Юлия Эльская - Не запирайте вашу дверь
— Изменилась, — негромко прошамкала, не вставая из-за стола, растрепанная старушенция с недобрым взглядом. — И даже похорошела.
— Это Милкины мать и тетка, — шепнула мне Вика, когда ей удалось освободиться. — А седая — Милкина бабушка, она здесь главная.
Нас тут же усадили за стол.
Вернулись ребята с улицы; потом к столу подтянулись другие гости.
Рядом с нами села коротко стриженная брюнетка в мини-юбке. Ее ноги с успехом могли служить для рекламы колготок, а то, что якобы скрывала полупрозрачная блузка, притягивало взоры всех без исключения мужчин.
— Люська, и ты здесь! — обрадовалась Вика. — Сколько лет не встречались! А это моя подруга Юля.
Люся тоже была рада встрече. Оценивающе оглядев Вику, она одобрительно кивнула:
— Стильной девушкой стала! А живешь где?
— В Орехово-Борисово.
— А я на Юго-Западной. Приезжай в гости.
— Далековато, — вздохнула Вика.
— А я? — улыбнулась я Люсе. К ней я сразу почувствовала симпатию. — Я тоже хочу в гости.
— И ты приезжай, — доброжелательно улыбнулась она в ответ и снова обратилась к Вике: — Помнишь Ксеньку? Нет? Вон она, с гадюками на голове. В широких брюках в полоску и пушистой маечке.
Прическа указанной девушки — серо-черные пряди, уложенные кольцами — напоминала клубок шевелящихся змей, которые собираются разбежаться при первой же возможности.
— Она в соседнем дворе жила, не в нашем, — продолжала Люся, — а с Милкой училась в одном классе. Они до сих пор дружат.
— Мы с Люськой в одной школе учились, а Милка в соседней, — начала объяснять мне Вика. — Половина двора к одной школе относилась, половина — к другой. Наша школа была лучше!
— Про ту школьную вражду все давно забыли, — хмыкнула Люся. — Мы с Милкой туда недавно ездили, там всего одна школа осталась — наша. Во второй сейчас Детский центр искусств и спортивный клуб. Вот так-то!
— Ага, — кивнула Вика. — А вон тот брюнет, рядом с Ксенькой, он кто?
— Ксенька сидит со стороны невесты, она свидетельница. Брюнета рядом с ней зовут Паша. Дальше Милкины родственницы: мать Евгения, тетка Тамара и бабушка Ираида Афанасьевна. Это я для твоей подруги рассказываю, ты их знаешь. С другой стороны: жених Сеня, свидетель Юра, потом его девушка, за ней мать жениха и его сестра. Сестру зовут Ларисой.
Сбоку от Ларисы сидела я, рядом со мной — Вика. Разглядывать родственников молодых было неудобно.
— А напротив нас кто? — поинтересовалась я.
— Это коллеги Милкиной матери, учительницы из ее школы — «англичанка», «химичка» и «биологичка», а с краю — завуч Анатолий Петрович. Она их нам представляла.
Мы с Викой с раннего утра ходили по магазинам и успели проголодаться. Но на столе все было «слишком»: копченая колбаса слишком жирная, я ее даже пробовать не стала; сыр слишком острый, оливки слишком кислые, кусочки помидоров слишком сильно посыпаны мелко порезанной кинзой. При всей моей любви к помидорам счистить с них ненавистную кинзу не представлялось возможным. В результате я ограничилась салатом, в котором оказалось слишком мало майонеза.
— Внимание! — поднявшись с бокалом, провозгласила мать невесты Евгения. — А теперь выпьем за маму нашего молодого мужа Семена!
— Не нашего мужа, а Людмилы, — фыркнула тетка невесты Тамара.
— Она вырастила замечательного молодого человека для нашей обожаемой Людмилочки!
— Как же, вырастила — он ей с трудом до уха достает! — ядовито прошипела бабушка Ираида Афанасьевна. — Мы за нее уже пили, ты что, не помнишь?
— Давайте теперь, — не слушая родственниц, продолжала Евгения, — от души поблагодарим ее и…
— И выпьем за нас, — перебила сестру Тамара, пригубила свой бокал и вкрадчиво произнесла: — Горько.
— Горько! — закричал свидетель. — Горько!
— Горько! — нетерпеливо повторила тетка Тамара.
Половина присутствующих принялась кричать: «Горько!», «Горько!»
Милка встала, рассеянно посмотрела на кого-то из гостей и повернулась к поднявшемуся рядом с ней жениху. Он вытянул шею, но, чтобы поцеловать его, ей все же пришлось слегка нагнуться.
Жениху целоваться нравилось — это было видно даже по его спине.
Милкины мать, тетка и бабушка, повернувшись вполоборота, внимательно следили за молодыми. Разглядывая их заинтересованные лица, я подумала, что они очень похожи друг на друга: удлиненный овал, почти классические черты лица, не казавшиеся скучными благодаря немного вздернутому носу; прямые черные, длинные волосы, поднятые вверх — в замысловатые прически; открытый лоб, огромные темно-карие глаза…
Только бабушка, Ираида Афанасьевна, немного отличалась: постаревшая Кармен с глазами, как засохший чернослив.
По знаку Милкиной тетки все еще раз выпили шампанского за жениха и невесту. Сделав глоток, Вика поморщилась, а я лишь понюхала бокал — впечатлений вполне хватило, чтобы не пить на самом деле, а только изобразить.
— Эту бутылку Пашка принес, — заметив это, тихо сказала Люся. — Я думаю, купил в ближайшей палатке.
Позвонили в дверь, и Люся, сидевшая с краю, пошла открывать.
— Привет, Алина, — весело поздоровалась она. — А это кто?
— Мой друг Сергей, из института, — кокетливо призналась Алина, потом достала из картонной коробки и протянула Люсе причудливой формы вазу из зеленого стекла с золотистой окантовкой и такими же разводами в середине. — Это наш подарок моей дорогой сестре!
То, что явилась родственница, было видно сразу: то же очаровательное, чуть вытянутое лицо с чуть-чуть курносым носом, такие же выразительные глаза, да и ресниц в три раза больше, чем у нормального человека. Все, как у Милки, только черные, блестящие, словно полированные волосы были собраны в прическу «конский хвост», а у Милки — в пучок на затылке, чтобы поместились под фатой.
Пока ваза в поисках новой хозяйки путешествовала вокруг стола, я издали пыталась разглядеть золотистый узор на ее стенках.
— По-моему, похоже на оленя с большими рогами, — поделилась я своими наблюдениями с Викой.
— Очень символично, — заметила она.
Ваза попала к тетке Тамаре, она рассмотрела ее с разных сторон и манерно заохала:
— Ох, какая ва-аза! Ах, какая зеле-оная! — и вдруг вместе с вазой резко наклонилась вбок, словно уронила ее и около пола поймала.
— Поставь вазу, не твоя! — вздрогнув, угрожающе произнесла Евгения. — Кому сказала, поставь!
— Да ла-адно!.. — презрительно протянула Тамара. — Не нужна она мне!
Она передала вазу Милке, а Милка, не глядя, поставила ее в угол рядом с отопительной батареей и, обиженно выпятив нижнюю губу, посмотрела на бабушку. Та со значением нахмурила брови.
Поев, мы с подругой решили потихоньку «испариться»: эти активные, шумные люди были крайне утомительными. Схватив сумки и верхнюю одежду, мы выпорхнули из квартиры, оделись на лестнице, а спастись от гремучей музыки удалось лишь на улице.
Солнышко еще светило, но подул холодный ветер, и Вика сунула руку в карман.
— Где мои перчатки, ты не помнишь? — с легким удивлением произнесла она. — В кармане их нет, наверное — в сумке… А это что?
Достав из кармана исписанную, мятую бумажку, она, не глядя, разорвала ее на четыре части и выбросила в подвернувшуюся урну.
Внезапный порыв ветра не позволил обрывкам долететь до дна урны, подхватил их и понес на шоссе, где они, один за другим, постепенно погибали под колесами автомобилей.
Один бумажный кусочек зацепился за ручку моей сумки и повис на ней.
— Что я там выбросила? — запоздало поинтересовалась Вика. — Надеюсь, что не чек на пальто?..
Я отцепила от сумки кусочек разорванного листка и протянула подруге.
— Записка какая-то, — сказала она и скороговоркой прочитала: — Изменишь, я тебя убью!
И меланхолично пожала плечами.
— Что?! — удивленно воскликнула я. — Что ты сказала? Убью?
— Ну да, убью, — повторила она, — …изменишь, я тебя убью! Это окончание записки, а где начало?
Она оглянулась и безнадежно махнула рукой. Спасти начало записки было уже невозможно.
— Давно тебе любовники не угрожали, — с интересом заметила я. — А кто убьет? Кому ты хочешь изменить?
— Не знаю… — растерялась Вика. — Записка без подписи. Буквы крупные, почти печатные, почерк незнакомый. Да я и не собиралась никому изменять!..
— Теперь тебе придется с ним расстаться, — хмыкнула я. — Безопасности ради.
Дальше мы пошли молча.
Я подумала, что случившееся было для Вики нехарактерно: обычно она не связывалась с теми, кто через фразу угрожал убить. Наоборот, при случае могла пообещать убить именно она, но не за измену, а за ложь или за какую-нибудь подлость.
Мы проходили мимо длинного многоэтажного дома, и Вика, повернув в его сторону голову, задумчиво рассматривала подъезды. Увидев около последнего подъезда деревянную скамейку, она направилась к ней. Я последовала за подругой.
