Лучший исторический детектив – 2 - Балашов Александр

— Почему странно? Таких сталинских высоток в Москве несколько.

— А вот и нет, Лаврищев! Дом с самого начала задумывался, как портал перехода из одного времени в другое. Наша квартира, как ты, надеюсь, ещё помнишь, находится в подъезде № 13. Так?

— Ну да, — кивнул Игорь Ильич.

— А двенадцатого подъезда в доме нет. После одиннадцатого сразу тринадцатый.

— Ошиблись, видать…

— А вот и нет. Эта запланированное искривление пространства. Обязательное условие для переходного портала. Энкеведешники этот дом планировали использовать как портал для перемещения в пространстве и времени. Недаром привлекли лучших в СССР специалистов по паранормальным явлениям.

У Лаврищева на бритой голове выступила испарина. Пронеслась страшная мысль, что у пасынка поехала крыша… И виноват тут не дом-портал, а свихнувшиеся на поиске «семейных сокровищ» бабка с дедом.

Юлиан, наблюдая через водительское зеркало за реакцией отчима, продолжил:

— Дедушка рассказывал, что если в день своего рождения целый день думать о чём-то, что случилось в прошлом, а потом уснуть в нашей трёшке, то о чём напряжённо думал, туда и попадёшь во сне. В вещем сне, Лаврищев. А мне очень надо попасть в Мирополье именно в тот день, 7 июля 1943 года, когда там бесчинствовал немецкий взвод под командованием Фридриха Ланге. Увы, пока что не получалось… Но кое-что в моём досье уже есть. А то ли ещё будет!

В салоне «Москвича-Святогора» повисла долгая пауза. Первым молчание прервал следователь.

— Бред какой-то, Юлиан, — тревожно глядя на пасынка, проронил Лаврищев. — Сказки Старого Арбата…

Юлик помолчал и рассмеялся. Но смех прозвучал неестественно, натянуто и искусственно. Так смеются плохие актёры в дрянных сериалах.

— Ну не чудак ли я на букву «М»! — хлопнул себя по лбу ладонью Юлиан. И, безуспешно пытаясь закрыть окно машины следователя по особо важным делам, ещё дважды постучал костяшками пальцев по своей голове.

— Слышишь, Лаврищев, звук дерева? Язык мой — первый враг мой. Всего-то 50 граммов весу в этом органе, но даже императрице, Екатерине Великой, трудно было удержать его за зубами! А что про нас, мелких грызунов, тогда говорить…

Окно задраить не удалось. Тогда Юлик высунул на улицу свой увесистый пухлый кулак и погрозил им любопытствовавшему гражданину, усевшемуся на лавочку у подъезда и не спускавшему с подозрительного дл него жёлтого «Москвича» глаз.

Тот, прижав рыжий портфель к груди, встал с лавки, и направился к массивной входной двери подъезда № 13. Но прежде чем исчезнуть из поля зрения следователя и его пасынка, обернулся и энергично покрутил палец у виска.

— Язык глупого — гибель для него, — сокрушенно вздохнул без пяти минут студент берлинского университета. — Это не я, заметь, сказал. Это цитата римского сатирика Децима Юния Ювенала.

И он снова звонко шлёпнул себя по крутому сократовскому лбу.

— Не надо мне было тебе всё это рассказывать! Теперь ты на все сто уверен, что я, живя в виртуальном мире, окончательно с катушек съехал…

— Не переживай, следопыт, — ещё раз попытался успокоить пасынка Игорь Ильич. — Мне подследственные и не такие сказки рассказывали! Я же, брат, в сказки давно не верю. Да и если бы не сказка это, то мне твой Ланге и эти камни из прошлого — ни к чему. И тебе советую вернуться в объективную реальность. Да и как ты их, камушки эти из прошлого, искать-то будешь? Ведь ни одной зацепки…

— Ты думаешь? — свистящим шёпотом проговорил Юлик. — Во-первых, я знаю фамилию немецкого офицера, который отобрал эти сокровища у моей прабабки. Во-вторых, Лаврищев, царский перстень, как сыскари любят выражаться, вообще имеет «особые приметы».

— Интересно, какие?

— Надпись на внутренней стороне перстня.

— И что же там написано?

— Слова, ставшие девизом дворянского рода Эссенов: «Усердие всё превозмогает».

Разговор пасынка с отчимом затянулся. Оба в пылу полемики не заметили, что давно привлекают внимание тех, кто гулял с детьми у подъезда, у случайных прохожих и любопытствующих соседушек Юлиана, молча восседавших на монументальной лавке у элитного дома.

Лаврищев поспешил сменить тему и завершить «эту шизофрению», как он окрестил про себя «разговор по душам» с пасынком.

— Мы всё-таки завтра сюда же приедем тебя проводить, — сказал Игорь Ильич, кивая на потрескавшийся серый фасад сталинской высотки («временного портала», про себя улыбнулся он), где теперь Юлиан был полноправным хозяином трёхкомнатной квартиры.

— Провожать меня совершенно не обязательно, Лаврищев, — проговорил Юлиан, дёргая заевшую дверь старой машины. — Мама на меня в обиде, что ей ничего не досталось из «сокровищ», как она выражается, Эссенов и Семионовых. Сокровищ ещё нет, а клин между мною и матерью уже вбит прочный…

Он перевёл дух и с печальной улыбкой добавил:

— А для тебя я всегда был только пасынком. Не сыном — па-сын-ком. Чувствуешь разницу, Лаврищев? Это как пасынки у помидоров на даче, которые лучше вовремя отсечь от родительского ствола, чтобы урожай был побогаче.

Игорь Ильич промолчал. Он грузно вывалился из машины, открыл заднюю дверцу снаружи и, выпуская из «военной машины» Юлиана, тихо сказал:

— Зря ты так. Я ведь люблю тебя, Юлька… По-своему, без сантиментов, но любил.

— А почему в прошедшем времени? — спросил Юлиан. — Я, следователь, ещё живой. И собираюсь таковым оставаться в уже начавшемся двадцать первом веке.

Игорь Ильич, поняв свою бестактность, смущённо молчал.

— Ладно, Лаврищев, — хлопнул его по плечу пасынок, — кто старое помянет, тому глаз вон!

— А кто забудет, — добавил Лаврищев, — тому оба… Ты, сынок, был другим, когда я тебе в детстве «Тараса Бульбу» читал…

И тоже похлопал будущего берлинского студента по покатому плечу, туго обтянутому чёрной майкой. Пасынок обернулся и печально улыбнулся Лаврищеву. На груди Юлика красовалась надпись, вышитая золотыми нитками: «Gott mit uns».

— Вот возьми комплект запасных ключи от квартиры, Лаврищев, — протянул Юлиан связку отчиму. — Иногда, в моё отсутствие, наведывайся. Любимые бабушкины фикус и диффенбахию поливай. Цветы мне дороги как память. Да приглядывай, чтобы не ограбили. Ты же мент прирождённый. Тебя квартирные воры, как блохи дуста должны боятся.

— Давай ключи, философ.

— Будешь поливать память?

— Замётано. Слово даю.

— Гляди, слово дал, — серьёзно сказал Юлиан. И рассмеялся:

— Портал предательства не выносит. Предатели обычно застревают во времени. Не выносят мои ворота вероломщиков. Вносят в другое время, а выносят уже вперёд ногами.

С этими словами Юлик повернулся к Лаврищеву спиной и зашагал к своему подъезду № 13. «Начитался всякой дряни, — провожая взглядом Юлиана, подумал следователь. — Умный парень, а всё «машинами времени» бредит».

И только в этот щемящий момент прощания с пасынком Лаврищев понял, почему снова переехал Юлиан к Семионовым-Эссенам в знаменитый дом на Набережной, что стоит в центре Москвы, почему так рвался он в Германию. «Очевидное невероятное» наконец-то дошло во всей простоте его побудительного мотива — Юлик решил посвятить свою жизнь поискам этих камней из прошлого. «Самые непрочные на свете камни, о которые запросто можно башку раскроить», — подумал Лаврищев.

Из радиоприёмника его «Москвича» тихо звучал свежий шлягер — группа приятных женских голосов с придыханием выводила: «…Лучшие друзья девушек — это бриллианты».

ВРЕМЕННОЙ ПОРТАЛ НА НАБЕРЕЖНОЙ

Конечно же, Лаврищев читал, что якобы существует никем не объяснимое явление — перемещение во времени. Кто-то переносится в будущее, кто-то — напротив, в прошлое. Кто-то на несколько минут, а кто-то навечно.