Лучший исторический детектив – 2 - Балашов Александр

В машине повисла пауза. По всему Юлиан не знал, как отреагировать на этот выпад отчима. Наконец, театрально вздохнув, уж очень трагически произнёс:

— Скоропостижно… Сердце. Вскрытие показало…

— Вскрытие делает и заключение пишет патологоанатом, — перебил его Лаврищев. — Человек, то есть, а не машина-автомат. И патологоанатому хочется сладко поесть и попить, ничто человеческое и ему не чуждо…

— Ты это, Лаврищев, к чему? Опять хочешь сделать меня без вины виноватым и крайним? Или уже под заранее заготовленный протокол интересуешься? Знаю я ваши ментовские уловки!

— Да не для протокола, успокойся, Юлик! Никто тебя не обвиняет… Официально, по крайней мере.

— Они сами… Умерли.

И тут же поспешно уточнил:

— Никто не собирался в тот день умирать… Ты же знаешь, Лаврищев, бабуля и дедушка родились в один день — 15 мая. Мы вместе отметили двойной день рождения, так и не дождавшись ваших поздравлений…Вечером бабушка Катя передала мне пробабкин дневник, называя его «золотым ключиком» к поиску коллекции царских орденов Пауля Эссена… Потом все вместе помечтали найти эти ордена, усыпанные драгоценными камушками, даже планы какие-то строили… Потом они легли спать…

— И больше не проснулись, — в тон Юлиану заключил следователь.

Он помолчал и тихо произнёс:

— Я знаю, это дом убил их. Временной, точнее. Я так полагаю…

— Человек полагает, а Бог располагает, — вздохнул Лаврищев. — Твои фантазии тут не прокатят. Выпили коньячку — и уснули. Это суровый реализм. А дома убивают только в фэнтези, книжках для дураков, которых ты, я вижу, начитался.

— При чём тут фэнтези? — возразил Юлик. — Я этим старикам по гроб жизни обязан.

Он всхлипнул, достал носовой платок, шумно высморкался.

— Только они и поддержали моё желание учиться в Берлине. Зачем мне нужно было их отправлять туда, откуда не возвращаются? Они меня ещё за год благословили на поиск коллекции Пауля Эссена. С тех пор дом и стал их убивать… Постепенно, по ночам. Пока не отправил к Павлу Александровичу, в девятнадцатый век и не вернул их обратно.

Следователь насторожился.

— Ты пургу не гони! Сперва сказал, что они вроде бы скоропостижно умерли…А потом — «постепенно»… Путаница в показаниях — явный признак заранее заготовленной версии. Не очень, скажу тебе, убедительной версии.

— Ну, не совсем так, чтобы одномоментно. Было время написать завещание, рассказать о тайне коллекции Эссена и главной его награде — перстне, который ему надел на палец сам Александр первый. С бриллиантом в двенадцать карат.

— Царский подарок…

— Не подарок — награда за блестяще выполненное Эссеном секретного поручения императора. На знаменитом лондонском аукционе «Сотбис» только камушки на орденах и орденских знаках миллионов на сто, пожалуй, уже потянут… А учитывая суммы, которые за раритетные ордена дадут западные коллекционеры… Голова начинает кружиться. Один только царский перстень сколько стоит! Жутко подумать…

— А ты и не думай об этих камушках, — успокоил пасынка Лаврищев. — Это камни прошлые, из давно прошедшего времени… Как знать, какие проклятия на них висят? Какой кровью они покрыты? Да и существовали ли они в реальности? Может, это только миф? Семейная, так сказать, легенда? Пшик, короче. А может, скорее всего это шизойдный пунктик твоих покойных бабушки с дедушкой…С такой сказкой их белая кость становилась ещё белее…

— Чушь! Демагогия чистой воды! — перебил отчима Юлиан. — Ты, Лаврищев, называешься следаком по особо важным делам. А такую пургу несёшь! Прочитав дневник своей прабабки Елизаветы, я, кажется, нашёл конец вьющейся верёвочки. Взял, как полицейский пёс, след, гражданин следователь. Какой может быть «пунктик», коль Елизавета Эссен так подробно описывала то, что было у неё в руках. Придумать это, извините господин следователь, просто невозможно. У меня и сейчас перед глазами эти слова, написанные витиеватым почерком. Текст этих ветхих страничек, вцепился в мою молодую память. Хочешь процитирую страничку елизаветинского дневника?

— Наизусть? — удивился Игорь Ильич.

— Почему наизусть? — сказал Юлиан. — Этот документ в моём рюкзачке. Это мой, можно сказать, путеводитель по прошлому. Бесценный документ эпохи.

— Цитируй свой «путеводитель по прошлым камням», — иронично проговорил Лаврищев. — Я, господин историк, внимаю!

Олиан, покопавшись в модном рюкзачке, вытащил оттуда тетрадь в потёртом кожаном переплёте и, откашлявшись, процитировал страничку из дневника своей прабабки Елизаветы:

— «…Когда мне в селе с таким мирным названием Мирополье, где мечтали пережить эту ужасную войну, становилось тошно и сердце глодала хандра, я открывала изящный сундучок с коллекцией капитана Эссена. Красота и сверкание драгоценных каменьев завораживали моё воображение. На знаке ордена — синий Андреевский крест поверх чёрного двуглавого орла, увенчанного тремя золотыми коронами. На кресте том — распятый святой Апостол Андрей. А по концам креста — четыре золотые латинские буквы: S.A.P.R., означающие Sanctus Andreas Russie [9].

Музейную коллекцию, которую мы спасали от фашистов, после моего бегства из Мирополья, думаю, всё-таки нашёл в потайном месте дома местного батюшки немецкий командир Фридрих Ланге. Он же 7 июля 1943 года на моих глазах надел себе на палец золотой перстень с бриллиантом «Звезда России» императора Александра I, который мне, к сожалению, не удалось уберечь от алчного офицера СС. Жаль нашу музейную коллекцию, но еще больше жаль двоюродную сестру Эльзу Эссен. Её немцы, приняв за лицо еврейской национальности, расстреляли у стены нашего дома. Я чудом осталась жива».

Закончил цитату, он замолчал, ожидая реакции отчима.

Лаврищев тоже молчал, по старой привычке анализируя услышанное.

— Ну? — первым прервал молчание пасынок. — А ты говоришь — «пунктик»!.. Это же с натуры писано — с натуры, Лаврищев! Матерью моей матери собственноручно написано в синей тетрадочке в коленкоровой совдеповской обложке. Протокольный факт, как ты любишь говорить.

И Юлиан, глядя на обалдевшего Лаврищева, засмеялся:

— Расколол ты меня, следователь, как пустой грецкий орех расколол!

Случайный прохожий, оказавшийся рядом с машиной, прислушался к странному монологу, даже нагнулся, чтобы получше разглядеть сидевших в канареечного цвета машине.

— Вам что тут, гражданин!? Кино и немцы? — высунулся в окно разгорячившийся Юлик. — Проходите, проходите, гражданин, мимо, пока и вас не замели в кутузку! Тут следственный эксперимент проводится.

Лаврищев после этого монолога Юлика словно дар речи потерял.

— Как? Как ты сказал та деревня, где твоя прабабка во время оккупации жила, называлась? — тихо спросил следователь.

— Мирополье…

Игорь Владимирович округлил свои большие глаза.

— Так это же от нас через речку. Тут — русское Гуево, а через мост, только Псёл перейти — и украинское Мирополье… Скажешь, что чудес в мире не бывает?

Юлиан, не выпуская из рук дневник Елизаветы, поглаживал кожаный переплёт тетради. Глаза его блестели, как у сильно выпившего человека. Следователь понимал: какая-то тайна мучает человека. И хочется, и колется поделиться ею с ним. Юлик действительно несколько минут мучительно раздумывал: открыться отчиму или по прежнему держать язык за зубами. Но, видно, не было больше сил у парня держать эту невыносимую тайну в себе. Решил открыться. Как открыли ему тайну дома на Набережной, этих «ворот в другое время», Сигизмунд Павлович с Екатериной Васильевной. Юлиан подозревал, что именно путешествие стариков в прошлое и убило стариков в одночасье. Переход через временной портал требовал определённого запаса здоровья.

— Знаю, — перешёл на шёпот пасынок, — что и в наш прагматичный век есть место и для чудес. Скажи, Лаврищев: зачем я тогда к бабушке Кате переехал? Как-то дед рассказал мне, что этот дом на Набережной ещё в тридцатые годы строился под неусыпном оком ГПУ, потом НКВД… Сам Ягода курировал строительство, которое велось по совершенно секретному проекту. Странным и сегодня выглядит этот дом в центре старой Москвы…