Юзеф Хен - Останови часы в одиннадцать
— Посмотрите на маленькую, черную, — сказал Рудловский. — она уже успела располнеть.
Шеф крикнул женщинам:
— По-польски говорите?
— Как будто бы, — ответила одна из женщин. Шеф обратился к Виясу:
— Спрячь пистолет.
Женщины обступили машину. Хенрик пересчитал их еще раз.
«Рудловскому приглянулась маленькая черная женщина. Видно, дошлая; она его обштопает. Хорошо, пусть берет себе. Первая в брюках: среднего роста, рыжая, веснушчатая, во взгляде страх — мне не нравится такой взгляд, собственных страхов хватает. И эта, в брюках и полосатой куртке: темная блондинка, короткие волосы, худая, лет тридцати, угловатые движения, сердитая. Я где-то ее уже встречал, может, во время оккупации, нет, скорее до войны, какой-то парк, скамейка, может, акация, каток; тогда она не была ни такой угловатой, ни такой угрюмой. Самая смелая — это вон та, старуха, тоже с короткими волосами, интеллигентная — нет, не хочу старухи. Остается блондинка, под подбородком уже складки. Когда она говорит с Мелецким, у нее раздуваются ноздри. Он взял ее за локоть, пристально посмотрел в глаза. Печальная женщина в полосатой куртке, которая кого-то Хенрику напоминала, оттащила блондинку в сторону: для чего все это? Мужчины едут в одну сторону, мы — в другую, давайте перестанем обольщать друг друга».
Мелецкий обратился к старухе:
— Нам нужен поворот на Грауштадт. Вы его не проходили?
— Там был какой-то поворот, километрах в двух отсюда.
— Садитесь с нами! — крикнул Чесек. — И порядок.
Мелецкий бросил на него гневный взгляд, потом обратился к старухе:
— Вы у них командуете?
— У нас демократия, — ответила женщина.
— У вас нет старшей? — удивился Мелецкий.
— Как-то обходимся. Вот, может быть, она.
Старуха показала на темную блондинку в полосатой куртке.
— Старшая? — спросил ее Мелецкий.
— Вздор, — обрезала она его.
— Что у вас в узелках?
— Хотите конфисковать?
— Может, и конфискуем. Мы охраняем общественное имущество.
— Это не общественное имущество. Так, кое-какие тряпки. Американцы дали.
— Почему вы не сняли лагерную куртку? — допытывался Мелецкий, как следователь. Хенрик вспомнил допрос в замке. Это метод или потребность, вытекающая из характера?
— Могли бы одеться поприличней, — продолжал Мелецкий.
— Чтобы соблазнять романтически настроенных мужчин? Спасибо, хочу немного постоять.
— К сожалению, мы едем в обратном направлении.
— Я заметила. Всего хорошего.
— Но зато в одно знаменитое место, — быстро вмешался Рудловский.
— Пан Рудловский, — грозно сказал Мелецкий. Старуха спросила:
— Чем знаменитое? Костюшко ночевал?
— Нет, любовница Гитлера. И оставила много белья, — сказал Рудловский, подмигивая.
Блондинка повернулась к женщине в полосатой куртке:
— Пани Анна, надо подумать.
— А это далеко? — спросила Анна.
«Я когда-то слышал этот голос, — подумал Хенрик. — Но тогда он не был таким сухим. У него были другие краски и другая температура».
— Пятнадцать километров, — объяснил Мелецкий. Достал свой мандат. — Курортный городок Грауштадт. Жители эвакуированы. А это, видите, магическая бумажка.
Старуха прочитала.
— Бумажка соблазнительная.
— А мы? — обратился Мелецкий к бойкой блондинке. Он снова сжал ее локоть: — Проведем веселый вечер.
Блондинка воскликнула:
— Прекрасно! Вспомним молодые годы.
Потом воцарилось напряженное молчание. Хенрику казалось, что его осматривают и оценивают. Лахудры чертовы!
— Не знаю, годимся ли мы для веселого вечера. Для этого мы слишком грустные, — услышал он голос Анны.
— Зачем грустить! — крикнул Чесек. — Да здравствует свобода!
— Надо себя пересилить, — подхватил Рудловский.
— Надо? — Это она, Анна. — В самом деле?
Хенрика резанула последняя фраза, он посмотрел на Анну. Она, наверно, прочла в его глазах одобрение, потому что по ее лицу проскользнула едва заметная улыбка. Бойкая черная толстуха спросила:
— И надолго?
— Самое большее на две недели, — объяснил Мелецкий. Хенрик спрыгнул с машины.
— Пан доктор! Мелецкий повернулся к нему.
— Как, две недели? — удивился Хенрик. — Мы же должны организовать местную власть.
— Естественно. Но с какой-нибудь машиной баб можно будет отправить назад. Вот только…
Мелецкий отвел Хенрика в сторону.
— Их пять, а нас шесть, — сказал Мелецкий. — Может быть конфликт.
— Не будет, меня не считайте.
— Вы пас?
— Да.
— Почему?
— Ищу принцессу, — сказал Хенрик с улыбкой. — Может быть, попадется.
Женщины стали взбираться на машину.
— Дамы на колени! — крикнул Чесек.
— Пани Анна!
— Спасибо, мне хочется постоять.
— Пани старше!
— Барбара, если вы так любезны. Пожилая села Чесеку на колени.
— Очень приятно, — сказал он, не скрывая своего удивления. — Меня зовут Чесек.
Послышались имена: Хонората, Зося, Янка, Зося, Янка, Хонората. Он не запомнил, кого как звали, слышал, что Рудловский по очереди представляет их.
— А это Хенрик, — услышал он и поклонился.
Янка, Зося, Хонората — какая разница? Он видел только формы, выпуклости — единственное, что у них осталось от его идеала женственности.
— Не хотите таблетку? — спросил Рудловский чернявую. — Против морской болезни.
Машина доехала до развилки и свернула в лес. Она двигалась по тенистому коридору в лучах солнца, пробивающихся сквозь кроны деревьев. И пахло по-настоящему. Не пожаром, не хлоркой и падалью, а лесом, живицей, грибами, мохом, волосами молодой девушки. «Я был прав, — подумал Хенрик, — останусь в лесу». Он стоял, опираясь о крышу кабины, ощущая возле своей руки руку печальной женщины в лагерной куртке. Она задумчиво смотрела вперед, ветер развевал ее короткие волосы, гладил лоб и вздрагивал на ресницах. Она закрыла глаза, словно желая что-то вспомнить, вызвать какую-то картину.
— Пахнет, — сказал Хенрик. Она кивнула, не открывая глаз.
— Вы могли бы жить в лесу? — спросил он.
— Нет. Мне было бы страшно.
4
Грузовик подъехал к брошенной бензоколонке. Дальше дорога отрывалась от деревьев и входила в извилистую каменную улочку, состоящую из нескольких десятков двухэтажных домов. Палисадник перед ближайшим из них зарос сорняками, крапива поднялась высоко и доставала до ставней.
— Заглушить? — спросил Смулка. Шеф, должно быть, сказал «да», потому что мотор замолк и стало тихо. Мелецкий спрыгнул на мостовую, крикнул: «За мной!» Хлопнула дверь. Все стали слезать с машины. Рудловский обхватил чернявую (Зося? Хонората?). Чесек принял на себя седую Барбару. Анна спрыгнула, осмотрелась, несколько раз втянула носом воздух, но не могла угадать запах.
— Это мята, — попробовал помочь ей Хенрик.
— И плесень, — добавила женщина.
— Все? — спросил Мелецкий.
— Все.
— Ну тогда за мной, марш, — повторил он команду.
— Пан начальник, — сказал Смулка, кланяясь перед окошком бензоколонки. — Налей, пан, скорее, высшего сорта…
Он начал качать. Аппарат затрещал. Потом что-то захрипело, раздалось бульканье, как при полоскании горла, и из трубы брызнула струя бензина. Все улыбнулись.
— Спасибо, — сказал Смулка. — Сдачи не надо.
Они шли по улице не спеша, от дома к дому, от витрины к витрине. Витрины были пустые, запыленные, у некоторых опущенные жалюзи, но вывески объясняли, что за ними скрывается.
— «Спортварен», — прочитал Прилизанный. — Я возьму себе костюм! — воскликнул он радостно.
— Вы играете в теннис? — спросила седая. — В свое время, — ответил он небрежно.
— Тогда устроим матч, — предложила Барбара. — Я покажу вам класс.
Рудловский вломился в аптеку.
— Вы знаете, — признался он Хенрику, когда вышел оттуда, — у них прекрасные препараты, я думал, что найду там противозачаточные средства, вечером пригодились бы.
Сначала все разговаривали тихими голосами, словно боясь кого-то разбудить, вдруг Чесек запел по-тирольски, ответа не последовало, никто не возмутился, никто не крикнул: «Мауль хальтен, ферфлюхте швайне!» Тогда Чесек крикнул:
— Гуляй душа! Чего, б…., стесняться!
— Заткни глотку! — крикнул шеф. — Не выражайся при женщинах.
Барбара рассмеялась.
Их голоса звучали свободно между стенами — весь городок наш, что бы здесь сделать — может, поджечь, может, пострелять в цель, такой свободы я еще в жизни не испытывал. Пусть дамы голыми станцуют на улице — ого, кто-то рехнулся. Смулка поднял с мостовой камень.
— Сейчас разобью вон то окно, ей-богу! — крикнул он. Хенрик хотел подойти, но вдруг спохватился. Не спеши, наблюдай и молчи.
Зато к Смулке подлетел доктор.
— Брось! — приказал он.
