Николай Свечин - Касьянов год
— Дали в лапу… — пробурчал Марголин. — Но как же так? Почему я ничего об этом не знаю?
— Подпись под заниженной оценкой зданий стоит его, Афонасопуло. Теперь поняли? Мавр сделал свое дело и, видимо, потребовал пересмотреть условия оплаты его услуг. А может, просто стал болтать лишнее. Письма писать, жаловаться губернатору и министру. Мерингу было на это наплевать, пока оценщик не обратился к Витте.
Миллионер сгорбился в кресле. А Лыков продолжил:
— Михаил Федорович подозревается мной еще в одном преступлении. Весной был убит некто Тупчий, присяжный ценовщик городской управы. Он славился своей неподкупностью и вряд ли позволил бы провернуть аферу с переоценкой залога. Смерть этого честного человека была на руку многим мошенникам. Но более всего Мерингу. Кроме того, очевидно, что он был связан с Арешниковым, они знали друг друга. Смерть Афонасопуло явно доказывает такую связь.
— Меринг — и убийство…
— Скорее даже два, Давид Семенович.
— Но ведь это лишь ваше предположение.
— Я не люблю бахвалиться, но тут все ясно. След взят, осталось загнать зверя. У меня, Давид Семенович, до сих пор не было ни одной неудачи. Все преступники, дознания по делам которых я вел, предстали перед судом. И поехали на каторгу. Меринг тоже поедет.
— Что вы сейчас намерены делать?
— Поймать Арешникова. Он где-то в Киеве. Деваться ему некуда: банда большая, теперь все известны поименно. Выдал «ангел смерти»…
— Какой еще ангел?
— Степан Племянников, наемный убийца. Третьего дня их чуть-чуть не захватили, ребята прятались на военной мукомольне возле Бактериологического института. Успели переехать в последний момент. Найдем, это вопрос времени. Как возьму банду, кто-то да расколется. Лучше всего, чтобы сам атаман. Ну посмотрим.
— И что тогда?
— Тогда возьмусь за вашего партнера. Допускаю, что он не хотел убивать неугодного оценщика. Люди Арешникова были мастера на все руки: брали заказы на то, чтобы избить, покалечить, просто напугать… Они могли перегнуть палку и казнить жертву сгоряча. Перестарались. Но все равно это конец для Меринга. Если даже не каторга, то поселение в Сибирь.
— А мне что делать?
— Вам? Спасать в КАДО то, что осталось. Если что-то еще осталось. Смещайте Меринга, ему скоро на Сахалине звезды считать. Делайте ревизию. Ну, не мне вас учить… Кстати, могу сообщить вот что, в качестве благодарности за обед: катать тачку Меринг будет не один. Напарниками к нему суд определит некоторых чинов киевской сыскной полиции.
— Кого именно?
— Скоро узнаете.
— Но это точно, что полиция замешана в деле?
— Люди, которых я пока не хочу называть, безусловно замешаны. Они рьяно пытались сбить мое дознание с правильного следа. Не просто же так. Думаю, именно сыскные свели заказчика — Меринга — с исполнителем — Арешниковым. А потом помогали убийце заметать следы. У вас в Киеве, Давид Семенович, сыщики хуже бандитов!
— Да, я часто слышу такие слова, — подтвердил Марголин.
— Ну ничего, я выжгу этот гадюшник дотла.
Миллионер неожиданно разволновался:
— Но почему, почему я ничего об этом не знал? Вы, приезжий, в курсе махинаций Меринга. А я, кто его сделал, не в курсе. Как же так? Ведь это началось не вчера.
— Что вам сказать? — пожал плечами сыщик. — Муж всегда последним узнает об измене жены. Всем уже известно, лишь он, бедняга, остается в неведении…
— Но отчего Афонасопуло не написал мне? Витте, Трепову давал сигналы… Написал бы Марголину и был бы жив!
— Оценщик залез к вам в карман. Обворовал сообща с Михаилом Федоровичем. В таких вещах добровольно не признаются.
После этих слов они расстались. Тем же путем, сперва на лодке, затем в коляске, Алексей Николаевич вернулся в отделение. И очень вовремя. Красовский заперся в комнате околоточных и кого-то допрашивал. Когда вошел надворный советник, он обрадовался:
— Вы послушайте, Алексей Николаевич, что человек рассказывает.
Со стула приподнялся толстяк в готовой паре, с румяным пухлым лицом:
— Мокий Харлампиевич Ладонка, к вашим услугам.
— Господин Ладонка — отставной унтер-офицер из железнодорожных жандармов, — пояснил Николай Александрович. — Глаз у него наметанный…
— Ага! Вы обнаружили, где прячется Арешников?
— Похоже на то.
Оказалось, Ладонка проживает на Сырце, вблизи военного лагеря. И по соседству с ним хозяин сдал внаем дачу неизвестным людям. Три дня назад. Их пятеро или шестеро. Днем они на улице не показываются, лишь вечером выходят в сад покурить. Фурман часто привозит им провизию, в том числе водку и пиво. Подозрительно.
— Ай да отставные жандармы! — обрадовался Лыков. — Вас, Мокий Харлампиевич, хоть сейчас в сыскное отделение. Не думали об этом?
— Нет, хватит, отдыхать пора, — польщенно улыбнулся отставник. — Только вы скорее. Сегодня им пива вдвое меньше привезли. Может, квартиру хотят переменить?
— Если и соберутся, то ночью, — успокоил старика Красовский. — Успеем.
И полез в стол за револьвером.
— Какой адрес? — поинтересовался Лыков, подходя к настенной карте Киева.
— Сырец, дом пятьдесят два, дача Ясногурского. Вот здесь примерно, — показал Ладонка.
— Зачем же они в такое людное место забрались? Кругом лагеря.
— А правильно рассудили, — возразил бывший жандарм. — Народу вроде тьма, но все солдаты. А им по сторонам смотреть некогда. В таком-то месте спрятаться лучше всего.
На Сырец отправился целый отряд под командой околоточного надзирателя. Лыков пошел с ними. Он надеялся, что бандиты сдадутся без боя. Чай, Киев не Варшава. Но все равно под ложечкой ныло.
Руководил арестом Николай Александрович. Надворный советник присматривался: волнуется человек или нет? Асланов держался орлом, когда штурмовал Никольскую слободу. Красовский выглядел спокойным, разве что лицо бледнее обычного. И жилка на виске пульсировала так, что становилось ясно: он весь на нервах.
Дача Ясногурского располагалась на пригорке. Подобраться к ней втайне было невозможно. А ждать ночи сыщики побоялись. Там шайка головорезов — разбегутся, ищи их в темноте. Поэтому строение просто окружили и пошли в атаку.
Лыков все-таки успел в последний момент оттереть Красовского и ворвался первым. Но боя не случилось. Бандиты увидели полицейских из окна и сдались. Их быстро связали и вывели на двор. Арешников был хмур, но не подавлен, в глазах играла злость. Когда его людей стали рассаживать по экипажам, он зычно объявил:
— Ребята, помни уговор! А я возьму на себя.
Интересно, подумал надворный советник, сознаться он, что ли, хочет? Но надежды его угасли, стоило им приступить к допросу.
Беседовать они начали тотчас по приезде в сыскное.
— Будем признаваться? — спросил питерец, раскладывая на столе писчие принадлежности.
— А где Асланов? — поинтересовался в ответ главарь.
— Он в командировке, явится только завтра, — пояснил Красовский. — Так что время у нас есть.
Бандит лишь хмыкнул.
— Что, без приятеля не говорится? — сердито спросил Лыков. — Обещал ребятам взять на себя — вот и бери!
Арешников посмотрел на сыщика черными пронзительными глазами. Наверняка жертвы перед смертью ежились под таким взглядом, подумал Алексей Николаевич. От атамана исходила зловещая сила. Даже здесь, в сыскном отделении, с наручниками на запястьях, он вызывал опасения.
— Вы мне не тыкайте, Лыков. Если хотите разговора, будьте вежливы.
Питерцу очень хотелось избить его до полусмерти. Но нельзя, не положено. Да и зачем, если «иван» готов говорить? Вот только готов ли?
— Хорошо, попробуем вежливо. Вы признаете, что являетесь главарем банды, повинной в смерти многих людей? В частности, оценщика Афонасопуло.
— Я признаю все, что натворил. Но подписывать ничего не буду.
— Однако нас с господином Красовским двое, а этого достаточно для суда и без вашей подписи.
— Второй пусть уйдет. Говорить буду только с вами.
Сыщики переглянулись, и Лыков ответил:
— Такое признание ничего не даст следствию. Зачем мне оно?
— Ну хоть правду узнаете.
— И куда я ее потом дену, эту правду?
— Мне все равно. Газетчикам продадите или в книжке пропишете. А для суда ни слова не скажу.
— Почему?
— Потому что меня так и так убьют, — пояснил Арешников.
— Кто? Асланов с Желязовским?
Бандит молча смотрел на сыщика.
— Но если вы сейчас дадите показания на этих двоих, мы их арестуем, — горячо вмешался Красовский. — Вас поместим до суда в цитадели, там они не достанут.
— А потом мы с ними поедем на каторгу? — съязвил атаман.
— Ну, ее вам уж никак не избежать, — развел руками околоточный.
— Так об этом и речь, — рассердился вдруг Арешников. — В каторгу я не могу. Лучше смерть.
