Максим Есаулов - Старший оборотень по особо важным делам
Разговаривая, уэсбэшники прошли мимо Шилова. Он дождался, когда с улицы донесется звук отъехавшей машины, и поднялся на этаж.
Дверь квартиры Сереги, выбитая при обыске, была кое-как восстановлена. Шилов примерился: если ногой дать по замку, она снова вылетит. В квартире один человек, настроившийся посмотреть телевизор и не дать пропасть добру из холодильника. Так что можно ввалиться к нему без приглашения…
Перочинным ножом Шилов справился с замочком распределительного щита в стене лестничной клетки, и отключил в квартире свет. Достал пистолет, встал около двери.
Из коридора донеслись шаги. Человек шел быстро, но неуверенно. В темноте задел что-то ногой, выругался. Открыл дверь, подсвечивая себе зажигалкой.
Шилов приставил «беретту» к его голове.
Мужчина замер с перекошенным лицом. Пламя зажигалки задрожало.
— Тихо-тихо-тихо, — свободной рукой Шилов выдернул из его «наплечки» «макарова», положил себе в карман плаща. — Кто еще с тобой, Леха?
— Ник… Никого.
— Мне терять нечего, дернешься — грохну. С кем тогда твоя жена станет лаяться? Понял?
— Я… Не…
Шилов сильнее вдавил ствол «беретты» в висок уэсбэшника.
— Понял, — выдохнул тот.
— Видишь щит? Спокойненько, без лишних движений, включаешь свет. И заходишь обратно. Все понял? Давай!
Уэсбэшник выполнил приказ, и потом медленно, с поднятыми руками, попятился в квартиру.
Шилов шел за ним, упираясь пистолетом в живот. Прошли в комнату. По пути Шилов проверил ванную, туалет, кухню. Как и ожидалось — никого. Но и Рыжего что-то не видно.
В комнате Шилов отобрал у Лехи наручники, усадил на стул, сковал за спиной руки.
— Рыжий! Рыжий! Кис-кис-кис! Рыжий! Где кот?
— Правду про тебя говорят, что ты псих, — напряженно сказал уэсбэшник, наблюдая, как Шилов осматривает квартиру.
— Где кот?
— Зажарил, блин! Откуда я знаю, где твой кот?
Шилов приставил «беретту» ко лбу Лехи:
— Дверь на лестницу держали открытой?
Желание шутить у Лехи пропало. Облизав губы, он извиняющимся тоном сказал:
— Ну, конечно. Люди ходили туда-сюда…
Шилов вышел на площадку, позвал кота там:
— Рыжий! Рыжий! — и уже хотел вернуться в квартиру, когда Рыжий, прыгая через ступени, сбежал с верхнего этажа.
Шилов подхватил его на руки:
— Рыжий, падла лохматая… Извини, забыл про тебя, замотался.
Кот требовательно мяукнул.
— Есть хочешь? Сейчас мы тебя накормим.
Шилов заглянул в холодильник: от кошачьей еды там осталась пустая тарелка. Он прошел в комнату, посмотрел на Леху:
— Где его колбаса?
Уэсбэшник попытался сделать непонимающее лицо, но не выдержал, стрельнул взглядом на стол. Среди груды книг, журналов и каких-то бумаг там стояло блюдце с колбасными шкурками и недоеденной коркой хлеба.
— Убью, крыса, — пообещал Шилов, чувствуя прилив такой злости, что потемнело в глазах.
Леха заерзал, пытаясь вместе со стулом отодвинуться от Романа.
Шилов медленно выдохнул. Хотел что-то сказать. Не сказал, покачал головой, пошел к выходу. На пороге комнаты остановился:
— Нашли что-нибудь?
— Где?
— В… Здесь нашли что-нибудь?
— Не, — Леха помотал головой. — Да мы и не искали особенно. Он же свой, мент!
Роман окинул взглядом царящий в комнате беспорядок, вздохнул и вышел.
* * *— Проснитесь, уже девять часов.
— Что?
Стаса разбудила санитарка.
Он спал на продавленном диванчике в коридоре больницы. В реанимацию его, конечно, не пустили, но здесь место нашли. И даже напоили чаем с пирожками, когда он заявился сюда после допроса в прокуратуре.
Скрябин сел, растер лицо, прогоняя остатки сна. Санитарка продолжала стоять рядом, глядя на него с жалостью.
— Как она? — спросил Стас.
— К сожалению, без улучшений. Да и вам не мешало бы отдохнуть.
— Ничего, на том свете все отдохнем.
Покачав головой, санитарка ушла, забрав подушку и одеяло, которые выдала Скрябину ночью.
В туалете Стас умылся холодной водой, прополоскал зубы. Посмотрел в зеркало: ничего не скажешь, краше в гроб кладут. А ведь беды только еще начались…
Через двадцать минут он разговаривал с заведующим отделением. Внешний вид пожилого врача-армянина свидетельствовал, что через его руки прошли тысячи пациентов, которым он сумел помочь, а обстановка тесного кабинета — о крайне недостаточном финансировании отечественной медицины.
Речь шла об операции.
— Станислав Александрович, это единственный вариант, — сочувственно говорил врач.
— Мне негде взять такие деньги. Даже, если квартиру продать.
— Тогда это, в лучшем случае, вопрос нескольких месяцев.
— А в худшем?
— В худшем — дней. Вы же на ответственной работе. Неужели ваша организация никак не может помочь вам, поддержать вас?
— Может. И очень поддерживает, — кивнул Стас, не глядя на врача; на душе было очень противно. — Всего доброго. Мне надо подумать.
— До свидания, — врач проводил Скрябина до двери и крепко пожал руку.
Как только Скрябин повернул за угол коридора, в кабинет доктора постучал новый посетитель. Это был благоухающий дорогим одеколоном молодой мужчина в светлом плаще.
— Ну что? Загрузил? — спросил он деловито.
— А то! — доктор улыбнулся ему, как близкому родственнику.
Ему было, с чего улыбаться: каждое появление в больнице этого человека заметно поднимало уровень личного благосостояния пожилого врача. Они сотрудничали уже несколько лет, и между ними давно установились крепкие взаимовыгодные отношения.
— Он поверил?
— Без вопросов.
— Вы — беспринципный человек, Аркадий, — одобрительно покачал головой посетитель…
Шилов стоял перед зеркалом в коридоре, рассматривал отросшую щетину. Для маскировки это, может, и хорошо, но уж больно видок получается мерзопакостный. Да и не спасет такая маскировка. Надо сбривать.
За его спиной из кухни вышел Миша:
— Встал уже? Доброе утро!
Шилов мрачно посмотрел на него в зеркало. Поняв, что нынешнее утро можно назвать каким угодно, но только не добрым, Миша поправился:
— Я хотел сказать, привет.
— Дай бритву, пожалуйста.
— В ванной их целая упаковка лежит, одноразовых.
Пока Шилов принимал душ и брился, Миша приготовил завтрак, очередную яичницу с колбасой. А на ужин будут пельмени — кулинарных способностей Миши на большее не доставало. Хотя, один черт, сейчас кусок в горло не лезет.
Перекусили, прошли в комнату, взяли по сигарете.
Миша спросил про Соловьева:
— У него дети есть?
— Нет. Жена была, развелись.
— А родители?
— Да нет у него никого. Рыжий, Стас, да я. И я же его…
Миша понимающе вздохнул.
Помолчали.
— Дальше что будем делать?
Вопрос Краснова отвлек Шилова от тягостных мыслей.
— Что дальше? Дальше — искать этого урода, который все заварил.
— Слушай, я тут ночью мыслишки гонял, и понял: я, кажется, этого Фельдмаршала видел.
Шилов замер:
— А это не тот убоповец, который к тебе в СИЗО приходил?
— Не…
— Не Арнаутов?
— Кажется, нет. Хотя, знаешь, я ведь тогда не в себе был…
20
Егоров переночевал в купе пассажирского поезда на запасных путях Московского вокзала.
Кроме него, в вагоне нашли приют несколько типов такой сомнительной внешности, что невольно хотелось выстроить их вдоль стенки и обыскать. У некоторых на лицах лежал отпечаток судимости, и Егоров подумал: запросто может так получиться, что кто-то из них сиживал в СИ-4 и узнает его. Однако обошлось, знакомых не встретилось. Ночью они тихо пьянствовали, и предложили Егорову присоединиться. Он отказался, мысленно усмехнувшись: грани стираются, «босяки»[1]
уже принимают его за своего. Хотя обычно точно чувствовали масть.
Рано утром проводница всех разбудила и выставила за порог:
— Пошевеливайтесь, нас через час к перрону подают.
Егорову она налила стакан чаю, который он с удовольствием выпил. Кроме чая, она предложила:
— А то поехали с нами в Йошкар-Олу, покатаешься.
Вот уж там его точно никто не станет искать.
— Спасибо, как-нибудь в другой раз.
— Ну, заходи еще, если рядом будешь.
С Московского вокзала на метро и маршрутке Егоров доехал до дома Шилова. Эх, машину бы! Но своей пользоваться нельзя, ее давно подали в розыск, а новой взять негде. Разве что к оставшимся на свободе подельникам Шамангалиева обратиться, у них тачек много, можно на любой вкус подобрать…
Заняв позицию на чердаке соседнего дома, Егоров настроился на длительное ожидание. Может, девушка Шилова сегодня вообще из квартиры не выйдет. Или давно ухала и появится только вечером. Но другого выхода все равно нет, только набраться терпения и сидеть перед грязным окном.
