Юлия Эльская - Не запирайте вашу дверь
Спавшая наверху Наталья проснулась и в ночной рубашке выглянула сверху, просунув голову между ступеньками и перилами.
— Мам, я его знаю, — сказала она, оглядев поле битвы и оценив обстановку. — Это внук председателя Правления. Он рядом с лесной калиткой живет. Все уже закончилось? Тогда я спать пойду, ладно?
— Иди, Наташенька, иди, — с трудом произнесла всхлипывающая Вика, — ничего интересного здесь уже не будет.
— Что мы с ним делать будем? — спросила я, когда мы немного успокоились, а крики с крыльца прекратились. — Как с него телевизор снимать?
— Эй, телевизор-то тяжелый? — обратилась к нему Вика.
Парень не ответил. Почему-то он не разделял нашего веселья.
Владимир Яковлевич положил топор на диван, подошел к телевизору и приподнял его так, чтобы председательский внук смог из-под него выползти. Тот кое-как выполз, и Вика направила на него пистолет.
— Ты! Иди к двери! — приказала она. — Спрыгни с крыльца и остановись. Теперь направо. Стой!
Парень остановился.
Вика тоже остановилась — недалеко от него, рядом с бочкой и цветущими лилиями, не очень заметными в темноте. По ее лицу я видела, что ею овладела какая-то не совсем обычная идея. Заинтересовавшись, я подошла и встала рядом.
— Теперь раздевайся! — строгим голосом велела она ему.
Ну и идея!
У меня от потрясения глаза полезли на лоб, и перед ними — перед глазами — замелькали разные картинки. Совсем как в эротическом фильме!
Похоже, парень тоже был ошарашен.
— Вик, ты что?! — зашептала я. — Не надо! Он же несовершеннолетний!
От моего шепота подросток перепугался еще больше.
— Раздевайся! Кому сказала! — решительно повторила подруга. — Ну!
Он дрожащей рукой попытался расстегнуть рубашку, не снимая свитера, потом рванул воротник, верхняя пуговица отлетела куда-то в лилии.
— Сначала свитер! И быстрее! А то хуже будет! — пригрозила Вика.
— Я н-не м-м-м-мо-г-гу, — заикаясь, пробормотал бедняга, но свитер снял. Потом снял и рубашку.
— Теперь брюки!
Парень остался в плавках и носках. Сняв кроссовки, он держал их в руке и дрожал, как стрекоза, отчего шнурки кроссовок истерично подпрыгивали.
— А сейчас полезай в бочку! — медленно произнесла Вика.
— Неужели ты его утопишь? — прошептала я.
В ответ Вика скорчила страшную рожу.
Услышав меня, парень лязгнул зубами от ужаса и сделал шаг назад. Но Вика направила на него пистолет, и в бочку с водой он все же полез. Медленно полез, все еще держа в руке кроссовки.
Воды оказалось ему по пояс.
— Приседай! Ну, живо! — Вика нервно ткнула в его сторону пистолетом.
Выгнув спину, словно инвалид, парень начал сгибать ноги в коленях. Его взлохмаченная голова поползла вниз и, булькнув, на секунду исчезла под водой. Кроссовки остались плавать на поверхности.
Вынырнув, он превратился в самое испуганное и несчастное существо, которое я когда-либо видела. Голодный, брошенный щенок, промокший под дождем…
— Ну ладно, вылезай, петух ощипанный, — милостиво разрешила Вика. — Забирай свои шмотки и мотай отсюда! И чтобы больше я тебя не видела!
Не одеваясь, мокрый, он подхватил свои вещи и в носках побежал с нашего участка.
Результаты проведенной операции были невелики, хотя и заслуживали определенного внимания.
Купавшийся в бочке внук председателя Правления заработал насморк и нервное расстройство желудка, а сломанная после падения с нашего крыльца нога Антона три недели была закована в гипс. Третий «налетчик» не пострадал, разве что морально.
Зять был забыт навсегда. А вот Жанетка… Но это, правда, уже другая история.
Через несколько дней я, с чувством выполненного долга, вернулась в Москву.
В то лето по дачам больше никто не лазил.
Изменишь — я тебя убью
Со всех сторон на меня надвигались Вики. Одинаковые — в зеленовато-коричневом пальто, черных полусапожках на высоком, прямоугольном каблуке и со стрижкой «каре» а-ля Линда Евангелиста. Ну, не со всех сторон, но почти со всех: из многочисленных зеркал и стеклянных дверей, находящихся в холле дорогого универмага. В этом универмаге она только что купила пальто и уходила в нем, проплывая вдоль зеркал с гордо поднятой головой и вежливой снисходительностью во взгляде.
Зрелище было невообразимо-прекрасным, но я, ошалев от магазинной кутерьмы — примерок, вопросов, сомнений: то цвет не тот, то рост, то размер, — я стремилась поскорее покинуть универмаг и обогнала подругу шагов на пять. Я шла, не оглядываясь назад, и лишь надеялась, что через пару метров она все же опустит голову — посмотреть, где начинаются ступеньки, иначе мне придется ее ловить, а ведь лестница широкая, и моя лучшая подруга Вика вполне может пролететь мимо меня.
Выйдя на улицу, я облегченно вздохнула, отдала Вике полиэтиленовую сумку, в которой отдыхал ее старый, собиравшийся на вполне заслуженную пенсию плащ, и посмотрела по сторонам.
Начало сентября, не слишком теплая, но все еще прекрасная погода. Солнышко светит, травка зеленеет… Последнее предложение я произнесла вслух.
— Наоборот, — убежденно, но задумчиво возразила мне Вика, словно рассуждая о чем-то своем.
— Почему? — удивилась я. Удивилась, обращаясь к подруге, но она неожиданно сорвалась с места и почти бегом бросилась вперед.
— Ну вот, — огорчилась я и двинулась за ней, сосредоточенно глядя под ноги — на сероватый, выцветший асфальт. — Отгадывай теперь загадки! Что там может быть наоборот? Солнце зеленеет? Вроде нет. Трава светится? Светит, но не греет… Осень наступила… Может быть, наоборот — это весна? А там что? Ласточка с весною в гости к нам, то есть в сени к нам летит. Ну конечно! Травка зеленеет, солнышко блестит! А где же Вика?
Вика стояла около кирпичного шестиэтажного дома в окружении раздетых молодых людей, вернее — не раздетых, а полуодетых, ну, короче, без пальто и курток, только в костюмах, а один даже без пиджака. Невеста в длинном белом платье и коротенькой фате радостно прыгала вокруг, иногда кидаясь на мою подругу и что-то крича ей в ухо. Расшитое бисером, блестками и еще чем-то сияющим платье сверкало и переливалось на солнце, как умело.
Завороженная этим блеско-сиянием, я подошла к Вике и молча встала рядом.
— Милочка, я не одна, — сказала Вика и указала на меня. — Я с подругой.
Невеста искоса меня осмотрела, с сомнением дернула носом — как бы поморщилась — и снова повернулась к Вике.
— Ах, Вико-чка, — нараспев произнесла она. — Я всю жизнь мечтала пригласить тебя на свадьбу. И вот ты здесь! Эт-то что-то мистическое!!
Словно в восторге, невеста всплеснула руками, а затем подтолкнула Вику к арке, ведущей во двор. Я последовала за подругой.
— Левый подъезд, второй этаж, там всего две квартиры, — крикнула она нам вдогонку.
Подъезд был грязноват, в нем пахло мышами, а вот лестница… Размерами и внешним видом она напоминала египетскую пирамиду вблизи.
— Она действительно об этом мечтала? — поинтересовалась я, с трудом преодолевая огромные ступеньки.
— Милка-то? Не помню, — пожала плечами Вика. — Когда-то мы жили в одном дворе. Немного дружили. Потом все разъехались…
Мы постояли на площадке между этажами, чтобы отдышаться, и медленно двинулись дальше, вскидывая ноги, как лошадь перед препятствием.
— Я о ней лет семь ничего не слышала, — продолжала рассказывать Вика, все еще тяжело дыша. — Даже не знаю, чем она сейчас занимается.
В одной из квартир открылась дверь, и на нас бросилась музыка. Не только на нас, во все стороны, просто мы оказались у нее на пути. Вика, опередившая меня на несколько ступенек, от неожиданности присела, а мне захотелось заткнуть уши. Зато теперь мы точно знали, куда идти.
Раздевшись в полутемном коридоре, мы повесили на переполненную вешалку Викино пальто и мою куртку и попали в комнату, заполненную «веселыми» гостями и родственниками. Праздник был «в разгаре».
В комнате вдоль одной из стен и на подоконнике располагались цветы: разноцветные астры, гладиолусы, хризантемы; там стоял также стол с едой и напитками, и я решила, что это «столовая». Для «гостиной» в ней было мало места и к тому же в гостиных не едят.
К Вике тут же бросились две красивые женщины в ярких платьях — обе высокие, черноволосые — и дружно завопили:
— Ой, Вика! Мы так давно тебя не видели!
— Ты так давно к нам не заходила!
— Мы так рады, мы так рады!
— Как ты выросла!
— Ты стала совсем взрослой!
— Ты совсем не изменилась!
У Вики задергался глаз: она ненавидела, когда с ней разговаривали, как с подросшим ребенком. Но она молчала, сжав зубы изо всех сил.
— Изменилась, — негромко прошамкала, не вставая из-за стола, растрепанная старушенция с недобрым взглядом. — И даже похорошела.
