Михаил Попов - Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека
— Савелий Никитич!
— Да хоть и Савелий Никитич, а не Иван Иваныч. То, что люди смертны, является правилом только для умерших. Так вот, эту теоретическую посылочку некоторые физиологи и геронтологи берутся доказать на практике. Утверждается, например, что уже сейчас, если с первых дней заставить человека вести правильную жизнь, сто пятьдесят лет ему гарантированы. А прожив сто пятьдесят, он окажется в двадцать втором веке, где тогдашняя наука добавит ему еще сотню, и так далее, и так далее. Что это? — Научно обоснованная вечность. Люди практически перестанут умирать. Смерть станет исключением из правила. Только случай сможет привести к ней. Какой из всего этого вывод? Количество живых начнет стремительно возрастать над количеством умерших. Скоро на каждого находящегося под землей придется по сотне бременящих землю. Космонавты для этих триллионов освоят планеты и звезды. Каждый умерший станет божеством. Каждому, о ком сохранились хоть какие-то сведения, будут посвящены целые исследовательские институты и храмы. Возникнут племена и народы, не имеющие ни одного родного покойника. А наука будет все развиваться и развиваться и найдет наконец способ воскрешения из мертвых. Станут гоняться за каждой косточкой, похожей на человеческую. Человечество начнет вытаскивать ноги из вечной темноты. И состоится первое воскрешение. И тут начнется самое страшное. Самое страшное! Вы меня понимаете, молодой человек?!
Никита свирепо зарычал и начал хлопать себя по левому бедру, как если бы он был кентавр и решил наказать свою нижнюю половину. На самом деле все было значительно проще, ему в левую ягодицу попала пуля.
Пасмурная мгла уже почти полностью пропитала пространство парка. Расплывшиеся тени больных сутуло собирались ко входу в отделение. Маленькая медсестра ударила по куску рельса, подвешенному в противоположной части парка, и железный гул неуверенно побрел меж деревьями.
Руслан Бахно резко убрал винтовку и спрятался за выступом стены. Он был уверен в двух вещах в этот момент. Раненый зверь не знает, что с ним произошло, и в том, что никто не видел, как он, Руслан, последний раз в своей жизни выстрелил по живому существу. И в обоих случаях он ошибался.
Его лучший друг Денис оказался так же болтлив, как и он сам. Считая, что он по меньшей мере спасает свою жизнь, молодой Зацепин подробно и доходчиво изложил взбешенному и поистине страшному бандиту суть их с Русланом деятельности. Настолько доходчиво и настолько подробно, что Никита понял. И теперь, рыча и матерясь, он медленно, но неуклонно добирался неострой своей мыслью до сути с ним произошедшего.
Руслан неторопливо укладывал ружье в футляр, спокойно поглядывал по сторонам, выбирая наиболее удобный путь исчезновения. Он не знал, что раненый привстал в беседке и тоже начал поглядывать по сторонам в поисках того, кто посмел нанести ему этот нечеловеческий удар.
Что касается второго заблуждения, то тут надо сказать следующее: у эпизода с выстрелом было по крайней мере два свидетеля. Во-первых, офицер Дима, который сидел за темным стеклом в окне жилого дома метрах в ста за больничной оградой. Профессор решил, что куда-куда, а в больницу к отцу Никита явится обязательно, и снял квартиру для целей слежения. Там он посадил Диму с хорошей оптикой и сотовым телефоном. В часы утренней и вечерней прогулки в десятом отделении Дима припадал к окулярам. В случае появления на горизонте Никиты он должен был еще припасть и к телефону, что и сделал. Беседа впервые встретившихся родственников по всем расчетам должна была получиться достаточно длинной, чтобы к больнице успела подъехать пара-тройка вооруженных ребят, в какой бы части города они не находились в момент звонка.
Любитель всевозможных, а желательно сложных построений (что видно по тому, каким заковыристым способом он отомстил своему бывшему партнеру господину Юргелевичу), профессор получил сигнал от наблюдателя в тот момент, когда ожидал возле своей машины Руслана. Профессор быстро сообразил, какие возможности открывает это известие. Моментально в его мозгу спроектировалась надстройка над основным планом. Пусть заряженный химическим бешенством бультерьер возвращается в квартиру слишком самоуверенного торговца редкоземельными металлами. Влюбленного подростка, оснащенного пневматической винтовкой и отравленной пулькою, рано признавать отработанным материалом, его надо сделать главной действующей силой дополнительного плана.
Сверх обычного обязанная профессору Лариса Павлова внимательно выслушала инструкции шефа. Тому еще ни разу не пришлось жалеть о деньгах, потраченных на то, чтобы отмазать эту смышленую и смазливую нимфоманку от одного весьма влажного дела. Она их отработала и продолжала отрабатывать. Судя по тому, как повел себя Руслан после разговора с ней, делала она это с блеском.
По дороге к больнице профессор, поглядывая время от времени на хмурого юношу, по-отечески улыбался, при этом с удовольствием раскладывая мысленный пасьянс, пытаясь определить, какой исход встречи этого паренька с изнывающим без отеческой ласки бугаем из Калинова был бы всего предпочтительней.
Плохо, если парнишка полезет объясняться с парнем. Могут всплыть кое-какие вещи, которые, находясь под покровом реальности, реальностью этой управляют. Пусть даже в ограниченных пределах.
Например, Руслан может с удивлением узнать, что Никита никакого отношения к Ларисе не имеет и никогда, собственно, не имел. Против кого тогда направится ствол собачьей винтовки? Не возникнет ли нужда в специальных успокоительных мероприятиях? А они всегда связаны с лишним риском и лишними деньгами.
Экзальтированный подросток может разрыдаться на руках родителей и все им рассказать. Или того хуже — разрыдаться на руках первого встречного милиционера, потеряв чувство самосохранения, забыв, насколько он сам небезгрешен.
Нет, отмахнулся от назойливо развивающегося сюжета профессор, это маловероятно. Мальчишка не полезет объясняться к человеку, которого ненавидит и боится и который сам в этот момент будет занят объяснениями. И потом — взгляд направо — слишком парень сосредоточен, такому не до разговоров.
Но, может быть, оставшись один, размякнет, струсит, сбежит? Ну что ж, тогда день завершится всего лишь тем, чем должен был завершиться.
А вот пальнет?!
Этот вариант подразделяется на подварианты. Весьма вероятен прямолинейно-истеричный. Выстрел в упор, с крикливыми проклятиями и пожеланиями полноценного и скорейшего бешенства злобному мучителю невинной возлюбленной. Этот вариант наиболее туманен по последствиям. Неспособный к гибким умственным движениям и к тому же больно раненный зверь-Никита может броситься на юного охотника и нанести ему какие-то удары. Хорошо, если смертельно. Завершить дело таким изящным финалом, убрать единственного свидетеля-исполнителя совершенно посторонними руками — предел мечтаний. Профессор даже зажмурился в этом месте от удовольствия, несмотря на то, что находился за рулем.
Но вдруг удары окажутся не смертельными?!
Никита вернется к разговору с вожделенным папашей? Не до такой же степени он кретин! Исчезнет с поля боя, дабы не привлечь к себе внимание тех, кто может вызвать милицию? Это наиболее вероятно. То, что лекарство (или, если угодно, яд) действует медленно, тоже неплохо. В конце концов один из участников хитро поставленной сцены вернется туда, откуда попытается сбежать, то есть в Соколовский дурдом; а другой останется в уверенности, что имел полное право его туда отправить. Первый, естественно, Никита. Второй, разумеется, Руслан.
Как может распрямиться столь необычным способом сжатая пружина? Угрожающе замкнувшийся в себе подросток может придумать что-нибудь свое, подростковое.
Профессора тревожила возможность именно непредсказуемой реакции. Окажись на его месте обыкновенный бандюжий авторитет, он не стал бы собирать этот ажурный криминальный конструктор. Устроил бы по простой скважине в голове всем, кого нужно убрать, и — все. Высоколобый вор, переступающий черту закона только по компьютерным мосткам, даже не приблизился бы к тому месту, от которого тянет запахом будущего трупа.
Профессор не был ни тем, ни другим. В жизни законной являлся рядовым завлабом в одном ничего не значащем, но академическом институте; в жизни тайной сделался средним бандитским авторитетом. Ни с одною из жизней он порывать не хотел. В наше время подобных судеб полно. Такое раздвоенное состояние накладывало отпечаток на все замыслы профессора, придавая им несколько вычурный, почти абстрактный характер. От обычного преступника он отличался, как шахматный композитор от практикующего гроссмейстера. Его мало радовала победа, добытая ввиду грубого зевка неуклюжего противника. Радовала, но мало. Он никогда бы не признал свою «шахматную» идею ошибочной только потому, что хам, сидящий напротив, вдруг бы взял да шарахнул его доской по голове и был за это объявлен победителем.
