Евгений Сухов - Замануха для фраера
– Ладно, – Минибабаев примирительно посмотрел на участкового. – Вот вы сказали, что Охлябина ударили по голове топором. А откуда это вам известно?
– Так, характер ранения о том говорит, товарищ оперуполномоченный, – ответил Коноваленко. – Такую рану ничем больше и не нанесешь, ни поленом, ни трубой, ни фомкой. Только обухом топора. Нагляделся я, – добавил он, – на такие ранения.
– Ясно, – сказал Минибабаев. – А кто обнаружил Охлябина?
– Баба Настя.
Оперуполномоченный вскинул на Коноваленко глаза.
– Мне что, так и писать: баба Настя? – раздраженно спросил он.
– Простите, – Коноваленко подобрался и четко, почти по-военному ответил: – Потерпевший был обнаружен в кустах репейника пенсионеркой Кочкиной Анастасией Самсоновной. В районе десяти часов с четвертью. Она вышла выливать помои, выплеснула их и услышала стон. Прибежала ко мне, я вызвал «неотложку», сообщил в милицию и провел предварительный опрос Кочкиной.
– Все правильно, – сказал Минибабаев. – Проводите меня до этих кустов репейника, где был обнаружен потерпевший Охлябин. А потом побеседуем еще раз с гражданкой Кочкиной.
– Идемте, товарищ оперуполномоченный, – ответил Коноваленко и поправил гимнастерку.
* * *Савелия Николаевича заперли в камере с одной широкой шконкой вдоль стены, зарешеченным оконцем под самым потолком и вонючей парашей возле дверей, обитых толстой жестью. На шконке, скрючившись, лежал, уткнувшись лбом в стенку, какой-то замшелый дедок, а посередь ее, сложив ноги кренделем и покуривая цигарку, сидел и щурился на Родионова парень лет девятнадцати.
– Мир дому, – поздоровался Савелий Николаевич и присел на краешек шконки.
– Тебе, дядя, присаживаться никто не разрешал, – выпустил изо рта дым парень и ткнул Родионова в спину.
– С чего бы это? – хмыкнул Родионов.
– А с того, что твое место у параши.
– Ты, зеленый, попридержи язычок. Он еще тебе пригодится, чтобы… – и тут Савелий Николаевич завернул такую фразочку, что парень ничего не понял, а дедок приподнял голову, присел, облокотившись спиной о стену, и пристально посмотрел на Родионова.
– Давненько я не слышал такой фени, – наконец, произнес дедок уважительно.
– Это феня? – удивился парень.
– Блатная музыка, – сказал дедок. – На ней самые уважаемые мазы еще до совдепии разговаривали. Да и нынешние воры в законе, кто постарше, оченно ее почитают. А вы кто, гражданин?
– Меня зовут Савелий Николаевич, – ответил Родионов.
– В законе? – спросил дедок.
– Был в законе, – ответил Родионов. – Теперь на пенсии.
– А погоняло? – спросил дедок. – Я, к примеру, Штырь. Не слыхали?
– Нет, – ответил Савелий Николаевич, – не слышал. А погоняло у меня по имени, Савелий.
– А какой вы масти? – спросил парень. – Ну, были?
– А тебе зачем знать, чиграш? – недобро посмотрел на него Савелий Николаевич. – Много вопросов – хуже сон.
– Ну, интересно.
– Вы не волнуйтесь, Савелий Николаевич, этого паренька я знаю, – сказал Штырь. – Из фартовых он, кличка Бубен.
– Бубен? Головастый, значит?
– Сообразительный, – подтвердил дедок.
– А что же он ермолая из себя строит?
– Это по молодости, – ухмыльнулся Штырь. – Это изживется.
– Да уж, – согласился Родионов. – Молодость – это то, что всегда проходит…
Он прислонился плечом к стене и замолчал. Тревожить его не решились ни старый, ни молодой.
* * *Кусты репейника были просто густой растительностью, куда сливались помои и выбрасывался разного рода мусор и ненужный хлам. В общем, помойка на задах нескольких дворов. Так что смотреть особо было не на что: поломанные стебли колючей пожелтевшей травы и пятна крови на примятых листьях. А вот допрос бабы Насти кое-что принес. Правда, не в пользу версии о причастности к убийству ископаемого уголовного реликта-пенсионера Савелия Николаевича Родионова.
Анастасия Самсоновна Кочкина, в быту баба Настя, оказалась дородной и весьма пожилой женщиной с постоянной одышкой. Она задыхалась от ходьбы, от наклонов и от разговоров, словно не ходила, наклонялась или разговаривала, а бежала несколько верст, не останавливаясь. После одной-двух фраз ей непременно надо было перевести дыхание, причем она потела и отдувалась, как паровоз.
– Здравствуйте.
– Здравствуй, милок.
– Оперуполномоченный по уголовным делам Минибабаев. Мне необходимо задать вам несколько важных вопросов.
– Это про Жорку-то Охлябина? – спросила баба Настя. – Так ведь задавали уже. И он вот, – кивнула она в сторону участкового уполномоченного, – и милицейские, что приезжали, уф-ф.
Бабка помахала на себя углом платка, повязывающего голову.
– Придется вам ответить еще раз, – настойчиво произнес Минибабаев тоном, не терпящим возражений, после чего баба Настя прониклась к оперуполномоченному по уголовным делам должным почтением, почувствовав в нем начальника. Она ко всем начальникам, настоящим и будущим, проникалась и относилась с подобающим почтением. Это сидело в крови ее матери, бабки, прабабки и так далее. Ну, и в ее собственной крови. Гены, надо полагать…
– Итак, – начал Рахметкул Абдулкаримович, достав блокнот и карандаш, – во сколько вы обнаружили раненого Охлябина?
– В одиннадцатом часу, – ответила баба Настя.
– А точнее?
– Примерно четверть одиннадцатого.
– Хорошо, – записав несколько строк в блокнот, произнес Минибабаев. – Как это случилось?
– Как я его нашла? – переспросила баба Настя.
– Да, – подтвердил Рахметкул Абдулкаримович. – Как вы его нашли?
– Ну, так, помои пошла выносить, вот и нашла.
– Поточнее, пожалуйста, – официальным тоном произнес Минибабаев.
– Поточнее?
Оперуполномоченный молча кивнул.
– В четверть одиннадцатого, примерно, я пошла выносить в кастрюле помои. Свиней я не держу, так что помои мне без надобности. Вот и пошла выносить, куда все выносят. На зады, уф-ф… Выплеснула, значит, кастрюлю, вдруг слышу, стонет кто-то. Не, вначале мне показалось, что это кошка пищит. Потом слышу, снова пищит кто-то, а скорее, стонет, и на кошку, вроде, не похоже. Ну, я репейник-то раздвинула, он и лежит, уф-ф-ф…
– Кто он? – невозмутимо спросил Минибабаев.
– Жорка, кто ж еще.
– Значит, вылив обои и услышав стон, вы пошли на этот стон и обнаружили в зарослях репейника Юрия Гавриловича Охлябина. Правильно? – спросил Минибабаев.
– Правильно, – согласилась баба Настя.
– Опишите, в каком состоянии вы нашли гражданина Охлябина, – попросил Рахметкул Абдулкаримович.
– Ну, его, то есть, гражданина Жорку Охлябина я нашла в состоянии самом что ни на есть плачевном, – ответила баба Настя.
– То есть?
– То есть, лежит плашмя, мордой в землю, руки-ноги в стороны, на башке рана огромная. Кровища под ним, – баба Настя даже поежилась, вспомнив эту картину, и добавила с безапелляционной уверенностью: – Не иначе, топором его кто-то…
– Почему вы решили, что его кто-то, и именно топором? Охлябин, как мне сказали, – оперуполномоченный посмотрел на участкового, и тот согласно кивнул, – крепко любил выпить, так, может, будучи в сильном подпитии, он сам и упал, крайне неудачно ударившись головой о что-то твердое? – посмотрел теперь на бабу Настю Минибабаев. – Вы что же, абсолютно исключаете такую возможность?
– Исключаю! – рубнула рукой воздух баба Настя и тут же вспотела, будто не менее получаса колола дрова. – Так раскроить себе череп самому? Не-е, мил человек, – покачала она головой, – это Жорку, Юрия Гавриловича, то есть, приложил кто-то так… Кре-епко приложил. И не иначе, как топором. Обухом, то есть, уф-ф-ф.
– А враги у него были? – спросил Минибабаев.
– Да ну, какое там, враги, – махнула пухлой ладошкой баба Настя.
– То есть, врагов у него не было? – переспросил Рахметкул Абдулкаримович.
– Нет. Врагов не было, – твердо ответила баба Настя.
– Тогда кто же его так приложил, как вы говорите? Обухом-то топора по голове? – сощурил и без того узкие глаза Минибабаев.
– А хрен его знает! – всплеснула руками баба Настя и тут же спохватилась: – То есть, хто его знает. Может, по пьянке поссорился с кем? Вот и схлопотал, бедняга…
– С кем? – спросил Минибабаев. – С кем он мог так поссориться, что его ударили топором?
– А пес его знает, простите, уф-ф. Вы его самого, мил человек, об этом спросите, уф-ф-ф.
* * *В больнице операция уже закончилась. Череп Охлябину то ли скрепили железными скобами, то ли сложили заново – поди, узнай у этих врачей. Они ведь завсегда на свои дела туману нагоняют, даже если банальный фурункул выдавливали. Чтобы значимее казаться в чужих глахах. А может, и в своих. Все же Рахметкулу Абдулкаримовичу удалось кое-как прояснить ситуацию: операция прошла успешно, но состояние больного тяжелое, и разговаривать ему категорически запрещено.
– А завтра? – с надеждой спросил врача Минибабаев.
