Даниил Лектор - Метод
Когда Меглин вышел из кабинета, Есеня поднялась ему навстречу:
– Что он сказал?
– Жить буду, – ответил сыщик. – Какое-то время.
Не успели они пройти и несколько шагов, как Меглина окликнули:
– Миша!
Они обернулись – к ним по коридору спешил Пиночет. Правда, в больничном халате и с выбритой головой его было трудно узнать.
– Ты как здесь? – спросил он у сыщика.
– Дела, – сообщил Меглин.
– Мишань, у меня просьба… Скажи, чтобы меня отпустили, а? Поговори с Бергичем…
– Коля, нет, – покачал головой Меглин. – Ты же знаешь…
– Я не могу больше! – взмолился Пиночет. – Ну хотя бы не током, а? Я же память теряю, я имя свое не помню!
– Прости. Никак, – ответил Меглин и быстро пошел к выходу.
Когда они выехали за ворота клиники, Есеня спросила:
– Неужели по-другому нельзя?
– Нельзя. С ним ведь что случилось? В восьмидесятых в Подмосковье орудовал такой Плешаков, по кличке Лесник. Может, слышала?
– Да, я читала его дело, – кивнула Есеня. – Он ведь детей похищал?
– Да, возле пионерлагерей. Держал в своем доме. Издевался, насиловал, потом убивал. Пиночету было двенадцать, его брату – семь. Лесник их три недели держал. Брат сразу сломался, а Пиночет все смотрел, как убежать. Украл монету, вытащил гвозди из окна. Дождался, пока Лесник заснет пьяный, вылез и брата вытащил. Если бы Лесник проснулся, он бы их догнал. Пиночет хотел все сделать правильно. Поэтому он запер окна и двери и поджег дом.
– И что?
– Он не заметил, что брат обратно залез, за игрушкой. Он потом рассказывал, что ему слышался крик ребенка. Но он был уверен, что брат ждет в лесу. Когда понял – сошел с ума. Тяжелый психоз. Двадцать лет по дуркам, на препаратах. Когда выпускали – снова слышал плач. Ваня звал его по имени – тихо, потом громче: «Коля, Коля!» Когда крик становился нестерпимым, Пиночет поджигал дома. Выбирал на окраинах и в дачных поселках. Сжег старика-пенсионера. Я его у толпы вырвал. Он, когда очнулся, хотел руки на себя наложить. И теперь раз в год – на месяц к Бергичу. Ток и психотропы. Или опять жечь начнет.
Так, за разговором, они доехали до Михайловска – родины погибшей Марины. Отыскали школу, в которой она работала, и ее коллегу – молодую учительницу. Сели в пустом классе, и девушка стала рассказывать:
– Мы вместе учились, в техникуме педагогическом. Потом она уехала столицу покорять. Я знала, что она долго здесь не задержится. Да все это знали.
– Почему? – спросила Есеня.
– Ну вы же видите, какая она. Хотите, я выпускной наш покажу?
Она достала из шкафа альбом, открыла нужный снимок.
– Вот видите – она всегда выделялась. Самая красивая и в классе, и в школе. Она была Мисс города, мы все ей завидовали…
– А это что за девочка? С заячьей губой? – спросил Меглин.
– Аня Свиридова. Это не заячья губа, это у нее шрам. Отец ударил.
– За что? – спросила Есеня.
– Ане мальчик понравился, Вадим. Ну а над ней смеялись немного – она всегда малость странная была. А на Вадима все девочки заглядывались. Он и с Мариной встречался. Я не знаю точно, что у них там вышло, но Вадик как-то грубо Аню отшил. И знаете, она его избила! Представляете? Парня, спортсмена! Отец ее тогда из школы забрал, и появилась она уже с такой губой.
– А как нам с отцом ее встретиться? – спросила Есеня. – Адрес подскажете?
Учительница покачала головой:
– Он погиб. Шесть лет назад, когда мы на первом курсе учились.
– А что случилось?
– Зарезали. Ночью, в подъезде. Говорят, свои же и заказали.
– Он бандит, что ли, был? – спросил Меглин.
Учительница пожала плечами:
– Люди так говорили.
– А вы не знали? Вы же ее подруга? – спросила Есеня.
– У Ани не было подруг. Ее боялись. Она все время была дома, с младшим братом. Они и уехали вместе, как отца похоронили.
– А куда?
– Они никому не сказали. Да и вряд ли кто-то спрашивал.
– А фотография брата у вас есть?
– Сейчас поищу, – пообещала учительница.
Они покинули школу, унося с собой фотографию Вани, каким он был в выпускном классе…
…За четыре года до выпуска, когда Ване было тринадцать, он стал свидетелем того, как отец избивал семнадцатилетнюю Аню. Это случилось как раз после истории с мальчиком Вадимом.
– Ты меня поняла? – спрашивал отец, раз за разом нанося дочери удары по лицу. – Я спрашиваю, ты поняла?!
– Папа, не надо! – закричал Ваня и бросился на помощь сестре. Однако отец не глядя нанес удар, мальчик отлетел в сторону. А отец схватил дочь за волосы и поднял в воздух.
– Поняла?!
– Я ее убью! – повторяла Аня как заклинание. – Я таких, как она, буду убивать!
Отец снова отвесил ей пощечину.
– Ты же это делаешь! – кричала Аня. – Или за деньги можно, а так – нельзя?
– Аня, ты страшная! – учил отец. – Пойми это. Тебя мужики кидать будут всю жизнь. Не плачь. Но убивать – нельзя. Ты меня поняла? Поняла?
– Да, папа, – послушно ответила Аня, с ненавистью глядя на отца.
…Место для очередной акции они оборудовали на пустой автостоянке под торговым центром. Ваня, как всегда, поставил ширму, наладил свет, установил штатив фотокамеры. Когда закончил, Аня подошла к брату, протянула ему нож. Спросила:
– Готов?
Ваня, бледный до синевы, кивнул.
В это время привезенная «на съемки» девушка раздевалась за ширмой, одновременно разговаривая по телефону:
– Да, мам, все в порядке, в кафе сижу! Ой, да у тебя все время на сердце нехорошо. Все, мам, мне идти надо, я перезвоню…
Ваня заглянул за ширму и севшим от волнения голосом сказал:
– Ну что… идем?..
…В уютном зале ресторана собралась компания бывших однокурсников. Женя говорил тост:
– Ну что можно пожелать человеку, у которого все есть? Это я о себе, если кто не понял…
И, переждав смех, продолжил:
– Нет, серьезно, Есенька среди нас – самая лучшая. Самая талантливая, умная, бескомпромиссная. Я тебе завтра этого уже не скажу, так что слушай! Оставайся всегда такой – с тобой интересно!
Ответом ему был общий одобрительный гул и звон бокалов. Неожиданно лицо Есени изменилось: она увидела в дверях Меглина. И в каком виде! Сыщик был выбрит до блеска, одет в свой лучший костюм и белую сорочку. Таким она не видела его никогда!
– Это что, твой? – шепнула одна из однокурсниц.
– Да. Нравится?
– Харизматичный, – отметила девушка.
Меглин прошел к столу, поставил на него бутылку вина. Сказал:
– Не с пустыми же руками, думаю…
Потом были еще тосты, танцы, во дворе неожиданно завязался разговор Меглина и Саши – тот, бледный от решимости, допытывался: «Кто она для вас? Еще одна девочка, которая на начальника запала?» А после вопроса сыщика: «А ты что, всерьез думаешь, что у тебя с ней сразу получится?» – вспомнил, как Есеня глядела на Меглина, и согласился: «Да, наверное, вы правы…» И вот все это кончилось, и они ехали из ресторана. Все было вроде как всегда, но Есеня чувствовала – возникло что-то новое. Да и маршрут был какой-то непривычный – в ангар Меглина они ездили другой дорогой.
И действительно – они приехали не в ангар, а к подъезду дорогой гостиницы. Стюард распахнул дверцу, помог Есене выйти. Они прошли в бар, Меглин разлил вино.
– За наших? – спросила она.
– За тебя, – сказал он.
– Что мы тут делаем? – спросила Есеня. – Приоткрой завесу.
– Я номер снял, – объяснил Меглин.
Она была поражена:
– Здесь? Зачем?
Вместо ответа он поднял бокал, чокнулся с ней.
– Предлагаешь на него взглянуть? – спросила она.
– Если хочешь, – сказал он. И после паузы добавил:
– Мне сорок четыре. Нет еще полтинника.
Она улыбнулась:
– И что? Пойдем посмотрим.
…И в этом пафосном номере, на чужой кровати, произошло наконец то, чего она так долго ждала, о чем мечтала на больничной койке…
Когда к ней снова вернулся дар речи, она сказала:
– Не хочу говорить пошлую фразу про лучший подарок ко дню рождения, но по факту это он и есть. Ты надолго номер снял?
– До утра, – ответил он. – Тут такие деньги…
– Я продлю.
– Не надо.
– Но… зачем тогда всё?
– Я этого хотел, ты, мне показалось, тоже. Очень скоро я могу превратиться в овощ. Согласись – не самая крутая перспектива для отношений.
Ее лицо стало печальным.
– Ты прав, как всегда. Но до утра ты мой. А потом опять превратишься в крысу. Закажем еще вина?
– Зачем? – возразил он.
Подошел к буфету и достал сразу две бутылки…
…На следующий день машина Меглина остановилась у ворот кладбища. Прежде чем выйти, Есеня поцеловала сыщика. Это не укрылось от глаз прокурора Стеклова, поджидавшего дочь у ворот, и вызвало у него приступ злости. Однако он не стал ничего говорить, копил в себе.
