. Все скамьи в тенистых аллеях оказались занятыми, и они с трудом отыскали себе место неподалеку от главной аллеи.
Счастливый Коля тихо, с упоением читал Ляле стихи. Но она слушала плохо.
Ляля заметила, как немолодой толстый человечек в яркой тюбетейке напряженно всматривался в приближавшегося Лаврентьева и потом пошел ему навстречу. Ей показалось, что Лаврентьев не узнаёт человека в тюбетейке.
Когда они поравнялись со скамейкой, до Ляли долетели обрывки фраз:
— ...Английский клуб... перстень... номер двадцать три.
Больше Ляля ничего не расслышала.
Трое в одном купе
Троян недоумевал. Что могли означать эта встреча и разговор в аллее парка, невольным свидетелем которых стала Ляля?
Случайная встреча старых знакомых? Почему же Лаврентьев не узнал его? Они могли давно не видеться. А их странный разговор? Может быть, здесь и есть связь с предыдущими событиями?
Полковник был почти уверен: к случаю в склепе Лаврентьев не имеет никакого отношения. Но какие могли быть сомнения, что здесь действует вражеская рука!
Накануне Павел Александрович говорил с Лялей о дурной подозрительности. Она так же похожа на бдительность, как беспорядочная стрельба на прицельный огонь. Троян хорошо знал, что шпиономания и глупая подозрительность только мешают борьбе с истинным врагом. Но слепая беспечность еще более опасна. В данном случае она может повредить и делу и самому Лаврентьеву. А ведь государственная безопасность — это безопасность и каждого из миллионов честных граждан. Так может ли он, Троян, не придать значения эпизоду в парке, Даже если интуиция подсказывает: вряд ли эта встреча связана с делом, которым он занимается.
Полковник поручил сотрудникам Анохина заняться человеком в тюбетейке, и они быстро установили, что он — научный работник из Ленинграда, объезжающий пушкинские места на юге. Спустя несколько дней он появился в заповеднике. В этом не было ничего удивительного — каждый, кто приезжал в Южноморск старался посетить и Эос. Но этот оказался необычным экскурсантом. Едва осмотрев раскопки, он стал обходить окрестные села, разыскивать старожилов. Гость из Ленинграда снял в Терновке комнату. Очевидно, он собирался пробыть, здесь некоторое время.
Последние дни Павел Александрович почти не видел Лаврентьева. Вернувшись с концерта, Сергей Иванович застал телеграмму с вызовом на заседание президиума Академии наук. В горячее время раскопок Лаврентьев старался не отлучаться из экспедиции. Но теперь предстояло обсуждение перспективных планов научной работы. Нужно ехать. Все вечера были заняты подготовкой к выступлению.
Ленинградец собрался уезжать вместе с Лаврентьевым. Троян подумал, что здесь, вероятно, простое совпадение. А впрочем...
И третьим пассажиром в купе поехал молодой, лет тридцати, спортивного вида человек, отправлявшийся на Всесоюзные курсы тренеров по легкой атлетике.
Пушкинист, которому в Терновке так и не удалось вдоволь наговориться с занятым Лаврентьевым, усиленно наверстывал упущенное.
Позже Анатолий рассказывал Трояну и Анохину, что еще никогда в жизни ему не приходилось встречать таких интересных собеседников. Они вспоминали свое знакомство, и Анатолий представил себе двадцатый год, голодную Москву, заиндевелые окна бывшего Английского клуба, где в нетопленых залах с греческими колоннами по пятницам собирались члены недавно созданного Общества друзей книги.
Это были первые и самые трудные шаги культурной революции, которая, преодолевая разруху, тиф, нищету, сопротивление врага, начинала свое великое шествие по стране.
Вызванные к жизни бесчисленные комиссии и комитеты, непременным членом которых был ректор университета профессор Лаврентьев, забирали у него много времени и сил. Как ни был занят Сергей Иванович, он старался не пропустить ни одной пятницы в библиотечном зале дома на Тверской.
Историк и археолог, он еще в студенческие годы стал страстным книголюбом и завзятым пушкинистом. Лаврентьев собрал коллекцию изданий Пушкина и книг о нем, которую высоко ценили московские библиофилы. И на пушкинских чтениях в бывшем английском клубе, где выступали такие знатоки, как Щеголев и Цявловский, прислушивались к голосу Сергея Ивановича.
Начиная с октября 1920 года Общество друзей книги устраивало аукционы. Перед пушкинским аукционом Сергей Иванович особенно волновался.
Сосредоточенный и хмурый, ходил он по залам, где на столах было разложено немало реликвий. Рядом с комплектами «Северных Цветов», «Подснежника», «Полярной звезды» здесь можно было встретить автографы Пушкина, первые поглавные издания «Евгения Онегина», рисунки поэта и оригиналы иллюстраций к его первым изданиям, некогда отпечатанный в десяти экземплярах «Рассказ об отношениях Пушкина к Дантесу со слов кн. А. В. Трубецкого», экземпляры «Невского альманаха», «Альбома северных муз» и многое другое.
