Ось ординат - Алейников Дмитрий Александрович

— Ты обо мне не беспокойся, — наконец процедила Катька сквозь зубы. — На мою судьбу ты никак повлиять не сможешь. Как ни тужься. О себе подумай.

— А чего мне? — Лещ постарался возможно небрежнее передернуть плечами, не сообразив сразу, что собеседница смотрит в землю, и никаких его телодвижений видеть не может. — У меня все в порядке.

— В порядке? — последовал смешок.

— Да уж! Мне не светит купаться в растворе!

Конечно, не светит. Кому понадобится городить такой огород из-за такой ерунды, как Вадик Лещинский? Тебя просто выбросят на свалку и слегка припорошат мусором. А кому вообще понадобится тебя убивать? Только руки пачкать. Если ты надоешь или начнешь раздражать, просто получишь пинка под зад. Так ведь? Таких мальчиков по подворотням ошивается море. Найдут другого.

Лещ продолжал не успевать за этим монологом и успел взрастить только один вопрос:

— А ты откуда знаешь мое имя?

— Откуда? — Катька помолчала. — Поправь веревку — скажу!

— Обойдусь, — фыркнул Лещ. — Не хочешь — не говори.

— Из досье, — неожиданно ответила девушка.

— Чего?

— Из твоего досье, дурачок!

— Какого досье?

— Обычного досье, какое составляют у нас на всех бандитов и уголовников. На тебя тоже заведено дело. Совсем тоненькая папочка. Тоньше всех. Даже смешно брать ее в руки. Там всего-то два листочка, на одном твои анкетные данные, а на втором написано большим буквами: ДУРАК.

Лещу показалось, что Катька от страха спятила: какие-то папочки, досье, анкетные данные. Пургу какую-то метет. И вообще она странно ведет себя: не плачет, не просит пощады, не пытается вырваться. Еще и рассуждает, кто умней. Так себя ведут перед смертью только голливудские супермены и советские партизаны. Лещ бы на ее месте очень даже испугался и героя корчить не стал. На фиг надо! Лучше поплакать, пустить слюни до шнурков, признать себя козлом и гадом, но пожить потом. «Пять минут позора…». Лещ не помнил, откуда эта фраза и чем она заканчивается, но точно помнил, что ее смысл как раз в том, что нечего выпендриваться, если тебя держат клещами за гланды.

— Но ты не расстраивайся, — смеясь почти в голос, продолжала девушка. — На этот раз тебе подфартило, потому что за тобой ничего нет. Если будешь давать показания, то отделаешься легким испугом.

— Чего ты тут мутишь? Какие досье? Какие показания?

— На следствии, дурачок. Я внедренный агент особого отдела. У меня в лифчике передатчик, который записывает все, что здесь происходит. Примерно в двухстах метрах отсюда находится опергруппа, которая внимательно все это слушает и записывает. Через несколько минут они появятся со стороны города и повяжут вас всех, как сбежавших из зоопарка мартышек. Дальше — следствие, и вся ваша шайка-лейка уже обеспечила себе срок. За исключением тебя. Если ты будешь вести себя хорошо и будешь оказывать следствию посильную помощь, если ты дашь показания в суде, если ты…

Она говорила, и каждое слово било по темечку, как медная колотушка; в голове у Леща гудело, как в трансформаторной будке, в животе забурлило, колени задрожали и только чудом не сложились.

Как ни сложно складывались взаимоотношения Леща с головой, он умудрился сопоставить кое-какие факты.

Примерно месяц назад он краем уха услышал о двух проколах и аресте двух уважаемых и нескольких малоуважаемых членов бригады. Тогда же прозвучало зловещее словцо «утечка». А Катьку захватили и привезли сюда без каких-то особых комментариев, лишь Руслан обронил расплывчатое «ссучилась она» и напел мотивчик «Мурки». Историю Мурки все помнят, но Лещ не сразу просек этот прозрачный намек.

А теперь все сходилось! Аресты, «утечка», «Мурка». И то, что Катьку так капитально закрывали, хотя любую другую шалаву просто прогнали бы с глаз долой. И то, что на выполнение несложного дела Ленивец отрядил двух своих лучших людей да еще с помощниками. Теперь Лещ сообразил, почем в Багдаде опята. Выходит, Катька — стукачка, и за это ее отправляют в расход. Дело справедливое, только, по словам Катьки, нарисовалась совсем неожиданная картинка. Ситуация выглядела шиворот-навыворот и ни единым клыком не улыбалась присутствующим. Оказывается, ситуацию контролирует отнюдь не присматривающий Лещ и не командующий парадом Руслан, а скрюченная на стуле Катька. И не доверять ей нет причин, потому что олимпийское спокойствие этой твари — лучшее доказательство ее радужного настроения. Ей теперь небось медаль дадут…

Рискуя просесть на подгибающихся коленях, Лещ повернулся туда, где трепались о чем-то ничего не подозревающие Руслан и Дуболом.

Закричать? Броситься к ним с предупреждением? Глупо. Передатчик доставит его крики раньше, чем они долетят до ушей Руслана. Да и что толку в таком предупреждении? Все пропало. Пропало! Может, подумать о своей шкуре? Спасти хоть ее?

Лещ посмотрел на торчащие позвонки, подумал о передатчике, о допросе, о тонкой папке с двумя листочками. Ведь он и впрямь ничего не сделал. Бегать за пивом и куревом для бандитов не криминал. Его не за что осудить. Его не за что наказывать. И он совсем не хочет в тюрьму. Ни капельки не хочет. Но сотрудничать со следствием? Давать показания? Его найдут и прикончат. С цементом мудрить, наверное, не станут, но глотку порвут элементарно.

А что если взять Катьку в заложники и потребовать гарантий?..

Мысль увяла, не успев расцвести. Какие заложники? Какие гарантии? У Леща не было оружия, он не представлял себе, как общаться с операми. Ему вырвут руки, подобьют все глаза и намотают такой срок, что Лещ станет похож на трансформаторную катушку. За заложника не похвалят…

— Чего затих? — подала голос Катька. — Какаешь?

— Сама ты! — огрызнулся Лещ.

— Не груби. А то получишь дополнительные пятнадцать суток. А теперь давай-ка, развяжи меня, и я замолвлю за тебя словечко. Ну?!

Как во сне Лещ шагнул к ней, неуверенно протянул руку к замысловатому узлу с кисточкой. И как же его развязывать? И зачем?

— А зачем развязывать, если?..

Он не договорил, потому что его осенило. И осенение это бросило Леща из холода в пламя. Или наоборот. Но бросило здорово.

— А зачем тебя развязывать, если сейчас примчится твоя группа и освободит тебя? Они и развяжут тогда.

Позвонки на Катькиной спине аж заострились и чудом не пропороли кожу.

— А ты соображаешь… — прошипела она со злостью. — Соображаешь…

Колени Леща с хрустом распрямились. Пот хлынул от макушки вниз, мгновенно промочив рубаху. Он только что едва не повелся на полное фуфло, которое толкала ему эта подлая баба. Еще немного, и Лещ сам начал бы развязывать на ней веревку, которая запросто намоталась бы на его шею. Но ведь не повелся! Не повелся!

Парню захотелось пнуть Катьку в бок, чтобы эта стерва кувыркнулась в яму. От мысли, что парни могли увидеть, как он освобождает приговоренную, прибежать и примотать его до кучи к этому табурету, у Леща потемнело в глазах. Он сделал шаг вперед, сжал кулаки и застыл над девушкой, яростно борясь с соблазном прибить ее, не дожидаясь Дуболома.

— Ладно, не злись, — Катька будто прочла его мысли. — Все равно ничего бы ты не успел сделать. Просто обидно вот так умирать… во цвете, так сказать.

— Ты же знала, что так получится, — напомнил Лещ не без ехидства.

— Знала. А все равно страшно. Думаешь, охота мне нырять в эту яму?

Лещ пожал плечами, снова упустив из виду, что собеседница не может его видеть.

— А если знала, если неохота, то чего же ты… Ну?..

— Что ну? — Катька тряхнула головой. — У меня что, выбор был? Я что, могла сказать этому жирному ублюдку, чтобы он отстал от меня?

— Не знаю, — Лещ поежился от сознания того, что участвует в разговоре, где самого Мишу Ленивца называют жирным ублюдком. Страшная крамола! Конечно, сам он ничего подобного не говорил и не думал, но ведь он понял, о ком идет речь. И не одернул, не затолкал поганые слова обратно в произнесшую их пасть.

— Зато я знаю. Знаю и могу точно тебе сказать, что отделаться от этой сволочи нереально. Это как уродство. Как отпечатки пальцев. Как СПИД: подхватить легко, а избавиться — хренушки!